------------
ХАБАНЕРА СО СПИСКОМ
Эскамильо
Я их не помню. Я не помню рук,
которые с меня срывали платья.
А платья – помню. Помню, скольких мук
мне стоили забытые объятья,
как не пускала мама, как дитя
трагически глядело из манежа,
как падала, набойками частя,
в объятья вечера, и был он свеже-
заваренным настоем из дождя
вчерашнего и липовых липучек,
которые пятнали, не щадя,
наряд парадный, сексапильный, лучший
и ту скамью, где, истово скребя
ошметки краски, мокрая, шальная,
я говорила: Я люблю тебя.
Кому – не помню. Для чего – не знаю.
Лепорелло
Ни лиц, ни голосов – сплошной пробел.
И даже руки начисто забыты.
А список – это дело лепорелл, –
не Дон-Гуана и не Карменситы, –
продукт усердия лукавых слуг,
четьи-минеи заспанных лакейских...
Что им свеченье анонимных рук,
в густых кустах на берегах летейских,
что им сиянье безымянных глаз,
безумных от желания и риска?
Им сторожить коня, кричать "Атас!"
да имена придумывать для списка.
Имярек
Итак, имена придуманы.
Осталось придумать, кем
они придуманы, чтобы
придумать имя ему
и звать его, и по списку
ему диктовать имена,
как будто он сам не помнит,
кого он и как назвал.
Псевдоним
Уже при знакомстве
люди распадаются
на две категории.
Одни ухмыляются:
Четвертый сон
Веры Павловой!
Другие спрашивают:
Вера Павлова –
это псевдоним?
Первый сон Наводнение. |
Олег Ермаков, 1 "В"
Там плачет
потерянный ребенок –
мое детство.
Там плачет
растерянная дева –
моя юность.
Там плачет
истерзанная дура –
моя молодость.
Они плачут,
они думают,
что я их забыла.
Они не знают,
что меня просто-напросто
к ним не пускают,
что я без них,
что вместе с ними
я плачу
тут, в будущем.
Матвеич
Родина прадеда, деда, отца...
У реки, опустясь на колени,
живую воду пила с лица,
целовала свое отраженье.
Целую руку твою, река
в верховьях – Чагода, здесь – Чагодоща!..
Чиста, холодна, мускулиста рука.
Отец зовет меня: Верба, доча,
хочешь ухи? – И одну на двоих
ложку наскоро нам стругает,
и за то, что забыла их –
ложки – ласково так ругает...
Дима Корнилов,
мальчик, живущий в палатке
на другом берегу
Москва-реки
– Зачем тебе этот купальник?
У тебя же ничего нет!
Бабушка. Мама. Тетя.
Каждая по три раза –
достаточно, чтобы усвоить:
все – это грудь. Это груди.
И много пришлось сносить
лифчиков, чтобы открылось:
тогда у меня все было.
Только тогда. А теперь –
грудь со звездчатым шрамом
да страх за любимых. И только.
Миша Камовников или Олег Панфиленко?
Диспансеризация.
Девочкам раздеться до трусов.
Чтобы не стесняться, я
косу распустила по плечам.
Кожею гусиною
гадкие утята изошли.
С талией осиною
вдруг ко мне подходит медсестра.
Ежусь настороженно.
А она, погладив по щеке:
– Ты моя хорошая! –
с нежною улыбкой говорит.
– Хорошая девочка! –
волосы поправив на плече,
– хорошая девочка! –
ноготком коснувшись живота.
Препаршивая пора!
Переходный возраст перейти
помогла мне медсестра,
стройная, как фея из кино.
Камоша
В школьной раздевалке красная девица
потеряла сменку – хрустальный лапоть.
Память, твоя художественная самодеятельность
заставляет меня краснеть и плакать.
Память, ну что это за любительщина,
дилетантщина сентиментальная!
Из каких чемоданов вытащено
это грязное платье бальное
с мишурой новогодней, пришитою
наживую, а вышло – намертво?..
Похоже, память, не пережить того,
что в твоих чемоданах заперто...
Орфей
Куда ты, память, куда ты
прячешь любимых когда-то?
Куда ты, агнец-голубчик,
одетый в двойной тулупчик, –
через какую таможню?
Добрая память, можно
мне, подпоров подкладку,
право купить на оглядку?
Второй сон Магазин. |
Вадик
Что же я знала о любви,
когда любви еще не знала?
Что в сердце – да, но не в крови
(а кровь, тактичная, молчала),
что в сердце – не под животом
(подружки – скромные девчонки),
что вот он входит, а потом...
Но удален (обрезки пленки)
даже исходный поцелуй.
