Виктория Петровна Брежнева или Виктория Пинхусовна Гольдберг?
Леонид Ильич и Виктория Петровна Брежневы
Лилиана БЛУШТЕЙН
Среди моих детских воспоминаний о жизни в коммуналке на питерской улице Гоголя есть и весьма странные. Одно из них – о еврейском происхождении жены Леонида Брежнева. Кое-какие детали я уточнила позднее у мамы, и вырисовалась очень интересная картина.
Похороны дорогого Леонида Ильича показывали по телевизору. У большинства обитателей коммуналки в тот момент уже были свои «ящики», но большой цветной имелся только в нашей «двухкомнатной» квартире (закавычиваю «двухкомнатной» потому, что на самом деле это была разделенная фанерной стенкой некогда огромная комната с каким-то странным знаком над входной дверью. Мой старший брат говорил, что это какой-то дворянский герб).
Престарелая соседка Варвара Степановна, по ее словам, бывшая балерина Мариинки, попросились к нам первой.
- Голубушка, – жеманно сказала она маме, – не позволите ли посмотреть в последний раз на Леонида Ильича в цветном изображении?
- Отчего же, Варвара Степановна, – в тон ей отвечала моя филологически подкованная мама, – извольте, буду только рада вашему обществу.
- Может, ты еще рада и тому, что Брежнев преставился? – спросил услышавший этот диалог алкоголик дядя Витя.
Впоследствии, читая “Собачье сердце” Михаила Булгакова, я представляла себе в роли Шарикова именно его. Владимир Толоконников сыграл эту роль гениально, но дядя Витя был бы еще гениальнее. Настоящий Абырвалг!
- Как же можно радоваться смерти человека? – горестно вздохнула мама. – Да еще и такого человека…
- Да какого такого? – хохотнул дядя Витя. – Бормотуха – пять звездочек.
- Побойтесь Бога, Виктор Иванович, – всплеснула руками Варвара Степановна и тихо добавила – чтобы, как ей мечталось, ее услышала только мама: “И Его наместника на земле в Большом доме”.
Что такое “Большой дом” в Ленинграде знали все. Даже я, первоклассница. Это слово наводило ужас на всех. Но не на дядю Витю, который все-таки услышал эти слова:
- Это чекисты, что ли, от Бога? От черта они, от дьявола, от бесовской мамы. А я их не боюсь! Что они могут у меня забрать? Только бессмертную душу мою!
Диссидентские речи хронического алкоголика пресек появившийся на кухне отставной офицер Марий Евдокимович. Когда я немного подросла, меня очень забавляло то, что его имя-отчество были какими-то женскими. Но тогда это меня не волновало.
- Товарищи, в этот скорбный час лучше было бы помолчать, – сказал Марий Евдокимович.
После этих слов мне почему-то стало скучно и я побежала в нашу квартиру. Включив телевизор, обнаружила Брежнева в гробу, и стала звать маму и Варвару Степановну. Они не заставили себя ждать. Следом, уже не спросясь, к нам зашли и другие соседи. Дядя Витя комментировал чуть ли не каждый кадр. Да и остальные молчаливостью не отличались.
Когда показали крупным планом словно окаменевшую вдову, Марий Евдокимович заметил:
- А вот и Виктория Пинхусовна.
- Жена Брежнева – еврейка? – удивилась мама.
- Да, конечно, – кивнул Марий Евдокимович. – Вы только на лицо ее посмотрите.
- Похожа, похожа, – подтвердила Варвара Степановна. – Двух мнений быть не может.
Дядя Витя тоже вставил свои “пять”:
- Куда ни кинь – всюду жиды!
Марий Евдокимович молча ухватил алкоголика за ухо и, не обращая внимание на вопли, увел его в туалет и закрыл снаружи.
- Прошу прощения, – вернувшись, обратился он к маме и еще одному нашему соседу, дяде Мусе, который до этого момента не проронил ни слова. – Антисемитам среди нас не место.
- Марий Евдокимович, а откуда вам известно, что жена Брежнева – Пинхусовна? – поинтересовалась мама. – Кажется, ее отчество Петровна…
- Да, официально – Виктория Петровна, в девичестве Денисова, – откликнулся дядя Муся. – На самом деле – Виктория Пинхусовна Гольдберг. Но это всегда тщательно скрывалось, сами понимаете, почему.
- Верно, Моисей Соломонович, – кивнул Марий Евдокимович. – А мне этот факт доподлинно известен потому, что мой отец был знаком с ее настоящим отцом, был его подмастерьем, и звал дядей Пиней.
- Не надо такое рассказывать при ребенке, – Варвара Степановна выразительно посмотрела на меня. – Что у взрослого на уме, то у маленького на языке.
- Честное октябрятское, я никому не расскажу! – мне стало ужасно обидно.
Но разговор ушел в совсем другую сторону, взрослые стали обсуждать, кто из членов Политбюро займет место почившего, а наутро я надолго забыла про этот разговор.
Читайте полностью в журнале "Исрагео"