[250x207]
Для души и сердца он фотографирует расчлененные трупы, гермафродитов, транссексуалов, живых людей-уродов, оторванные руки, ноги, головы. Но всему этому кошмару есть объяснение, для каждой работы у фотографа припасено алиби. О трупах – не он же убивает людей. Просто он видит в смерти красоту. Об уродах – они тоже красивые. И к тому же мастер их фотографирует не насильно, а по добровольному согласию. Более того, люди, рожденные с увечьями, даже благодарны за то, что он обратил на них внимание. С удовольствием позируют мастеру и полноценные человеческие особи, которых Уиткин уродует сам: при помощи бутафории и разных ухищрений добавляет соски, грудь, ноги, отсекает лишнее. Например, "Красавица с тремя сосками" – это трагическая история рождения самого Уиткина. Два соска на левой груди олицетворяют его самого и брата-близнеца, а третий – зародыш их сестры, которая умерла в чреве матери. "Собака на подушке" – мертвая собака с человеческой головой, позаимствованной у какого-то мертвеца, – это "образ человека, олицетворяющий поверженное любопытство в цирковой интермедии жизни". Натюрморт "Анна Ахматова" – не что иное, как признание Уиткина в любви к поэтессе. Отрубленная рука старухи лежит на часах, рядом виноград и цветочки – так Уиткин видит время. Более того, это не просто натюрморт в честь Ахматовой, это ее "метафорический портрет", который "передает достоинство и силу ее стихов".
Знаменитый американский фотограф Джоэл Питер Уиткин (Joel-Peter Witkin) часто вспоминал два события, произошедшие с ним в детстве, которые определили его творчество. Первое это развод родителей по причине религиозных разногласий (его отец был евреем, мать - католичкой). Второе - он стал свидетелем гибели маленькой девочки. Отрезанная в автомобильной катастрофе голова ребенка упала к ногам 5-летнего Джоэла. После этого смерть словно заворожила его воображение и стала постоянным героем его творчества.
Его фотографии откровенные, почти всегда шокирующие - это всегда вызов, провокация, потрясение. Он не щадит нервы и эмоции своих зрителей, табу для него не существует. Все творчество Уиткина - это работа на грани жизни и смерти, красоты и уродства, нормы и извращения. Он как будто ищет ответ на вопрос: а существует ли на самом деле эта грань или это одно из заблуждений, веками тиражируемых человечеством?
«Вот краткий список моих пристрастий: физиологические причуды во всех своих проявлениях, умственно отсталые, карлики, горбуны, транссексуалы, бородатые женщины, люди-змеи, женщины с одной грудью, люди, живущие как герои комиксов, сатиры, сиамские близнецы с одним лбом, люди с хвостами, рогами, крыльями и так далее. Люди с дополнительными руками, ногами, глазами, грудью, половыми органами, ушами, носом, губами. Те, кто родился без рук, ног, глаз, гениталий, губ, либо все те, кого бог наделил необычайно большими органами. Все виды экстремального визуального извращения. Гермафродиты и уроды от рождения. Юные нежные двуликие блондинки. Сексуальные повелители и рабы. Дамы с волосатыми лицами или уродливыми повреждениями кожи, согласные позировать в вечерних светских нарядах», - усмехается Уиткин. В другом интервью он говорит: «Я не стремлюсь делать что-то шокирующее, сенсационное или аморальное. Напротив, мои работы говорят о красоте жизни и ее бренности, о морали и даже о бессмертии».
Выставки Уиткина официально запрещены властями некоторых американских штатов. Несмотря на это, некоторые его работы включены в коллекции весьма авторитетных музеев, задействованы в выставочных проектах галерей и представлены в самых известных частных собраниях.
***
Отрывок из интервью, которое фотограф дал накануне открытия ретроспективной выставки в Guggenheim Museum.
Я находился в помещении с мертвецом. Я подпираю его, вкладываю рыбу ему в руку, проверяю свет. Выпрямив его, я делаю несколько снимков, просто так, на всякий случай. Затем я готовлю тело к вскрытию. И вот, во время вскрытия, он начинает изменяться! Лежа на столе, он меняется. Я обращаюсь к переводчику - мексиканцу, умнейшему человеку, и оказывается, что он видел то же самое. Переводчик говорит «сейчас он предстоит перед судом. Прямо сейчас». Неожиданно оказывается, что лежащий человек - уже не прежний бродяга. С ним только что произошло какое-то превращение, пока он лежал на столе. Я говорю лаборанту: «Не надо смывать с него кровь по завершении вскрытия. Пусть остается».
Обычно при вскрытии вынимают мозг из черепной коробки. Иногда его возвращают обратно, или набивают мозговую полость тряпками, газетами - может, и Daily News, чтобы сохранить форму головы. На этот раз они поместили мозг обратно. Когда его держали в руках, я сказал - посмотри на этот мозг - в нем, возможно, гнездились мысли, полные злобы, но, во всяком случае, этот человек уже дал ответ перед судом и сейчас пребывает в другом обличье.
Когда вскрытие закончилось, я переместил тело в комнату, которую вы видите на снимке, и, усадив на стул, фотографировал в сидячем положении. Я провозился с ним часа полтора, в результате он выглядел почти как святой Себастьян. В нем появилось изящество. Могу поклясться, что его пальцы удлинились наполовину. Я никогда не видел людей с такими длинными пальцами. Как будто он тянулся в бесконечность.