Он только входит – каждый вечер.
Как сладко быть ему сестрой
и засыпать ему навстречу!..
Поль
Первая строчка
падает с неба,
как птенец из гнезда.
Первая точка –
катышек хлеба,
кап – на ладонь – вода –
пей. Я буду
тебя выхаживать –
топ – спотыкаюсь – топ,
буду всюду
тебя оглаживать,
буду вылизывать, чтоб
по законам
аэродинамики
мой развивался певец,
чтоб с балкона
докучливой маменьки
он улетел
наконец.
Марат
Марат. Народник. Beatles на баяне.
Я теоретик. Я ему не пара.
Как говорится, слишком много знаю
о малом вводном с уменьшенной квинтой,
о вертикальном контрапункте Баха,
о Шенберге, о Веберне, о Берге.
Но ничего не знаю о Марате.
И о себе не знаю – а пора бы, –
шестнадцать лет. И вот мы на турбазе,
и вот мы в темной комнате с Маратом
одни. О Шенберг, Шенберг, что мне делать? –
Он расстегнул мне ворот олимпийки,
за плечи обнял, трогает ключицы,
но почему-то на меня не смотрит –
что делать, что? И Шенберг надоумил.
И я сказала: Тут немного дует.
Пойду, – сказала, – форточку закрою. –
И – опрометью – вон, к себе, вся – сердце.
И – Yesterday за стенкой на баяне.
Андрей
Мы с Андреем катались на лодке.
Мы с Андреем приплыли на остров.
Мы с Андреем лежали на травке.
Мы с Андреем смотрели на небо.
Вдруг – лицо его вместо неба,
вместо солнца – красные губы.
Он завис надо мной, как ястреб,
чтобы камнем упасть на жертву.
И упал бы, да я увернулась.
И скользнул вдоль румянца вприпрыжку
плоским камушком по-над водою
первый мой поцелуй. Самый первый.
Третий сон Я снимаюсь в фантастическом боевике, |
Илья
Ласково ластясь,
по счастью верный товарищ,
ластиком – ластик,
меня с простыни стираешь,
тоже стираясь,
крошась, истончаясь с краю.
Выгнала. Маюсь.
Тебя с простыни стираю.
Валера
Исполнил меня, как музыку,
и, голый, пошлепал в ванную.
Смотрю – из его кармана
высовываются мои трусики.
Ворье, собираешь коллекцию?
Вытащила, заменила
парадными, чтобы милому
запомниться великолепною...
Сергей, Артур, Николай, другой Сергей
Страсти плавленный сырок
между ног.
Но урок опять не в прок.
Как ты мог
не любя, меня любить,
как себя,
и собой со мною быть,
не любя?
Игорь, Юрий, Иван, другой Игорь
В бассейне,
во время сеанса
для инвалидов;
в поле, в стогу –
холодно, колко, банально;
в машине,
свернув на проселок,
да так в нем увязнув,
что нужен был трактор;
в подъездах, гостиницах,
телефонных будках, больницах;
на черной лестнице
старого театра,
делая вид, что не чувствую вони;
за пианино,
играя Баха,
почти не сбиваясь,
вздыхая на сильную долю;
поставив пластинку –
Моцарт, Реквием –
вибратором
кустарного производства;
на море, в море, у моря, над морем, в море;
на веранде детского садика
в новогоднюю ночь,
простужая придатки –
декорации помню.
Не помню, про что пьеса.
Не помню свою роль.
А казалась – коронной.
Этот, как его...
ты возбуждаешь меня
как уголовное дело
ты оставляешь меня
как бездыханное тело
ты забываешь меня
как роковую улику
ты причисляешь меня
к безликому лику
женщин
Четвертый сон Если включить мою книгу в сеть, |
Михаил
Слезами себя смываю
с лица земли.
Ложатся на дно, пылают
мосты-корабли.
И – на воду пеплом – усталость.
И гнет пустоты.
И что от меня осталось?
Остался ты.
Александр, более известный как Шаброль
Ты не забыт –
ты притворяешься мною забытым.
Так – бандит,
заведомо многосерийный, – убитым.
Так замирают,
чтобы гадюка не укусила, –
замираешь,
вжимаешься в память,
сливаешься с нею по цвету –
столько уловок
только затем,
чтобы я
тебя
не забыла.
Алексей
Как бы уплотнения в груди,
узелки из нежности и боли...
Так что, уходи – не уходи,
из моей груди уйти не волен
тот, кто не забудет обо мне,
так как знал мое лицо без платья...
А когда я уплотнюсь вполне,
мне даруют право на бесплотье.
