РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ (Продолжение)
 

© Антон ТАЛАЛАЕВ

РАССТРЕЛЯННАЯ РОССИЯ-2

Памяти павших в Москве осенью 1993 года

(ПРОДОЛЖЕНИЕ.)

– Ре­бя­та, там, в Мо­ск­ве, на­ших рас­стре­ли­ва­ют. Из тан­ков… Пря­мой на­вод­кой!

Дверь за­хлоп­ну­лась.
Еще не­сколь­ко се­кунд я ту­по смот­рел на мо­ни­тор. Я ни­че­го не чув­ст­во­вал. Ни­че­го не ис­пы­ты­вал. Ме­ня на­кры­ла вол­на. Глу­хая, тя­же­лая. Я не знал, жив ли я. Мертв ли.

Под­нял­ся. Ото­дви­нул стул. Уви­дел: рас­пах­ну­лась дверь. Ми­тя. Бе­ло­ку­рый ши­ро­ко­пле­чий. С фи­зио­но­ми­ей сфин­кса. Толь­ко в го­ря­чих си­них гла­зах – стра­да­ние.

– Пря­мой ре­пор­таж по те­ли­ку, – го­во­рит Ми­тя, а гу­бы у не­го бе­лые-бе­лые. – Де­воч­ка из CNN... По­шли, Ан­то­ша.

– По­шли, – ска­зал я, за­ку­ри­вая си­га­ре­ту. – По­шли.

В коридоре краешком глаза я заметил Виктора. Наш фотокор. Высокий черноусый красавец есаул Романенко. Он был очень бледен. Перед ним стояла пухленькая Любочка, с пустыми неопределенного цвета, похожими на пожухлые листья, широко распахнутыми, всегда готовыми соврать глазами.

Любочка была неисправимой, фанатичной демократкой.

– Пойдем, – говорил ей Виктор. – Посмотришь, как развлекаются твои собратья. Может быть, тебе хоть это поможет.
– Этой, – подумал я. – Ничего уже не поможет.
То, что мы увидели, войдя в комнату, на телеэкране, замораживало.

Танки. Сначала я увидел только танки. Они разворачивались. Потом на секунду замерли, уставившись жерлами пушек на белоснежное в лучах утреннего солнца здание Верховного Совета

Я почему-то подумал:
– Какое солнечное утро сегодня в Москве.

Бесстрастный голос с не очень явным акцентом спокойно рассказывал о происходящем.
– Кто ведет репортаж? – спросил я.
– Си-эн-эн, – сказал кто-то.

Это и в кош­мар­ном сне не мог­ло бы при­снить­ся.

Ель­цин, наш "все­на­род­но из­бран­ный", на глазах онемевшего мира санк­цио­ни­ро­вал массовое убийство гражданского населения своей страны.

Девочка из CNN вдруг озадаченно произнесла:
– Откуда там люди?
И с отчаяньем, созвучным нашему, прошептала в микрофон, как заклинание:
– Люди! Нам же сказали, что там нет людей…



А снаряды вгрызались в белостенные этажи проклятого дома, черной копотью отпечатывали на них свои смертельные поцелуи, и вот, вслед за клубами черного дыма рванулось вверх тяжелое густое пламя…

Фанатичная демократка Любочка, случайно затесавшаяся среди нас, у телевизора, плакала.

Где ты, Шу­мер, Ва­ви­лон, Еги­пет, на­се­лен­ный егип­тя­на­ми? Где ты, Пер­сия, где ты, ве­ли­кая Ан­тич­ность?

Кру­ги на во­де – вот, что ос­та­ет­ся на ли­ке Зем­ли от стран, дав­ших хлеб и при­ют пе­ст­ро­цвет­ным разноязыким пле­ме­нам, бро­дя­щим по Зем­ле с од­ной бредовой це­лью – до­ка­зать всему ми­ру свою из­бран­ность.

Все, кто давал им приют, были оболганы, обворованы. Все исчезли с лица Земли.

Какая страшная судьба – быть отвергнутыми Богом и не понимать этого. Не видеть!..



Часть 2. ПОСЛЕ РАССТРЕЛА

АНДРЕЙ, 
до 3 ок­тяб­ря 1993 го­да – 
офи­цер пи­тер­ской ми­ли­ции


…Ан­д­рей при­шел не один. 
– Зна­комь­тесь, – ска­зал он, креп­ко по­жав мне ру­ку. – Это Ми­ха­ил. Мы вме­сте там бы­ли…
Оба вы­гля­де­ли стран­но, не по-пи­тер­ски. Ино­пла­нет­но как-то. Я по­нял, их все еще дер­жит Мо­ск­ва.
–Ко­фе бу­де­те? –спро­сил я.
–Да-да, спа­си­бо, – ско­ро­го­во­роч­кой про­из­нес Ан­д­рей, и бы­ло яс­но, что ему все рав­но. Ми­ша мол­чал. Он во­об­ще, как по­том вы­яс­ни­лось, был не из раз­го­вор­чи­вых.

Я за­ва­рил ко­фе. За­ку­рил.

– Мо­же­те по­здра­вить ме­ня, – ус­мех­нул­ся Ан­д­рей. – Я те­перь без­ра­бот­ный.
Он улы­бал­ся, но это ни­че­го не зна­чи­ло.
– То есть, как это – без­ра­бот­ный? –спро­сил я.
Мы все еще жи­ли при­выч­ны­ми по­ня­тия­ми, впи­тан­ны­ми со­вет­ски­ми людь­ми с мо­ло­ком ма­те­ри.

У нас, в Советском Союзе, без­ра­бот­ных не бы­ло. "Тре­бу­ют­ся" – вот, что ви­се­ло на всех уг­лах.
Стра­на мно­го строи­ла. Ко­раб­ли и до­ро­ги, дет­са­ды, шко­лы, и – до­ма, до­ма, до­ма… Вво­ди­ла но­вые за­во­ды и руд­ни­ки, ос­ваи­ва­ла кос­мос и но­вые ме­сто­ро­ж­де­ния… Лю­ди все­гда и вез­де тре­бо­ва­лись. И хо­тя к 1993-му все уже рух­ну­ло, ве­рить в это мы не мог­ли. И при­нять как не­из­беж­ность – то­же.

– Да, так вот оно по­лу­ча­ет­ся, – мед­лен­но про­из­нес Ан­д­рей.
У не­го бы­ло ли­цо че­ло­ве­ка, ко­то­рый вдруг об­на­ру­жил, что об­во­ро­ван.
– Ты зна­ешь, Ан­тон, там, в Мо­ск­ве, мне впер­вые в жиз­ни бы­ло стыд­но за свою фор­му… Бы­ло ут­ро. Мы вы­бра­лись с чер­да­ка и по­шли к во­кза­лу… И лю­ди пле­ва­лись. Ни­ко­гда это­го не за­бу­ду. По­ни­ма­ешь, они пле­ва­ли в ме­ня, по­то­му что на мне бы­ла фор­ма офи­це­ра МВД.
– По­че­му, Ан­д­рей?
– Они кри­ча­ли, что я убий­ца. Они ду­ма­ли, что я из тех, кто рас­стре­ли­вал Бе­лый Дом…
– Да­вай-ка обо всем по по­ряд­ку, – ска­зал я. – Вре­мя у те­бя по­ка есть.

