Можно сколько угодно клеймить человека за безволие, слабость, нестойкость, склонность к пагубным страстям, трусости и лжи. Но человек не берётся сам из себя, его склонности, хорошие или плохие, определяют генотип и условия развития личности, он сам получает себя таким, каким его породила природа и воспитала окружающая реальность. И уже от них зависит то, насколько много будет зависеть от него самого, под силу ли ему будет изменить себя к лучшему, и если по силам, то до какого предела. Человек не выбирает, есть ли у него задатки для того, чтобы быть сильным. Человек не выбирает, чего ему хочется.

Психологи, философы, религиозные проповедники произнесли немало заклинаний о том, что будто бы исключительно от человека зависит его судьба, его жизненный путь. Мы привыкли повторять эти слова, мы любим искать в них силу. Но это лишь аутотренинг, лишь благотворный самообман. От нас не зависят наши гены, от нас не зависит история тех душевных травм и воспринятых в детстве глубинных мировоззренческих установок, которые живут в нас и всю оставшуюся жизнь направляют ход наших мыслей и действий. Человек не всесилен в управлении собой, и это мягко сказано – не всесилен.

Базовые программы нашего самоощущения и поведения генетически заложены в нас эволюцией. Это они, вступая в конфликт с моралью и разумом, толкают нас на путь зла и страдания. Нам трудно анализировать наши инстинкты, оспаривать их правоту. Средневековые палачи иногда приковывали сжигаемого на длинную цепь, и он умирал ещё медленнее, стараясь держаться дальше от жара, не в силах преодолеть ставший уже бессмысленным инстинкт самосохранения, волевым усилием погрузиться в огонь. Христианские богословы считали, что вечные муки людей в аду лучше, чем их полное уничтожение, возвращение в изначальное небытие. Если считать корчи и вопли обезумевшей жертвы проявлением её доброй воли, они будут правы – любая мука лучше смерти, вечная казнь лучше небытия. Так же считаем мы по сей день, отказываясь от эвтаназии и заставляя наших больных в неслыханных муках умирать месяцами. Впрочем – кто сказал "заставляем?" Что мешает им, скажем, усилием воли перестать дышать, и задушить себя до смерти? Попробуйте сделать так на досуге – это совершенно безопасно, и ещё раз наглядно показывает ограниченность самоконтроля. И если кто-нибудь помянёт будто бы остановившего своё сердце йогина, стоит его спросить, почему он до сих пор не умеет этого сам.

Человек не привык воспринимать себя как нечто составное и противоречивое. "Я", "экзистенция" кажется нам неделимой. В лучшем случае конфликт побуждений изображается в виде двух духов, нашёптывающих человеку советы. Один из них, разумеется, демон-губитель, другой – спасительный ангел. Ещё бы, всё гораздо сложнее. Разделить "я хочу" и "мне хочется", как проявления разных частей своего "Я", разных структур своего мозга – не такая простая задача. Ведь не будь "мне хочется", никогда не возникло бы "я хочу". Первое древнее, сильнее и фундаментальнее. Часто это инстинкты, восходящие к тем временам, когда наши далёкие предки дышали жабрами и собирали пищу с морского дна ртами без челюстей. Без всякого разума они управляли жизнью мириад поколений организмов до нас, и оказались достаточно хороши для того, чтобы разум вообще имел шанс появиться. Инстинктивный страх перед смертью – одно из проявлений инстинкта самосохранения – явление как раз такого порядка. Это то фундаментальное "хочется", которое и приводит в движение тело и разум человека, заодно с пищевым, половым и родительским инстинктами. Все вместе они без нас знают, что нам делать, и не преминут если что заявить об этом бурей ощущений и эмоций. Запущенный с их помощью разум в своём "я хочу" с трудом может вступать с ними в конфликт, и то лишь с их сиюминутными требованиями для их же долгосрочного удовольствия. Впрочем, их удовольствие – это как раз наше, не разумом же человек страдает и довольствуется! Но и думает он – о том, как довольствоваться, а не страдать – не инстинктами. В общем, никакого "неделимого Я".

Что, порой, выходит из взаимодействия разум-инстинкт, мы уже видели на печальном примере с костром. Инстинкту не объяснишь, что жизнь всё равно уже кончилась, и продлевать собственные муки нет ни малейшего смысла. Он сделает всё для того, чтоб палачи могли гордиться своим мастерством. Способов "выключить" инстинкт у разума нет – он вообще занимает подчинённое положение. Охота пуще неволи.

Не разум человека отвергает небытие до последней возможности, не воля в муках оттягивает неизбежный конец, нет, лишь инстинкт до последнего сопротивляется неизбежному. Творцу инстинктов, естественному отбору, плевать, в каких муках умирает живое, для него интересны выживание и размножение, но не смерть организма. Нет механизма для естественного отбора на признак "скончался мирно". И это не говоря о том, что выживают не те, кто защищён от страдания, а те, кто защищён от бездетности и преждевременной смерти. Страдание – стимул для выживания и размножения. В эволюции шёл и идёт отбор на способность страдать. Страдание угодно природе, но нет такого организма, взятого отдельно, которому было бы угодно собственное страдание.

Небытию страдание чуждо. Но страх смерти затмевает собой знание об этом. Небытие как "смерть вечная" для отвергших христианского бога – есть в христианстве и такой взгляд на загробные перспективы – пу'гало, созданное из ничего. Смерть – заключительная часть жизни, процесс ухода из неё. Небытие – такое же отрицание смерти, как и отрицание жизни вообще. Тот, кого нет, не может умирать. Для небытия неприменимо даже словосочетание "быть мёртвым" – только просто "не быть". Немало написано о "страхе перед ничто" – но это лишь страх ухода в ничто, а не конечного пункта. "Страшно умирать" – это не "страшно не быть". Там, где тебя нет, бояться нечего. Небытие не хуже буддистской Нирваны и лучше христианского Рая – лишь страх умирания, пленяя разум, мешает это понять.

Мы все одинаково невиновны – праведники и маньяки, монахини и завоеватели, спасители жизней и уличные бандиты. Если у нас хватит смелости научиться смотреть в глаза горькой правде о нашей судьбе, у нас всех ещё есть шанс изменить к лучшему себя и окружающий мир. Но, начиная с самовоспитания, нельзя остановиться на нём. Чтобы стать лучше, человечество должно вмешаться в бесчеловечное творчество естественных законов и создать себя заново – с другими генами, другими инстинктами, другой организацией жизни. О том же, что после жизни, есть потрясающее в своей простоте благое известие – НИЧЕГО, и пусть завидуют адепты всех проповедующих посмертье религий. Небытие перечёркивает звериную мстительность "воздаяния", даруя нам поистине надмирную справедливость – для всех одинаковый блаженный покой.