А еще бывают вещи-старики.
Они неприметны и немногословны, иногда покашливают в укромном уголке, пока никто их не видит, щурятся от яркого света, и очень боятся быть выброшенными на помойку. Они терпеть не могут многозначительного и высокопарного слова "реликвия", ибо не считают себя музейными экспонатами. Молодятся или скромничают.

Моя мама, лет семь назад переезжая из Украины в Подмосковье, забила грузовой контейнер домашним скарбом. Тем, что в тот момент ей казался наиболее нужным.
Ровно половину вещей, приехавших за полторы тысячи километров, покалеченных в дороге, я потом лично препроводил в мир иной, то есть на свалку. Что-то мне было жалко, что-то не очень.

Но жальче всего было то, что осталось там, на родине. Не поместившееся в железный фургон, разошедшееся по соседям и знакомым. И мародерам.
Мама в тот момент не стала меня беспокоить своим переездом, обошлась силами вышеупомянутых соседей. В результате исчезли отцовские фотоархивы, мамины дневники, мои детские альбомы, школьные реликвии, институтские папки с фотографиями и уникальными конспектами, и главное - негативы.

Зато на новое место жительства приехали фибровые чемоданы, набитые, как оказалось, ржавыми железками. Приехали лопата и топор, сломанная электрошашлычница и холодильник "Донбасс-2" с отвалившимся мотором, пластмассовые банки с гвоздями и шурупами, прохудившиеся кастрюли и сковородки, засохшие кисти для побелки, деревянная швабра и ...господи, я не могу все это перечислять. Папа, который ушел от нас за восемь лет до этого, был из тех, про кого говорят: "хозяйственный, всё в дом". И мама сохранила святую верность папиным железкам, в ущерб семейному архиву. Я не могу ее за это осуждать, хотя понимаю, что те мои детские, исчезнувшие рисунки несопоставимы по ценности с сохранившимися папиными плоскогубцами, болтами и гаечными ключами.

На маминой лоджии стоит, укрытое пыльным куском полиэтилена, пожилое существо по имени Фотоувеличитель "Ленинград". Отец им когда-то гордился. С его помощью я учился фотоискусству. А рядом стоит жестяной фонарь с красным треснувшим стеклом. Когда-то, очень давно, его стараниями отцовская спальня превращалась в магическую комнату, исполненную таинственного свечения, когда и говорить хотелось шепотом - несмотря на шумный солнечный день, гогочущий где-то там, за занавешенным окном. А вот и ванночки - четыре ребристые кюветы разного размера и предназначения. Проявитель, фиксаж, промывка, и накопитель готовой мокрой продукции.

Хах, жив и глянцеватель, молодящийся, и почти новый. До его триумфального появления в доме готовые снимки сначала сушились на полу, на расстеленных газетах, потом вставлялись между страницами самых толстых книжек - для выпрямления. А тех, кого не успели засунуть под пресс, ждала участь скрутившегося в трубочку, неудобопросматриваемого кусочка черно-белой жизни. Он чаще всего ломался, исходил сетью шелушащихся морщин, и умирал в огне угольной печки.

Но иногда из какого-нибудь толстого словаря или кулинарии вываливалось давно забытое школьное фото. Как пятирублевка, завалявшаяся в кармане старого пиджака. Я обожал такие случаи, и, бывало, перетряхивал все десять домов малой советской энциклопедии, мучимый жаждой кладоискателя, запамятавшего место, где сам же спрятал ценности.

Этим вещам я многим обязан. Оставшись дилетантом в фотографии, я намертво запомнил азы, без которых не мыслю умения фотографировать.

Вряд ли, вряд ли когда-нибудь я разложу все эти предметы в темной комнате, в сакральной последовательности, чтобы привычно священнодействовать, превращая черное в белое, мелкое в крупное, в красной мгле ощущая себя средневековым колдуном, Фаустом, алхимиком, властелином появляющихся из никуда образов и теней.

Хотя знаю, что пальцы до сих пор помнят и ребристый стержень фотобачка, который надо вращать по часовой в течение пяти минут. И упрямо-жесткое движение рамки на планшете увеличителя, и вибрирующий хруст фоторезака. А обоняние безошибочно распознает ни с чем не сравнимый запах проявителя. А уши - потрескивание жарящихся в глянцевателе снимков.

Но что же делать с ними? Выбросить? Подарить? Кому? Никакое решение не годится.
И будут продолжать пылиться эти милые, все умеющие, но никому не нужные вещи до тех пор, пока... пока что?