Шут­ка по по­во­ду вре­ме­ни не по­лу­чи­лась. Иди­от, по­ду­мал я о се­бе, на­до же та­кое смо­ро­зить.
Ан­д­рей улыб­нул­ся.
– Это точ­но… По по­ряд­ку? Ну, да­вай, по­про­бую.
Ес­ли не оши­ба­юсь, 21 сен­тяб­ря 1993 го­да был опуб­ли­ко­ван указ Ель­ци­на. Но­мер 1400...

Ес­те­ст­вен­но, в лю­бом ми­ли­цей­ском под­раз­де­ле­нии он об­су­ж­дал­ся. То есть, ну как об­су­ж­дал­ся? На уров­не ка­би­нет­ных, ку­лу­ар­ных раз­го­во­ров. Я од­но­знач­но оце­нил его для се­бя.
Лю­бой юрист, ес­ли он дей­ст­ви­тель­но юрист и ес­ли он че­ло­век, ко­то­рый не кри­вит со­ве­стью, да лю­бой че­ло­век, имею­щий ма­ло-маль­ское юри­ди­че­ское об­ра­зо­ва­ние, по­ни­мал од­но­знач­но: на­ру­ше­ны все за­ко­ны. Мыс­ли­мые и не­мыс­ли­мые. И в пер­вую оче­редь на­ру­шен Ос­нов­ной за­кон – Кон­сти­ту­ция.
Кон­сти­ту­ция Рос­сии.
Дей­ст­вия со­труд­ни­ков ор­га­нов внут­рен­них дел оп­ре­де­ля­ют­ся чем? За­ко­ном о ми­ли­ции. Пункт 4-й За­ко­на о ми­ли­ции гла­сит, что ка­ж­дый со­труд­ник ми­ли­ции свои дей­ст­вия осу­ще­ст­в­ля­ет – пер­вое: в со­от­вет­ст­вии с Кон­сти­ту­ци­ей, да­лее – в со­от­вет­ст­вии с за­ко­но­да­тель­ной ба­зой, со­дер­жа­щей­ся в Ко­дек­сах, и нор­ма­тив­ны­ми ак­та­ми. Так что, для ме­ня все вы­гля­де­ло од­но­знач­но.

По­шел к на­чаль­ни­ку РОВД, к зам.на­чаль­ни­ка. Пе­ре­го­во­ри­ли: «Ну, как вы счи­тае­те?»
И вдруг слы­шу та­кие ут­вер­жде­ния, что нам, мол, не на­до со­вать­ся, они там на мес­те пусть са­ми раз­би­ра­ют­ся...
– А мы-то что, пеш­ки?..
– Нет, ну да, ко­неч­но, за­кон-то на­ру­шен, но...
Так что же по­лу­ча­ет­ся? Од­ним че­ло­ве­ком за­кон на­ру­шен – ему за это от­вет дер­жать, а дру­го­му все мож­но? Все?
За­кон не мо­жет дей­ст­во­вать на 20-30 про­цен­тов. Не за­кон это, ес­ли он не для всех пи­сан.
– Тем бо­лее, что ис­ста­ри бы­ло так, что ко­му мно­го да­но, с то­го мно­го и спро­сит­ся, – го­во­рю я.
– Да, ко­неч­но... И вдруг по­лу­ча­ет­ся что? Для ме­ня, пре­зи­ден­та, за­ко­ны не пи­са­ны, а вы, ре­бя­та, здесь, на ниж­нем уров­не... Мне все это на­дое­ло. Да и вре­ме­на не те.
Мне го­во­рят:
– Да при чем тут вре­ме­на, са­ми по­ни­мае­те, па­ны де­рут­ся – у хо­ло­пов чу­бы тря­сут­ся...

В об­щем, в Пи­те­ре, оно, ко­неч­но, по­ти­ше – от­си­деть­ся-то. Но и "от­си­деть­ся" – не факт.
При­дет при­каз из тех же про­ель­цин­ских струк­тур, и то­гда – все. Вы­бо­ра не бу­дет.
Но по­ка при­ка­за не бы­ло. А со­бы­тия раз­ви­ва­лись. Да­же по той ин­фор­ма­ции, ко­то­рая про­хо­ди­ла, хо­тя и в уре­зан­ном ви­де, о Мо­ск­ве, я ви­дел, что бло­ки­ров­ка там на­ча­лась. Ра­но или позд­но это за­кон­чит­ся очень пло­хо…

Вид­но бы­ло, что там бло­ки­ро­ва­ли со­труд­ни­ков Бе­ло­го До­ма. Ми­ли­ция там уже все ок­ру­жи­ла...
Есть лю­ди, Антон, ко­то­рые давно уже при­ня­ли ре­ше­ние. А для ме­ня это не сра­зу бы­ло.
У ме­ня двое ма­лень­ких де­тей. Доч­ке все­го год и че­ты­ре ме­ся­ца. Суп­ру­га. Мать боль­ная ле­жит, па­ра­ли­зо­ван­ная.
По­это­му, пре­ж­де чем по­ехать, я де­сять раз по­ду­мал, не то, что так, со­рви-го­ло­ва...
Встре­тил­ся на во­кза­ле с то­ва­ри­ща­ми. Стою. Смот­рю – с на­ше­го РОВД. По фор­ме то­же одет... Пер­вое, что в го­ло­ве –за мной по­сла­ли. Де­ло в том, что пре­ж­де чем уе­хать, я на­пи­сал ра­порт на имя на­чаль­ни­ка.
– Ра­порт? О чем? – спро­сил я.
– О том, что в стра­не осу­ще­ст­в­лен го­су­дар­ст­вен­ный пе­ре­во­рот, что при­ка­зы, ко­то­рые сей­час идут, со­мни­тель­ны... От­дал ра­порт од­но­му че­ло­ве­ку, ска­зал, что ес­ли я в по­не­дель­ник к 9-00 не прие­ду, ра­порт по­ло­жишь на стол на­чаль­ни­ку.
Да… По­ни­ма­ешь, у ме­ня не бы­ло чет­кой уве­рен­но­сти, что прие­ду и ос­та­нусь там. Ре­шил, прие­ду, по­смот­рю там на мес­те. Раз­бе­русь в си­туа­ции, по­го­во­рю с людь­ми...

У кас­сы на Мо­с­ков­ском во­кза­ле смот­рю, сто­ит че­ло­век впе­ре­ди, в фор­ме ар­мей­ской, по­ку­па­ет би­лет на Мо­ск­ву. Раз­го­вор у нас за­шел. По­зна­ко­ми­лись... В од­но ку­пе мы по­па­ли. Втро­ем. Вот та­кое стран­ное сте­че­ние об­стоя­тельств...
Мо­ск­ва… Ты зна­ешь, что она для ка­ж­до­го рус­ско­го… Мо­ск­ва!..

