Моя маман – учитель русского языка и литературы. И граф Толстой ей роднее, чем я. Каждое лето, в отпуске, она перечитывает «Войну и мир» с «Анной Карениной». Железно, забыв про сорняки в огороде, положив на семейный обед и плюя на современных авторов, которых я ей привожу. Роману с графом Толстым вот уже 50 лет.
В деревне, в тенечке от роскошного куста сирени, в панаме, с отрешенным взглядом - читает. Легкий ветерок ей странички переворачивает. Ну Наташа Ростова на пенсии. Или исправившаяся Анна Каренина. Маман у меня явно не в ту эпоху попала…
И меня вырастила в уверенности, что Пушкин, Есенин и Чехов – мои родственники. Их портреты стояли ( и до сих пор стоят!) дома на книжной полке, между деревянным глухарем и собакой каслинского литья. А на второй полке иконостас семейных предков, и моя фотка с сыном. Форматом гораздо меньше, чем Пушкин.
И вот маман считает, что в русской литературе – духовность. А в зарубежной – разврат.
Ну в самом деле князь Болконский за все четыре тома так никого ни разу не поцеловал. Так и простоял, высокодуховный, под дубом, с перерывом на войну и бал Наташи. И вот с этой мыслью – про разврат и духовность – я жила всю юность. Поэтому у меня в универе были очень серьезные пробелы по зарубежной литературе. Да и не только с ней. С половым созреванием были проблемы. Я всерьез считала, что любовь – это вздохи на скамейке, страдание, слезы-розы, без всяких там «и так далее». У русских классиков (тех, что водились в нашем дому) в плане секса все было стерильно. Все какие-то намеки, чуйства. Слова непонятные – нега, сладострастие, омуты.
Первую откровенную сцену любви я вычитала в книге советского автора Солоухина «Не жди у моря погоды»: они были в стогу сена, и герой расстегнул на девушке кофточку, а потом, когда рука поползла ниже, она сказала: «Вась, не надо!». До сих пор помню: стр. 33. Я тогда чуть не лишилась чувств – это ж такая откровенность! После этого стояли три звездочки. Что хочешь – то и думай.
Вот как о любви пишут современные авторы? «Он на меня так посмотрел, что стринги перевернулись…» Все сразу понятно.
Флобера и Мопассана, кстати, я отрыла дома очень поздно, во втором ряду, под спудом, когда у всех сверстников уже давно отбушевали гормональные пубертатные бури. Их мама специально спрятала поглубже.
Еще мама считает, что Достоевский и Чехов уже все написали, а все, что было потом – вторично.
Сейчас я пытаюсь маму дразнить:
- Мам, а твой высокодуховный граф Толстой писал высокодуховному помещику Фету: «Давай-ка попридержи пеньку. В следующем году установим монополию и здорово подзаработаем».
А маман и ухом не ведет. Он еще признавался в письме: "Девки совсем сбили меня с толку!", но это я маме не транслирую.
Вот разве не могут стоять вместе, рука об руку, высокая духовность и секс?
Один мужчина до сих пор считает меня полоумной высокодуховной дурой, ведь мне петтинг в одежде нравится больше, чем секс без одежды.
А мой друг, бисексуал, знакомясь с людьми, спрашивает на второй минуте:
- Ты мастурбируешь?
По ответу и реакции он тут же видит, кто был в детстве травмирован высокодуховной литературой, а кто не парился по этому поводу.
Я все это к чему сейчас. К тому что я становлюсь старой теткой. И мне все больше и больше нравится Бунин. Что полунамеки – этот тот самый петтинг в одежде, который я предпочитаю. До маминой любви к графу Толстому остался один шаг…