- Фра-ау Хро-о! Фра-ау Хро-о! - протяжно ныла Клаудинья во дверях того самого дома на площади со львами провинциального города N в Северной Германии, где моему знакомому Генриху Потавскому случилось прожить счастливых шесть своих дней, в браке и о трех детях, и скоропостижно скончаться с застывшей на зацелованных губах улыбкой. Генрих (или нежно Геша, как его называли пухленькие девочки в детскую бытность его) умер двадцати одного года отроду, невысоким, хорошо сложенным молодым человек, оставив своим упитанным детям и влюбленной в него до смерти жене ровно по буханке хлеба. Его знали как хорошего биолога, отзывчивого и доброго человека, и, кроме прочего, таким его знал я. Я любил его жену, и он однажды с ней сбежал заграницу, оставив меня ни с чем, но с сделав ей ребенка. Но в чистоте его любви я не сомневался, и верности его, и преданности. И потому, пережив душевную боль, я смирился с таким раскладом и даже несколько раз их навестил. На похоронах Генрих Потавский был одет изысканно, в чем была и моя заслуга - мне искренне думалось, что такой человек как Геша и после смерти достоин пусть и скорбного, но уважения.

Никто не знал, почему Клаудинья столь изощренно выговаривала имя Анны Лавуа, но все с этим уже, конечно, смирились. Равно как и с тем, что каждое утро она била по одной из семейных тарелок вдовы, ровно в девять пятнадцать. Анна Лавуа была вынуждена принять это, ведь Клаудинья была ей послана Богом, понимаете. И так начинался ее день, день красивой, ухоженной женщины сорока четырех лет, некогда знавшей русский язык, но за ненадобностью его позабывшей и любившей рассматривать часами импрессионистов на стене; изысканностию наполнялось каждое ее движение, вся ее жизнь была верхом лаконичной изысканности.

У Анны Лавуа никогда не было мужа. Она никогда ни с кем не проводила плотской ночи, да что там, даже поклонных поцелуев она не знала. Ни любви. Ее жизнь была просто сборищем изысканных механизмов нутром каменной оболочки. Не жила она.

Потому, когда текла кровь бедного моего Генриха по порогам выдержанных в классическом стиле комнат, Анна Лавуа наслаждалась сочными скулами таитянок, выделяя оттенки серого, оттенки зеленого и оттенки коричневого цветов. Te matete - прошептала Анна.

Один лишь ее нерв натянулся при виде умирающего сына, но и тот тотчас же порвался. Анна аккуратно извлекла остатки его ("нервные помои", как она говорила) и выбросила. Клаудинья заварила кофе и разбила тарелку. Все. 9:15 - сын умер, пора за работу.

Анна Лавуа вышла на площадь. Нашла дом напротив, в нем - белый квадрат, и нацарапала - "смысла-то все равно нету", после чего вернулась домой, на софу под матиссом. Ах, да! Клаудинья вспомнила, что забыла спросить, какие носки на почившего надеть, белые или и сероватого оттенка, и несется домой, обратно и кричит:

- Фра-ау Хро-о! Фра...