Прие­ха­ли. При­шли. Там уже оце­п­ле­ние стоя­ло... Мы в фор­ме бы­ли. Ог­ля­де­лись. За­сло­ны вез­де, но ме­ж­ду до­ма­ми еще мож­но бы­ло прой­ти. Про­шли. Про­со­чи­лись за бар­ри­ка­ды.
Око­пы там бы­ли вре­мен­ные. Про­бра­лись.
При­шли в при­ем­ную. Нам Хас­бу­ла­то­ва или Руц­ко­го, го­во­рим. Лад­но го­во­рят, по­до­ж­ди­те не­мно­го. По­до­ж­да­ли так с пол­ча­са. При­шел че­ло­век. Рос­та так метр-87, метр-88, пле­чи­стый та­кой. В оч­ках.
– Здрав­ст­вуй­те, – го­во­рит.
Пред­ста­вил­ся: я та­кой-то, на­зна­чен Вер­хов­ным Со­ве­том...
Мы го­во­рим – я лей­те­нант та­кой-то, я стар­ший лей­те­нант, я лей­те­нант та­кой-то. При­бы­ли в ва­ше рас­по­ря­же­ние.
– От­ку­да вы, ре­бя­та, прие­ха­ли? –спра­ши­ва­ет.
– Из Пи­те­ра, – го­во­рим.
– Ну, а как вы во­об­ще-то оце­ни­вае­те си­туа­цию?
– То­ва­рищ май­ор, как мож­но оце­ни­вать си­туа­цию? Од­но­знач­но. С пра­во­вой точ­ки зре­ния.

Ну а по­том, в лич­ной бе­се­де он рас­ска­зы­вал… Я, го­во­рит, не знал, кто та­кой ге­не­рал Ду­на­ев, кто та­кой Ба­ран­ни­ков был... Чис­то по-че­ло­ве­че­ски, все про­ис­хо­дя­щее –это на­ша тра­ге­дия. Лич­ная. По­то­му, го­во­рит, что мы са­ми это­го че­ло­ве­ка в 1991 го­ду под­са­ди­ли на танк, че­го я се­бе лич­но ни­ко­гда, го­во­рит, на­вер­ное, не про­щу...
Я то­гда уточ­нил у май­о­ра:
– «Это­го че­ло­ве­ка» – это о Ель­ци­не?
– Да, ко­неч­но... Ведь Ба­ран­ни­ков – это быв­ший ми­нистр внут­рен­них дел, а Ду­на­ев был за­мом Ери­на. В 1991 го­ду это бы­ли пер­вые ге­не­ра­лы, ко­то­рые от­ка­за­лись вы­пол­нять при­ка­зы ГК ЧП. Бы­ли бы то­гда си­лы, я бы сам их пер­вый рас­стре­лял. Ведь бе­да, я счи­таю, на­ча­лась имен­но то­гда. Про­зре­ние при­хо­дит ко всем. Но, к со­жа­ле­нию, толь­ко со вре­ме­нем...
Оцен­ка лич­но­сти Ель­ци­на у не­го то­же бы­ла не­од­но­знач­на. Он го­во­рил, что Ель­цин очень из­ме­нил­ся, что те­перь он – со­всем дру­гой че­ло­век…
А я счи­таю, что Ель­цин все­гда та­ким был.

…По­зна­ко­ми­лись. А по­том за­да­чу нам объ­яс­нял уже Ба­ран­ни­ков: са­мое глав­ное – не до­пус­тить про­во­ка­ций.
Ведь де­ла­ет­ся все это очень про­сто: бро­са­ет­ся с од­ной сто­ро­ны бу­тыл­ка, ка­мень, с той сто­ро­ны – вы­стрел. И даль­ше уже это­го не ос­та­но­вить. Соз­да­ли груп­пу из офи­це­ров ор­га­нов внут­рен­них дел, де­пу­та­тов. Хо­ди­ли по пе­ри­мет­ру оце­п­ле­ния, раз­го­ва­ри­ва­ли с во­ен­но­слу­жа­щи­ми, объ­яс­ня­ли, что, то, что они де­ла­ют – вы­пол­ня­ют не­за­кон­ные при­ка­зы, – под­па­да­ет под оп­ре­де­лен­ную ста­тью уго­лов­но­го ко­дек­са, они ста­но­вят­ся со­уча­ст­ни­ка­ми без­за­ко­ния.

Они не слу­жат Ель­ци­ну, не слу­жат кон­крет­но Хас­бу­ла­то­ву или Руц­ко­му. Они долж­ны под­чи­нять­ся за­ко­ну.
В пер­вые дни – в суб­бо­ту и вос­кре­се­нье до ве­че­ра мы этим за­ни­ма­лись.
Пе­ре­хва­ти­ли груп­пу Тю­мен­ско­го ОМО­На, съез­ди­ли на во­кзал.
Прие­хал тю­мен­ский ОМОН, вы­гру­зил­ся, мы подъ­е­ха­ли груп­пой, в фор­ме. Они при­ня­ли нас за встре­чаю­щих от Ери­на. А за на­ми бе­жал впри­скоч­ку его пред­ста­ви­тель. Нас уви­дел, рас­те­рял­ся, сто­ит...

Мы объ­яс­ни­ли прие­хав­шим, что их хо­тят столк­нуть здесь с та­ки­ми же со­труд­ни­ка­ми ми­ли­ции.
– Мы не при­зы­ва­ем вас пе­ре­хо­дить на на­шу сто­ро­ну. За­ду­май­тесь про­сто, ку­да вас тол­ка­ют и по­че­му здесь не хва­ти­ло мо­с­ков­ско­го ОМО­На.
Раз­да­ли за­кон­ные при­ка­зы, под­пи­сан­ные Хас­бу­ла­то­вым и Руц­ким. Тю­мен­цы го­во­рят:
– Раз та­кое де­ло, мы ни­ку­да не пой­дем.

Ерин­ский пред­ста­ви­тель кри­чит:
–Это не они, это я вас встре­чаю!

Тю­мен­ский ко­ман­дир в пол­ной рас­те­рян­но­сти...
Да… Вот та­кая бы­ла сте­пень ин­фор­ми­ро­ван­но­сти. Ну а даль­ше…

24-го сен­тяб­ря мы прие­ха­ли, и в ночь с 25-го на 26-е, око­ло двух ча­сов, про­шла ин­фор­ма­ция, что сей­час ель­ци­ни­сты пой­дут на штурм.
При­ка­за­ли нам ору­жие при­ме­нять как край­нюю ме­ру. На­столь­ко лю­ди бы­ли го­то­вы, все под­ня­лись, вы­строи­лись в оце­п­ле­ние…
За час до то­го, как, по на­шей ин­фор­ма­ции, дол­жен был на­чать­ся штурм, на­сту­пи­ло пол­ное ра­дио­мол­ча­ние. Так мы пе­ре­хва­ты­ва­ли пе­ре­го­во­ры, а тут – ти­ши­на.

БТРы на­ча­ли вы­дви­гать­ся. И по­том –раз, рез­ко вру­ба­ют про­жек­то­ра, и на­чи­на­ют ша­рить по зда­нию.
Мы в ме­га­фон:
– Пре­кра­ти­те про­во­ка­цию!

За де­сять дней с на­шей сто­ро­ны не бы­ло до­пу­ще­но ни од­но­го серь­ез­но­го ин­ци­ден­та.
А ведь – в по­след­ние три дня осо­бен­но – ОМОН ко­лош­ма­тил лю­дей кош­мар­но. Из­би­ва­ли, ка­ле­чи­ли. И в то же вре­мя не­ко­то­рые со­труд­ни­ки на­ча­ли пе­ре­хо­дить на на­шу сто­ро­ну.
По­том при­бы­ли из Прид­не­ст­ро­вья лю­ди.
В фор­ме, в бе­ре­тах. Без ору­жия, ес­те­ст­вен­но.

