Филипп Киркоров: Сейчас хаос. Хаос вообще, и хаос в головах

Отар Кушанашвили и Филипп Киркоров специально для «Трибуны Общественной Палаты» спели песнь профессионализму.

Филипп Киркоров превратил эстрадный пиф-паф в человеческую драму; он на вершине мира, он, разрази его гром, любимец публики! У него сияющая карма, оберегающая его от сволочей (он так говорит), от той части общества, которая представляет собой благорядную армию тупиц, странным образом его не приемлющую, но не могущую без него и дня прожить.

Для одних он Солнце, для других — князь Тьмы, одни благоговейно внимают, других от него тошнит.

Неистощим на выдумки: посмотрите, как он издал альбом «Другой».

Высокий, провоцирующий низких.

Пишущий в аннотациях: «Верую в промысел милосердного Господа» — в какой-нибудь песне под названием «Убирайся, Зазноба, ты омерзительна до озноба!».

Он, сердешный, сердечно верит, что бессердечных людишек способна исцелить сердечная песня. Альбом «Другой» (антология) он вообще посвятил тем, кто сумел остаться человеком. При чём здесь Киркоров? А он песнями это учит делать. Полагая песни не случайным элементом самовоспитания. Песни иногда заставляют ревизовать жизнь, по его мнению.

Лирический персонаж его уже давно и безоговорочно, ещё с «Атлантиды» отменил рай земной по Марксу. Рай строится сердцем, а сердце должно быть объёмным.

Он, кстати, полагает, что люди делятся на две категории — топчущиеся на месте и шагающие, пусть и часто падая, вперёд.

— Я наблюдаю в твоих коллегах медленное интеллектуальное угасание, влекущее за собой умирание профессиональное.

— Я тоже! Но!

— Почему ты так придирчив и избирателен в рассуждении «телевизионных съёмок»? «100 вопросом взрослому», «Девчата» — предложения отклоняешь одно за другим…

— Потому что не хочу становится растиражированным. Потому что — всему своё время. Потому что это удел болтливых неврастеников (с укоризной смотрит на меня – О.К.) — быть везде! Потому что позор — после Баскова ходить! (хохочет. – О.К.)

— У тебя во всех разговорах, во всех интервью один и тот же набор имён: Алла, Крутой, Рикки Мартин, Алан Бадоев (клипмейкер)… А где, например, человек великой музыкальной святости Эрос Рамаццотти?

— Твой Эрос хороший артист, но он не в топе. Он не развивается. Есть люди высокого полёта, но не рискующие, не меняющиеся.

— Не то что ты…

— Не то что я!

— А какие отношения у тебя сейчас с Меладзе, который по части нелюбви к тебе номер раз в стане коллег (ВМ первый самым резким образом обрушился на ФК после инцидента с Мариной Яблоковой – О.К.)?

— Я не очень хочу об этом говорить, но если ты обратился… Мы поддерживаем нейтральные отношения. По крайней мере, худа я ему не желаю. Просто прежде чем облачаться в тогу обличителя, надо вспомнить про зеркало.

— Дима Билан, у которого всегда был уверенный стиль, сегодня кажется мне смятенным… Мне кажется?

— Нет, не смятенным. Я так думаю, избыточно напряжённым. Он не доверяет миру, что вокруг. Не верит в хорошее отношение, и это грустно. Хорошо, нам совсем недавно удалось поговорить, и, кажется, проблемы со мной уже точно нет. Я ему не враг.

— А кому враг?

— Никому. Тебе буду, если переврёшь.

— !!! И ещё про молодых. Про Лазарева…

— Лазарев напоминает мне меня самого. Он не отмеряет этажи жизни неудачами, он всё время ищет… Он и в цирке, и на льду — блестящ, и оперные арии вытянул. Если у Билана много хитов, то Лазарев — сам по себе хит… Кроме них двоих и нет никого.

— Про Аллу Борисовну…

— Уже одно то, что она никогда не превратится в Бетт Мидлер, говорит о ней больше, чем о Бетт Мидлер… Да уж, видел я Лайзу Миннелли в «Сексе в большом городе — 2»…

— И как?