///////
Джоэл-Питер Уиткин. Интервью Time Out Москва. Март 2005
Фотографии Уиткина восхищают барочной роскошью, сюрреалистическими парадоксами, классически выверенной композицией, эффектной светотенью. С первого взгляда. Со второго — шокируют. Моделями служат уродливые, а иногда и мертвые тела. Великий и ужасный Джоэл-Питер Уиткин рассказывает Time Out о своих фотографиях и личной жизни.
Когда и почему вы впервые сделали фотографии мертвого тела?
Очень давно — в 70-х. Это была голова — мне выдали ее на сутки, как книгу в библиотеке. Я был возбужден, потому что держал в руках не скульптуру, а реальное свидетельство настоящей жизни. Голова очень пожилого человека, разрезанная пополам в анатомическом театре. Я провел за работой всю ночь, но мне не нравилось ничего из того, что я делал, и тогда я сказал себе: «Здесь ведь две части, — их просто нужно соединить!„ И все получилось — я сделал фотографию: о двойничестве, близнецах (я близнец), о любви…
Вы религиозны?
Да. Я католик.
Вы не видите противоречия между верой и тем, что вы делаете?
Нет, даже когда я фотографирую тела умерших. Еще до начала работы у меня происходит подобие диалога с мертвым человеком: я мысленно прошу позволить мне сделать фотографию.
Вы не чувствуете, что пересекаете некую запретную черту?
Нет. Я не воспринимаю мир таким образом. Для меня мои работы — как средневековые истории из жизни святых. В те времена люди не читали: о том, что было, им рассказывали изображения. Я работаю для того, чтобы создавать образы, а не шокировать.
Вы не боитесь смерти?
Чем дольше живешь, тем больше думаешь о смерти. Я в зимнем периоде своей жизни: это может случиться завтра — или через двадцать лет. Я верю, что жизнь — только короткий этап, как школьный класс или детский сад. Для меня смерть — это дверь в вечность, и мы все должны пройти через эту дверь. Я знаю, кто я, что я делаю и куда иду. Вера — это ответственность и любовь, это жизнь и наш открытый выбор.
Вы хотели бы, чтобы ваше тело сфотографировали после смерти?
Нет, потому что во мне нет ничего особенного.
Вы ищете в телах что-то особенное — даже в мертвых?
Конечно! Фотография — это встреча, судьба. Необходимо встретить модель, что-то увидеть, почувствовать. Однажды в Сан-Франциско я получил разрешение на съемку сорока тел — думал, что сделаю целую выставку. Но все тела оказались скучными, в них уже ничего не было, и я не стал снимать.
Вы ведь начали фотографировать очень рано?
Первые фотографии сделал в 11 лет, с маленькой японской камерой и двумя линзами. В 16 лет я снимал на Кони-Айленд шоу фриков. Там были люди с тремя ногами и всякими другими странностями. Они мне понравились — такие же люди, как мы, Божьи творенья. Страдания таких людей фиксировались в истории много раз — и в моих работах нет сенсации. Для меня смысл жизни не в сенсации, а в сострадании, как освобождении от страдания. Теперь я официальный фотограф всех фриков в мире. Я создаю поэтические образы нашего времени, фиксирую историю в шекспировском смысле — трагедии и комедии. Фотография вырывает куски из жизни. Для меня ХХ столетие началось с изобретением фотографии. Но я уверен, что первой фотографией была Туринская плащаница. Или так: самая первая — сотворение мира… Я считаю, что Бог сотворил мир, а человек должен сделать в нем что-то свое: красивое или ужасное. Почему человек рождается с талантом, способностями — тайна. Судьба и удача, и счастье — использовать то, что тебе дано. Люди, которые не могут использовать свои способности, — мертвы при жизни.
В XIX веке существовала традиция посмертной фотографии. Живописцы часто работали с мертвыми натурщиками — почему же в наше время смерть воспринимается совершенно иначе?
Гауди в Барселоне использовал зародышей для создания фигур ангелов. Мне кажется, что жизнь стала мрачнее, у людей осталось меньше надежды, нет связи с духовными вещами, с природой. Все институализировалось — раньше люди рождались и умирали дома, теперь — в больницах. Чтобы понимать смерть, необходимо ее видеть. Мне было лет шесть, когда из перевернувшегося автомобиля прямо к моим ногам выкатилась голова маленькой девочки. Я был потрясен, но этот случай не разрушил меня, а поместил в мир духа. Фотографическая камера для меня не машина, а возможность сохранить то, что эта маленькая девочка знает о смерти.
Почему вы развелись со своей женой?
Потому что моя жена сошла с ума. Теперь она живет с женщиной, и они разводят собак. Возможно, счастливы по-своему. Но я не хочу ее видеть. И теперь я собираюсь жениться на ее бывшей любовнице.
Звучит как роман.
Скорее как мыльная опера. Большинство людей, с которыми я работаю, — гомосексуалисты. Большинство женщин, которых я знаю, — лесбиянки. Это жизнь, которую они выбрали. Я работаю с тремя замечательными женщинами-художницами — они расписывают мои фотографии: я никогда не использую цветную пленку. Две из них — лесбиянки. Я себя чувствую как мужчина-лесбиянка.
Вы тратите много времени на каждую работу. Сколько фотографий вы сделали?
Около 250. Я долго работаю, делаю основной отпечаток, но пока не придумываю название, не считаю фотографию законченной. Потом делаю копии, тираж — 20 или 30 экземпляров. И никогда потом не допечатываю.
Как люди реагируют на ваши работы?
У меня часто бывают выставки во Франции: приходят молодые семьи с детьми, останавливаются у самых жестких работ, родители что-то объясняют… Это другой подход — вместо американского “не позволяйте детям это видеть».