ПРОДОЛЖЕНИЕ 6.

Та сто­ро­на об этом зна­ла, у нее в Бе­лом До­ме аген­ту­ра ра­бо­та­ла, ес­те­ст­вен­но.
Де­зу­ха шла страш­ная – то го­во­рят, что две­сти ка­за­ков прие­ха­ло, то – два БТРа, а че­ло­век пой­дет про­ве­рить – и про­пал... Но, тем не ме­нее, все это сыг­ра­ло свою роль, и с 25-го на 26-е штурм у них не со­сто­ял­ся…

Го­во­ри­ли мы с те­ми, кто дер­жал Бе­лый Дом в бло­ка­де, разъ­яс­ня­ли:
– И с той, и с дру­гой сто­ро­ны – офи­це­ры ми­ли­ции, нам это не на­до, толь­ко мы дей­ст­ву­ем на ос­но­ва­нии за­ко­на, а вы – по­то­му что ге­не­рал Ерин при­ка­зал.
Они по­ни­ма­ли, что так и есть.
Ес­ли ге­не­рал Ерин на­ру­ша­ет и дей­ст­ву­ет во­пре­ки Кон­сти­ту­ции и су­ще­ст­вую­щим за­ко­нам, то он не ге­не­рал, а пре­ступ­ник. Отвечают, что пре­ступ­ни­ком мо­жет толь­ко суд объ­я­вить.
А как еще по-рус­ски на­звать че­ло­ве­ка, пре­сту­пив­ше­го за­кон? Им и ска­зать не­че­го. Мы по­ка­зы­ва­ем За­кон о ми­ли­ции, Кон­сти­ту­цию. Что, у нас дру­гая ка­кая-то Кон­сти­ту­ция при­ня­та бы­ла? Нет. Дру­гой За­кон о ми­ли­ции? Нет. Так кто вы? Про­тив это­го ар­гу­мен­та они все опус­ка­ли го­ло­ву, го­во­ри­ли:
– Ну, нам при­ка­за­ли.. Боль­ше дня под­раз­де­ле­ние у оса­ж­дав­ших не вы­дер­жи­ва­ло та­кой разъ­яс­ни­тель­ной ра­бо­ты, сра­зу ме­ня­ли. По­сто­ян­но ме­ня­ли.
Все это так и про­дол­жа­лось до ус­та­нов­ле­ния пол­ной оса­ды. До это­го еще вы­хо­ди­ли в го­род.
Ко­гда об­ре­за­ли связь, элек­три­че­ст­во – при­нес­ли ра­дио­те­ле­фо­ны. Ра­дио­те­ле­фо­ны есть – пи­та­ния к ним нет. Сня­ли ак­ку­му­ля­то­ры с че­го-то, ка­кое-то вре­мя те­ле­фо­ны эти ра­бо­та­ли.

Вы­хо­ди­ли из по­ло­же­ния, как мог­ли.

Мы, внут­ри зда­ния, ра­бот­ни­ки Бе­ло­го До­ма еще как-то тер­пе­ли.

Труд­нее все­го бы­ло тем, кто сна­ру­жи сто­ял, у ко­ст­ров. Мне, фи­зи­че­ски здо­ро­во­му че­ло­ве­ку, это тя­же­ло, а там бы­ли и жен­щи­ны и де­ти…
А ут­ром, ко­гда пер­вые вы­стре­лы раз­да­лись, я вы­бе­жал – они все па­да­ют. Один за дру­гим.
Это труд­но пе­ре­дать. Ко­гда вспо­ми­наю – ме­ня тря­сти все­го на­чи­на­ет.

За­бе­жал на­зад, го­во­рю – там лю­дей уби­ва­ют.

БТРы стре­ля­ли. Сей­час вы­яс­ня­ет­ся, что все это "бей­тар" был. "Бей­тар" и этот… Ко­те­нев. По­на­строи­ли войск… Но так стре­лять в без­о­руж­ных лю­дей мог­ли толь­ко чу­жие.
Все бы­ло за­кры­то пол­но­стью. Спи­раль Бру­но – это не со­всем ко­лю­чая про­во­ло­ка. Это ху­же. Ача­лов рас­ска­зы­вал, что да­вал в свое вре­мя за­да­ние сол­да­там: кто пре­одо­ле­ет эту спи­раль, едет в от­пуск.

За нее дос­та­точ­но за­це­пить­ся, она ре­жет до кос­ти. Сол­да­та, ре­шив­ше­го­ся прой­ти че­рез спи­раль, при­шлось вы­ре­зать ав­то­ге­ном.

При­ме­не­ние этой спи­ра­ли за­пре­ще­но Же­нев­ской кон­вен­ци­ей.

А оце­п­ляв­шие нас не про­пус­ка­ли ни "ско­рую по­мощь", ни лю­дей из со­сед­них до­мов, при­но­сив­ших нам ле­кар­ст­ва…

***

Ли­цо Ан­д­рея ста­ло же­ст­ким. Свет­лые гла­за су­зи­лись, как в при­цел. Я по­ни­мал, что воз­вра­щаю его в ад мо­с­ков­ских улиц, в кош­мар, ко­то­рый цеп­ко дер­жал всех, кто про­шел че­рез не­го и ос­тал­ся жи­вым. По­ни­мал, что это не­ми­ло­серд­но, что ре­бя­там на­до бы дать вре­мя, что­бы они ото­шли, что­бы пе­ре­жи­тое хоть чуть-чуть ос­лаб­ло.

Но они са­ми при­шли ко мне.

Воз­мож­но, это то­же был ва­ри­ант вы­хо­да из шо­ка – рас­ска­зать, по­де­лить­ся этой страш­ной бо­лью за всех ушед­ших с те­ми, кто еще ос­тал­ся здесь, на зем­ле.

Ми­ха­ил, все вре­мя, по­ка рас­ска­зы­вал Ан­д­рей, мол­чал. Он си­дел не­под­виж­но, раз­гля­ды­вая сжа­тые паль­цы силь­ных боль­ших рук, лишь ино­гда су­до­рож­но вздер­нув под­бо­ро­док, от­во­ра­чи­вал­ся к ок­ну, за ко­то­рым был то­поль и ти­хое си­нее пи­тер­ское не­бо.

Я сно­ва за­ва­рил ко­фе, пред­ло­жил ре­бя­там. Кив­нув, они взя­ли кро­хот­ные ко­фей­ные чаш­ки… Я спро­сил:
– Есть дос­та­точ­но обос­но­ван­ная точ­ка зре­ния… Во вся­ком слу­чае, это вы­ска­зы­ва­лось в прес­се, оче­вид­ца­ми, – что вся опе­ра­ция по рас­стре­лу Бе­ло­го До­ма на­прав­ля­лась из аме­ри­кан­ско­го по­соль­ст­ва?..
Ан­д­рей, от­ста­вил чаш­ку с ко­фе, по­мол­чал.
– Очень мо­жет быть, – мед­лен­но про­из­нес он. – То, что се­го­дняш­нее пра­ви­тель­ст­во – это аме­ри­кан­ские ма­рио­нет­ки, нет со­мне­ний. Лю­ди, с ко­то­ры­ми я раз­го­ва­ри­вал, из ок­ру­же­ния Луж­ко­ва – не­ко­то­рые рань­ше в ох­ра­не Ель­ци­на ра­бо­та­ли, – го­во­ри­ли, что Ель­цин та­кой че­ло­век, что ес­ли на­до бу­дет на­чать атом­ную вой­ну, что­бы еще хоть не­де­лю по­быть у вла­сти, он нач­нет.