— Да она уродливее жабы и, кажется, тупее её…

— Ну это жестоко…

— Но таких имён, которым уже давно изменияет вкус, полно… Софи Эллис Бэстор. Хьюстон снюхалась.

— А я помню, как после московского концерта, когда УХ даже не понимала, где она и зачем, ты написал мне: «Вот что делает с человеком небрежение к Профессии и к себе».

— С неё этот список не начинается и ею, увы, не закончится. Надо себя охранять от соблазнов, блюсти.

— Это правда, что ты даже не пробовал наркотики?

— Клянусь! Мне это даже на уровне идеи не нравится. Видимо, я устроен так, что говно ко мне не прилипает. Видимо, я так с малых лет растворён в профессии, что любой шаг вправо и влево от неё неприемлем. Я так выстраивал — и выстроил — собственную жизнь, собственную карьеру, чтобы никогда не терять представления о реальности.

— Ты ведь посегодня, без иронии, единственный человек, который в Питере дал кряду 33 аншлаговых концерта. Сейчас такое возможно?

— Сейчас хаос. Хаос вообще, и хаос в головах. Но билеты в КДС мы продаём молниеносно.

— По нынешним временам это как изо льда сделать порох!

— Да уж…

— Как можно охарактеризовать ваши отношения с Яной Рудковской?

— Как приязненные… Она сильная и умная. Я всегда рядом, если надо. Я вообще всегда рядом. (В этот момент Маэстро и даёт послушать новую песню. К слову об экспериментах — не всю же жизнь петь «Атлантиду»! Там, в неожиданно монохромной пьесе, была строчка «Ты прости мне», и маэстро, сетуя, что не всем дано понять разницу, начал рассказывать про то, что есть пропасть между «прости МНЕ» и «прости МЕНЯ». Отзываясь, к слову, о песне, я употребляю словцо «менестрель», и ФК трясется от смеха: «Смешное! Похоже на гольфстрим!»)

— И всё-таки: отчего так много всяких историй с тобой? Отчего так много в лучшем случае сарказма, в худшем — злобы?

— Это можно долго объяснять, но в конечном итоге это перфекционизм и его следствие. Я с себя спрашиваю в первую очередь, как никто не спрашивает, и, разумеется, спрашиваю со всех, с кем работаю. Тут уж… Тут я могу быть очень жёстким. Всё, что у меня есть, это работа. Доблесть ли это, или это кому-то кажется ущербным, я не знаю, и мне всё равно. Если кто-то мешает мне в том, чтобы мою работу в её близком к идеальному варианте увидел зритель, я этого терпеть не буду. Хотя, конечно, иногда нужно… поспокойнее, что ли.

— Я помню (и мне понравилось), как ты ответил на, подозреваю, 729-ый за неделю вопрос о том, каково это было — быть мужчиной при Алле Борисовне.

— А я отвечаю (а отвечаю только тогда, когда сочту нужным), что меня эти разговоры вообще не трогают… Даже если ПРИ... При КОМ, люди? Это же Алла! И ладно бы я просто был, но ведь какая это мотивация, какой стимулятор, какое вдохновение — себе и ей доказывать, что выбор не случаен. Так что никаких комплексов! Я там, где я сейчас, во многом благодаря этому союзу.

— А где ты сейчас?

— (Хохочет).

— Я читал твоё очень интересное суждение про эксперименты. До него, кстати, неприменимый ко мне, да и ко многим, тезис: «Успешный человек — богатый человек». Как же быть со мной тогда, мраморно-величественной звездой, которая виновата только в том, что её профессия — журналист? А в суждении, которое заинтересовало, примерно вот что: «Если ты понимаешь концерт как площадку для экспериментов, тогда иди и пой в караоке. Экспериментировать надо так, чтоб никто ничего не заметил».

— И что?

— Но ты же первый из экспериментаторов! Неостановимый, как гормональная буря: то блондин, то лысый…

— Но я не бью себя в грудь и не ору про то, какой я бесстрашный.

— Но это чревато утратой, скажем так, консервативной части поклонников.

— Поклонники бывают только любящие. Которые мечутся — то не поклонники. Вот этого, балансирования на грани «сегодня — люблю, завтра — нет», я не приму.