С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится;
в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица,
обнимающая детеныша.Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые;
замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает;
в пальцах колкое электричество.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке;
высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать –
ну, бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания.
Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания,
и ревнует – безосновательно, но отчаянно.  Даже больше, осознавая свое бесправие.
Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним,
«вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая.
Только безнадежная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов
два их овала.
Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.
Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься,
как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш,
я уж думала – все, не выношу, несудьба.
Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный
горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое.
Щурится. Улыбается. Узнает.
Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится.
Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая».
Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится,
тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.