Еще его и на­страи­ва­ют со­от­вет­ст­вен­но. Под­хо­дит к не­му, ска­жем, ка­кой-ни­будь Бур­бу­лис и го­во­рит: "Бо­рис Ни­ко­лае­вич, да­вай­те по-муж­ски, вый­дем сей­час на Крас­ную пло­щадь и спро­сим у пер­во­го по­пав­ше­го­ся, до­во­лен ли он на­шей по­ли­ти­кой?". А там уже ждет под­го­тов­лен­ный маль­чик ка­кой-ни­будь, под­бе­га­ет, го­во­рит: "Спа­си­бо, Бо­рис Ни­ко­лае­вич, за на­ше сча­ст­ли­вое дет­ст­во, за "сни­керсы", за "марсы". И Ель­цин ду­ма­ет, что все идет, как на­до.

Это ма­рио­нет­ки. Са­мые эле­мен­тар­ные.
– Зом­би это, – го­во­рю я. – Зом­би. И не на­до их оп­рав­ды­вать. Им это со­стоя­ние – в кайф.
– Да, власть – са­мый силь­ный нар­ко­тик, – не­ожи­дан­но про­из­но­сит Ми­ха­ил.
– Да…– го­во­рит Ан­д­рей. – Ко­гда мы пер­вые дни в "Ле­фор­то­во" бы­ли, уже то­гда рас­про­стра­ни­лось – по "Ра­дио Рос­сии", в га­зе­тах, че­рез ка­ж­дые пять слов: "Штурм, штурм". А ни­ка­ко­го штур­ма не бы­ло. Был от­кро­вен­ный рас­стрел без­о­руж­ных лю­дей.

Из БТРов, БМП, из тя­же­лых тан­ко­вых ору­дий.
Ме­то­дич­но, в те­че­ние мно­гих ча­сов.

…3-го ок­тяб­ря на на­шу сто­ро­ну пе­ре­шли че­ло­век две­сти со­труд­ни­ков МВД. Без ору­жия, прав­да. И мне Руц­кой то­гда ска­зал:
– Не­у­же­ли я этих ре­бят по­ло­жу здесь?
С Руц­ким все вре­мя хо­ди­ли, боя­лись, что он за­стре­лит­ся, ко­гда на­ча­ли гиб­нуть лю­ди.

Что бы мне ни го­во­ри­ли про Руц­ко­го, про Хас­бу­ла­то­ва, что они та­кие-ся­кие, что они оши­ба­лись, – я вспо­ми­наю: тот же Хас­бу­ла­тов, ко­гда маль­чи­шек на­ча­ли ра­не­ных, мерт­вых при­но­сить, скла­ды­вать, он по­зе­ле­нел, по­бе­лел…
Ре­пор­те­ры – ино­стран­ные – там еще бы­ли, на­ши все про­па­ли ку­да-то…
А по­том по­шел к про­ло­му, ко­то­рый сна­ря­дом был про­де­лан в сте­не, встал там… А пу­ли сви­стят!
Руц­кой ему го­во­рит:
– Рус­лан, ты че­го?
А тот ему спо­кой­но от­ве­ча­ет:
– Че­го ты кри­чишь, Са­ша? Я хо­ро­шо слы­шу.
Что он хо­тел этим по­ка­зать?.. Что не пря­чет­ся он за этих маль­чи­шек, мо­жет.

Убить его там спо­кой­но мог­ли. Пу­ли там – бу­к­валь­но, ро­ем…
Ста­ли его от­тас­ки­вать, го­во­рить:
– Ко­му ты че­го хо­чешь до­ка­зать, мы те­бя и так зна­ем.
А он по­во­ра­чи­ва­ет­ся к этим ре­пор­те­рам и го­во­рит:
– Ви­ди­те? Вот она, де­мо­кра­тия – с тан­ко­вы­ми сна­ря­да­ми.

Мы ведь все ве­ри­ли в де­мо­кра­тию. До этих со­бы­тий. Не по­ве­ришь, Ан­тон.

– Вам здесь слож­нее бы­ло ра­зо­брать­ся, – го­во­рю я. – Вы не жи­ли в При­бал­ти­ке до кон­ца 80-х…

– Мы все столк­ну­лись с чем-то, че­го и по­нять сра­зу не мог­ли. Пси­хи­че­ская об­ра­бот­ка мас­со­во­го соз­на­ния…

Ты аб­со­лют­но прав, – го­во­рит Ан­д­рей. – Как ты ду­ма­ешь, для че­го сей­час по­вто­ря­ют это –"штурм, штурм"? Обе­лить тру­сов и пре­да­те­лей.

При сло­ве "штурм" все пред­став­ля­ют – вот идет че­ло­век под ав­то­мат­ным ог­нем, при­ги­ба­ясь, – как штур­мо­ва­ли Бер­лин. Как в филь­мах про Ве­ли­кую Оте­че­ст­вен­ную. Свя­тое де­ло. Пра­вое.

Ни­че­го это­го в Мо­ск­ве не бы­ло. Был хлад­но­кров­ный рас­стрел. Ель­цин­ские БТРы, БМП по­до­шли к До­му Со­ве­тов на пис­то­лет­ный вы­стрел. Был бы у нас хо­тя бы один гра­на­то­мет…

Но те зна­ли, что у нас ни­че­го нет, что это – рас­стрел Бе­ло­го До­ма – бу­дет для них без­на­ка­зан­ным.

Два­ж­ды ге­не­рал Руц­кой об­ра­щал­ся к стре­ляю­щим:
– Дай­те вый­ти жен­щи­нам, дай­те вый­ти де­тям!
Вый­ти не да­ли ни­ко­му…
Но как му­же­ст­вен­но ве­ли се­бя те же жен­щи­ны! И сре­ди де­пу­та­тов, и ра­бот­ни­ки Бе­ло­го До­ма, и за­щит­ни­цы… Еще ба­тюш­ка этот то­гда был жи­вой – отец Вик­тор. Его уби­ли. По­шел с ико­ной на­встре­чу тан­кам и – уби­ли.
Стре­ля­ли из мэ­рии, гос­ти­ни­цы "Мир", со сто­ро­ны аме­ри­кан­ско­го по­соль­ст­ва.

Ан­д­рей мол­чит, слов­но за­дох­нув­шись. Я жду. На­ко­нец он про­дол­жа­ет:

– Го­во­ри­ли с сол­да­та­ми до штур­ма – они: "Нет, ре­бя­та, ни на ка­кой штурм мы, ко­неч­но, не пой­дем". Ко­неч­но, бы­ли и мер­зав­цы. Но их на об­щем фо­не – еди­ни­цы. И ко­ман­ди­ры го­во­ри­ли, что они штур­мо­вать ни­че­го не долж­ны вро­де бы.

Ко­гда груп­па "Кас­кад" – спе­циа­ли­сты по борь­бе с тер­ро­ри­ста­ми, вер­зи­лы двух­мет­ро­во­го рос­та, они на шес­той этаж "кош­ку" ме­чут, – от­ка­за­лись штур­мо­вать Бе­лый Дом, у Ель­ци­на, ви­ди­мо, был об­мо­рок. Ведь ес­ли бы "Кас­кад", или "Аль­фа" взя­лись за де­ло, в жи­вых из нас бы ни­ко­го не ос­та­лось, – та­кая за­да­ча пе­ред ни­ми стоя­ла.

Пау­за.

Я фи­зи­че­ски чув­ст­вую ее тя­жесть…

ПРОДОЛЖЕНИЕ 7.

Ан­д­рей про­дол­жа­ет:

– И ко­гда в вос­кре­се­нье, третье­го ок­тяб­ря, сна­ру­жи лю­ди про­рва­лись (шум та­кой сто­ял, буд­то вол­на идет – по на­рас­таю­щей), все вы­ско­чи­ли, – а еще сол­неч­ный день та­кой, го­лу­бое не­бо, по­смот­ре­ли – идет вал. Лю­ди. Око­ло ста ты­сяч бы­ло.

Омо­нов­цы вро­де сна­ча­ла дви­ну­лись на­встре­чу про­рвав­шим­ся, по­том пе­ре­ду­ма­ли, по­бе­жа­ли, все бро­са­ют, щи­ты эти… По­гру­зи­лись в ма­ши­ны, на даль­них под­сту­пах сто­яв­шие, и уе­ха­ли.

Та­кой был мо­мент… Как День По­бе­ды. Со­вер­шен­но не­зна­ко­мые лю­ди пла­чут, об­ни­ма­ют­ся. Гло­ток сво­бо­ды. Та­кой ду­шев­ный подъ­ем…

А в это вре­мя от мэ­рии за­стро­чи­ли ав­то­ма­ты. Да еще ре­бят при­нес­ли на плащ-па­лат­ках, в кро­ви. Но, лю­ди и по­шли на мэ­рию.

Это бы­ло со­всем не так, как по те­ле­ви­зо­ру – ска­зал там Руц­кой или Хас­бу­ла­тов, и по­шли на "Ос­тан­ки­но" или мэ­рию. Нет. Все бы­ло не так.

Под­ня­лись ты­ся­чи лю­дей и та­кой ла­вой ло­ма­ну­лись, что тот же ОМОН с эти­ми ав­то­ма­та­ми, кто там стре­лял, – они врас­сып­ную. 10-15 ми­нут, и пер­вый этаж мэ­рии был взят.

А в гос­ти­ни­це "Мир" пой­ма­ли пол­ков­ни­ка, ко­то­рый пря­тал­ся в но­ме­ре, как на­шко­див­ший кот. Ду­на­ев спра­ши­ва­ет:

– То­ва­рищ пол­ков­ник, по­че­му Вы сня­ли фор­му?

– Да вот, я ис­пу­гал­ся…

– Зна­чит, Вы что-то де­ла­ли про­ти­во­за­кон­ное, что не­со­вмес­ти­мо ни с этой фор­мой, ни с Ва­шей со­ве­стью? Ви­ди­те, все со­труд­ни­ки в фор­ме. Они не пря­чут ли­цо, не сни­ма­ют фор­му, по­то­му что они дей­ст­ву­ют за­кон­но. А Вы сни­мае­те фор­му и бе­жи­те. Зна­чит Вы де­лае­те что-то про­ти­во­за­кон­ное. Что Вы на это мо­же­те ска­зать? Я за­кон­ный ми­нистр внут­рен­них дел. От­веть­те, по­че­му Вы сня­ли фор­му?

Пол­ков­ник мям­лит:
– Я, это… Я ис­пу­гал­ся… Я не бу­ду ни­ко­гда ни­че­го…
От­пус­ти­ли.
За­хва­ти­ли с сол­да­та­ми в мэ­рии двух май­о­ров. При­ве­ли. Те по­обе­ща­ли боль­ше не вы­сту­пать про­тив на­ро­да, и им пред­ло­жи­ли ид­ти, или ос­тать­ся с на­ми. Ду­на­ев го­во­рит им:

– Вы при­ся­га­ли слу­жить за­ко­ну. Вот Кон­сти­ту­ция. Вот За­кон о ми­ли­ции. Как ви­ди­те, мы дей­ст­ву­ем в со­от­вет­ст­вии с ни­ми. С ва­шей сто­ро­ны сплош­ное на­ру­ше­ние За­ко­на.
Мол­чат. А не­че­го ска­зать. Го­ло­вы опус­ти­ли, сто­ят…
Ду­на­ев:
– Вы долж­ны дать сло­во офи­це­ра, что стре­лять не бу­де­те. Иди­те.
Ни­кто из без­о­руж­ных не был тро­нут и паль­цем, ни­ка­ких из­де­ва­тельств, ес­те­ст­вен­но, не бы­ло.

Но это – с на­шей сто­ро­ны. А с той – уби­ва­ли.

Ты по­ни­ма­ешь, ко­гда на тво­их гла­зах уби­ва­ют без­о­руж­ных лю­дей, а ты про­тив это­го ни­че­го не мо­жешь, – это страш­но. Подъ­ез­жа­ет БТР, раз­во­ра­чи­ва­ет баш­ню…

…Ан­д­рей за­мол­ка­ет.

А я ду­маю: "Вот это и есть фа­шизм. Не­при­кры­тый. Са­мый на­стоя­щий. Вот он – ос­кал так на­зы­вае­мой "де­мо­кра­тии"…

По­то­му, что для ро­ж­де­ния это­го чу­до­ви­ща нуж­ны ра­бы. Без жертв ра­бов не на­брать.

Так бы­ло и в Древ­нем Ри­ме, и в Древ­ней Гре­ции. В "ста­рой" Ев­ро­пе, и в "но­вой" – США.

Без ра­бов нет де­мо­кра­тии.

По­то­му, что "де­мо­су" все­гда нуж­на бы­ла об­слу­га. И в свой со­став, в со­став сво­бод­но­го де­мо­са ее ни­ко­гда не вклю­ча­ли.
Но у нас се­го­дня об этом ни­кто не ду­ма­ет. Мы все, как и я, – все еще со­вет­ские лю­ди.
Ро­ж­ден­ные сво­бод­ны­ми.
У нас ра­бов не бы­ло.
И мы ни­ко­гда ничь­и­ми ра­ба­ми не бы­ли.
В этом вся про­бле­ма.
В том, что боль­шин­ст­во из нас про­сто за­бы­ли о том, что весь мир стро­ил се­бя на пле­чах ра­бов – то есть, тех, кто был не­сво­бо­ден…"

Ан­д­рей пре­ры­ва­ет, наконец, мол­ча­ние:
– Сей­час го­во­рят: "Ма­ка­шов с бое­ви­ка­ми по­шел на "Ос­тан­ки­но"…
Го­лос его глу­хо­ват, он зву­чит как-то про­ти­во­ес­те­ст­вен­но спо­кой­но:
– Бред это.

При штур­ме дол­жен быть чис­лен­ный пе­ре­вес хо­тя бы 1 к 3. Не­воз­мож­но штур­мо­вать от­ря­дом в 20 че­ло­век зда­ние, в ко­то­ром за­се­ли 400 воо­ру­жен­ных пу­ле­ме­та­ми и гра­на­то­ме­та­ми спец­на­зов­цев.

Ма­ка­шов и те не­сколь­ко че­ло­век, что бы­ли с ним, по­еха­ли про­сить все­го пол­ча­са эфи­ра. А по ним в упор, с 10 мет­ров – из пу­ле­ме­тов.

А ведь к те­ле­ви­зи­он­щи­кам об­ра­ти­лись де­пу­та­ты. И не дать им эфи­ра не име­ли пра­во. По за­ко­ну. Да­же гит­ле­ров­цы так не по­сту­пи­ли бы. Они стре­ля­ли боль­ше все по дру­гим на­ро­дам, не по сво­ему.

На­род под­нял­ся. Мо­ск­ва вста­ла. И им ос­та­ва­лось уто­пить это в кро­ви. Рас­стрел мир­ной де­мон­ст­ра­ции у "Ос­тан­ки­но"…
Про­ана­ли­зи­руй да­же то, что по­ка­зы­ва­ют по ТВ. Лю­бой ма­ло-маль­ски све­ду­щий че­ло­век оп­ре­де­лит, от­ку­да ве­дет­ся стрель­ба.

(Я это уже де­лал. Мы, в Пи­те­ре, ви­де­ли не толь­ко то, что транс­ли­ро­ва­ла в те дни по те­ле­ка­на­лам CNN. Не толь­ко за­пи­сы­ва­ли на дик­то­фо­ны то, что транс­ли­ро­ва­лось круг­ло­су­точ­но ра­дио­стан­ция­ми ми­ра из Мо­ск­вы. К нам на Су­во­ров­ский, 38 при­во­зи­ли фо­то­гра­фии и ви­део­кас­се­ты, сня­тые на мес­те со­бы­тий, – еще не оз­ву­чен­ные, ни­кем не мон­ти­ро­ван­ные, – жи­вой, го­ря­чий ма­те­ри­ал, со­хра­нив­ший всю до­ку­мен­таль­ность и под­лин­ность мо­с­ков­ско­го вос­ста­ния. И на них, этих плен­ках бы­ло то, о чем рас­ска­зы­вал сей­час Ан­д­рей: вос­торг мельк­нув­шей По­бе­ды, а за­тем – смерть и кровь…)

– Они до­би­ва­ли ра­не­ных в упор, – не­гром­ко про­из­но­сит Ан­д­рей. – БТРы стре­ля­ли в упор в без­о­руж­ных лю­дей. Это бы­ло на­ча­ло. А про­дол­же­ние – уже здесь в Бе­лом До­ме.
Им это нуж­но бы­ло – "ма­лень­кая" кровь, по­том чуть по­боль­ше, по­том – боль­шая кровь. Дей­ст­ви­тель­но го­во­рят: ко­гда убит один че­ло­век, – это тра­ге­дия, ко­гда мил­лио­ны – это уже ста­ти­сти­ка.

По хо­ро­шо спла­ни­ро­ван­но­му сце­на­рию они и дей­ст­во­ва­ли. Сей­час они бу­дут де­лать все, что­бы умыть ру­ки и най­ти ви­но­ва­то­го. И ви­нить бу­дут, ко­неч­но же, не се­бя. А мне за­пом­ни­лись сло­ва Руц­ко­го. Ко­гда пер­вый сна­ряд из тан­ка взо­рвал­ся в Бе­лом До­ме, он ска­зал:

– Те­перь яс­но, что ре­жим Ель­ци­на об­ре­чен. Де­ло толь­ко во вре­ме­ни.


("У Ан­д­рея", – думал я, – "есть пра­во иметь свое от­но­ше­ние к Руц­ко­му. Я же от­но­сил­ся к не­му ина­че. Я не нау­чил­ся до­ве­рять ге­не­ра­лам, при­вык­шим к по­ра­же­ни­ям."

Но я по­ни­мал Ан­д­рея. Он ис­крен­не пред­по­ла­гал, что за ги­бель ты­сяч лю­дей долж­но быть воз­мез­дие, как и за од­но­го-един­ст­вен­но­го. Не пом­ню, был ли в ис­то­рии пре­це­дент то­му, что про­ис­хо­ди­ло в Мо­ск­ве осе­нью 93-го.

Стре­лять по Пар­ла­мен­ту сво­ей стра­ны, по ее Кон­сти­ту­ции, по ее на­ро­ду… И – без­на­ка­зан­но?

"Все­на­род­но" из­бран­ный наш…

В кош­мар­ном сне не мог­ло та­кое при­снить­ся. А он, Ель­цин, санк­цио­ни­ро­вал это. Под друж­ные во­пли "ин­тел­ли­ген­ции" – ак­те­ри­шек, пе­ви­чек, в об­щем, бо­ге­мы, не­на­ви­дев­ший на­род, сре­ди ко­то­ро­го и на зем­ле ко­то­ро­го жи­ли.

Где ты, Шу­мер, Ва­ви­лон, Еги­пет, на­се­лен­ный егип­тя­на­ми? Где ты, Пер­сия, где ты, ве­ли­кая Ан­тич­ность? Кру­ги на во­де – вот, что ос­та­ет­ся на ли­ке Зем­ли от стран, дав­ших хлеб и при­ют пе­ст­ро­цвет­ным пле­ме­нам, бре­ду­щим по Зем­ле с од­ной це­лью – до­ка­зать ми­ру свою из­бран­ность.

На­ши за­ко­ны, за­ко­ны на­шей стра­ны, ко­то­рых к то­му вре­ме­ни еще ни­кто не смог от­ме­нить, очень же­ст­ко ог­ра­ни­чи­ва­ли при­ме­не­ние ог­не­стрель­но­го ору­жия. И Ан­д­рей, май­ор ми­ли­ции, знал это не ху­же всех.

Для не­го, как и для ты­сяч его кол­лег, ра­бо­тав­ших в со­вет­ской ми­ли­ции, в со­вет­ской про­ку­ра­ту­ре и КГБ За­кон был ме­ри­лом всех дей­ст­вий. И по­ступ­ков.

То­гда в ок­тяб­ре 1993-го этот стер­жень, де­лав­ший лю­дей в по­го­нах за­щит­ни­ка­ми в гла­зах всех, в гла­зах все­го на­ро­да, все­го ги­гант­ско­го и уни­каль­но­го со­вет­ско­го эт­но­са, – этот стер­жень был сло­ман и вы­бро­шен за не­на­доб­но­стью. С это­го на­чал­ся за­кат.

За­кат по­ряд­ка. И раз­гул бес­пре­де­ла.)

– Ты ведь зна­ешь, – го­во­рит Ан­д­рей. За­кон рас­про­стра­ня­ет­ся на всех – и на ар­мию, и на спец­наз.

Ору­жие – край­няя ме­ра в ис­клю­чи­тель­ных слу­ча­ях.

А здесь был имен­но хлад­но­кров­ный рас­стрел. То­го, кто стре­лял, и че­ло­ве­ком на­звать труд­но. По­че­му столь­ко жертв? Да по­то­му, что ни­кто в это не мог по­ве­рить, – в то, что Ель­цин при­ка­жет средь бе­ла дня в цен­тре Мо­ск­вы рас­стре­ли­вать жи­вых лю­дей. И в то, что най­дут­ся сво­ло­чи, ко­то­рые этот при­каз ис­пол­нят.

В 7 ут­ра 4 ок­тяб­ря при­ле­те­ли эти БТРы, по­стре­ля­ли, по­том вы­ез­жа­ет от­ку­да-то сбо­ку бро­не­транс­пор­тер, ос­та­нав­ли­ва­ет­ся мет­рах в пя­ти­де­ся­ти, раз­во­ра­чи­ва­ет баш­ню, и – пря­мо по лю­дям.

Лю­ди, за­щи­щав­шие Бе­лый Дом, сто­ят, за ру­ки взя­лись, а БТР стре­ля­ет по ним, как на по­ли­го­не… Они по­ле­те­ли, как тряп­ки.

По­ни­ма­ешь, Ан­тон, ко­гда в че­ло­ве­ка по­па­да­ет сна­ряд, его пе­ре­во­ра­чи­ва­ет в воз­ду­хе, вер­тит не­сколь­ко раз, про­сто, как тряп­ку. Кус­ки ко­жи, мя­са, кровь фон­та­ном брыз­жет… Бы­ло оце­пе­не­ние. Со­вер­шен­но шо­ко­вое оце­пе­не­ние.

А с дру­гой сто­ро­ны им би­ли в спи­ну. А ведь на бар­ри­ка­дах воо­ру­жен­ных во­об­ще не бы­ло. Да­же то не­мно­гое, что не­ко­то­рые при­вез­ли с со­бой, – все бы­ло спе­ци­аль­но за­бра­но, что­бы не про­изош­ло слу­чай­но­го вы­стре­ла. Не хо­те­ли мы кро­ви…

И здесь-то они боя­лись. Рас­стре­ли­ва­ли из тан­ков, ору­дий и тя­же­лых пу­ле­ме­тов БМП и БТРов. У них не бы­ло лю­дей, спо­соб­ных штур­мо­вать. Мы обя­за­ны жиз­нью офи­це­рам "Аль­фы".

– Как это бы­ло? – спра­ши­ваю я.

– При­шли двое из "Аль­фы". Толь­ко что у них уби­ли че­ло­ве­ка… Хо­ро­шо, что по на­прав­ле­нию вы­стре­ла они оп­ре­де­ли­ли, что стре­ля­ли не на­ши, а те, кто на­па­дал на нас. По­ня­ли, что сде­ла­но это бы­ло спе­ци­аль­но. В рас­че­те на то, что те­перь "Аль­фа" пой­дет кро­шить нас на­пра­во и на­ле­во. И вот, они стис­ну­ли зу­бы. Го­во­рят:

– На­ше­го од­но­го пар­ня уби­ли. Но мы зна­ем, что это – не ва­ши. У нас есть при­каз – ва­ших ни­ко­го жи­вым не брать и в жи­вых не ос­тав­лять. Един­ст­вен­ное, что мы мо­жем га­ран­ти­ро­вать вам, – это ав­то­бу­сы и в безо­пас­ное ме­сто от­вес­ти. Под на­шей ох­ра­ной. Есть при­каз вас всех пе­ре­бить.

Со­брал­ся со­вет. Руц­кой вы­сту­пил с об­ра­ще­ни­ем… Мы то­гда очень боя­лись, что он за­стре­лит­ся. Сле­зы на гла­зах, и все та­кое…

Он то­гда час­то об­ра­щал­ся по этой сла­бень­кой ра­ции к вер­то­лет­чи­кам. Он да­же не про­сил бом­бить Мо­ск­ву, про­сто для де­мон­ст­ра­ции, что­бы да­ли вы­вес­ти жен­щин и де­тей. Что­бы пре­кра­ти­ли стре­лять на вре­мя, да­ли их вы­вес­ти из Бе­ло­го До­ма…

О вер­то­ле­тах… Те, что пер­вые при­ле­те­ли, бы­ли, по­хо­же, на­ши.
Но тан­ки и бро­не­ма­ши­ны бы­ли ок­ру­же­ны зе­ва­ка­ми.
Стре­лять по ма­ши­нам, зна­чит по­ло­жить мно­го мир­ных гра­ж­дан.
На это ни­кто из на­ших не по­шел.
Так вот. По­кру­жи­ли и уле­те­ли…
Стре­ля­ли по нам час, два, три… За­го­ре­лось зда­ние. Бро­си­лись ту­шить – нет во­ды.

Тан­ки сна­ча­ла стре­ля­ли бол­ван­ка­ми, про­ши­ва­ли сте­ны.

По­том – бое­вы­ми.

Вол­на от взры­ва од­но­го 125-мил­ли­мит­ро­во­го тан­ко­во­го сна­ря­да вы­ши­ба­ла две­ри на не­сколь­ких эта­жах. А две­ри хо­ро­шие, ду­бо­вые. Ви­жу – жел­тая мас­са ка­кая-то ле­тит, пе­ре­во­ра­чи­ва­ет­ся. А ни­че­го боль­ше не по­нять – дым, пыль, шту­ка­тур­ка. По­том ви­жу – это две­ри про­ле­те­ли. Си­ла взры­ва ко­лос­саль­ная.

От лю­дей час­ти ва­ля­лись… Ру­ки, но­ги…
Че­ло­ве­ка раз­ди­ра­ет вот как ко­гда све­жую бул­ку ло­ма­ют. Все это – на сте­нах, на по­тол­ке.
Ты зна­ешь, Ан­тон, ко­гда на­ча­ли гиб­нуть лю­ди, что боль­ше все­го уг­не­та­ло? Что маль­чиш­ки вот эти, сни­зу, на­ча­ли об­вя­зы­вать­ся бу­тыл­ка­ми с за­жи­га­тель­ной сме­сью, го­то­вясь уми­рать… Зна­ешь ведь, как мы с дет­ст­ва – рус­ские не сда­ют­ся. И луч­ше уме­реть стоя, чем жить на ко­ле­нях… Да…
При­хо­ди­лось удер­жи­вать их. Ведь они про­сто не до­бе­жа­ли бы до этих тан­ков, рас­стре­ли­вав­ших нас в упор. Не до­бе­жа­ли бы. Бес­по­лез­но все… От­кры­тая ме­ст­ность, про­стре­ли­ва­ет­ся все…

И еще уг­не­та­ло – пол­ная без­на­ка­зан­ность стре­ляв­ших в Бе­лый Дом. Пол­ная. Что мож­но сде­лать с пис­то­ле­том или ав­то­ма­том про­тив тан­ков?

По­че­му ар­мия не под­дер­жа­ла нас?
Нет ар­мии.

Есть "элит­ные" под­раз­де­ле­ния, сы­тые, при­корм­лен­ные. А ар­мии в обыч­ном смыс­ле это­го сло­ва – нет.

С 1985 го­да про­цесс раз­ло­же­ния ар­мии за­шел слиш­ком да­ле­ко. Уже в 1991 го­ду это бы­ла не та Со­вет­ская Ар­мия, ко­то­рой мы все гор­ди­лись ко­гда-то. А уж в 1993-м...