Ростислав Николаевич
В бесцветной больничной палате,
теряя сознанье от боли...
Последнего выдоха хватит
на пару имен, не более,
чьи гласные выберут связки,
согласные – небо и губы.
Задуманные так ласково,
они прозвучат так грубо,
что будет казаться отрадным,
что будет удачей казаться,
что нет никого рядом,
что некому отозваться.
О. Алексей
Нельзя ли
хоть немного бесконечней?
Хоть капельку
бездонней,
хоть чуть-чуть
бессмертней?
Чтоб маленько
звездней, млечней
стал темный,
трудный,
долгий,
страшный
путь –
нельзя?
Пятый сон Полный рот битого стекла. |
Миша
Нарицательные становятся собственными
Собственные – моими собственными
И я, прижимаясь к дереву,
именуюсь Миссис Ясень
И я, выжимая волосы,
именуюсь Миссис Ливень
Вдыхая во все легкие –
Миссис Осень и Мисс Мир
Тот же самый Поль
Тоска по ушедшим навеки
не растворяется слезами,
не сгорает в огне страсти,
не заглушается смехом, –
она всегда под рукой,
прижатой к щеке. Если что-то
и служит залогом бессмертья,
то это бессмертье тоски
по тем, кто уходит навеки.
Витюша
Тоской по ушедшим навеки
навеки приспущены веки,
на кончике каждой ресницы
дрожащею радугой – лица,
которые не увижу,
которые вижу все ближе,
которые слиты со мною
слезою
моею
одною.
Боря
число прожитых лет
сравнялось с числом позвонков –
и позвоночник утратил гибкость
число любимых друзей
сравнялось с числом ресниц –
и стали редеть ресницы
активный словарный запас –
с числом волосков и волос
и сразу заметно седая
Шестой сон Я школьница. |
Пастернак, Лермонтов, Данте, Н.Д.Мишин,
учитель по физике (очень плохой)
х = свет
у = пламя
х – у = "свет без пламени" (Фавор)
у – х = ад
х + у = "Из пламя и света" (Слово. Вселенная.)
х · у = божественная любовь
х : у = земная любовь
х в степени у = Эмпиреи
у в степени х = Dies irae
Седьмой сон Всенародные торжества на стадионе |
Роберт Рэдфорд
Никогда не жила на острове.
Никогда не каталась верхом,
на яхте, на аэроплане.
На мотоцикле,
прижимаясь щекой к спине.
Никогда не летала в космос.
Никогда не полечу.
Юнг
и стали сны воспоминаньями
воспоминанья стали снами
те и другие предсказаньями
те и другие письменами
разборчивыми и нелепыми
благовестителями тайны
и лотерейными билетами
не на Ковчег но на Титаник
Федор
сердце нежность взбивает в сливки
сердце в масло сбивает утраты
стирая черты превращает в лики
лица нежно любимых когда-то
сводя упрощеньем к единому лику
а тот уменьшением к точке ухода
к единому слову единому мигу
аккорды к открытой струне монохорда
P.S. Хотела за здравие, |
ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ
Слог – звук или сочетание звуков, произносимых одним толчком выдыхаемого воздуха.
(Словарь Ожегова)
Считалка #1
Подсознание живет в животе,
подсознание поет в темноте.
Кто поймет,
о чем поет
его живот,
тот поймет,
что он живет
наоборот.
Род
Папа родился в телеге
на обочине лесной дороги.
Это было бы мифом,
если бы не было правдой.
Я видела это место.
Я там собирала клюкву.
Там ее так много,
что можно собирать не глядя.
Рок
В сорок первом бабушке явилась Богородица,
вошла в окно, прозрачная, и сказала:
Не плачь, Анна, твой мужик вернется!
Конец цитаты. Начало долгой надежды.
Матвей вернулся. Богородица не возвращалась.
Рак
В полстакана горячего сладкого чаю –
полстакана дешевой водки. И – залпом.
Напиток назывался "Коктейль от Матфея".
Матвей без коктейля не садился обедать.
30 декабря какого-то года
Матвей и Сашка сели обедать.
Матвей сказал: "Выпью последнюю",
выпил коктейль от Матфея и умер
от рака горла.
Так (М. и Ф.)
Так: дедовщина мифа.
Деды – Матвей и Федор
друг друга переводят
с умершего на мертвый:
Матфей по-арамейски,
по-гречески Феодор,
Дар Божий по-славянски,
но и славянский ныне
для них, умерших, мертвый
язык, – для них, плывущих
подкожной, внутривенной
рекой, Матвей – Мологой,
Москвой-рекою Федор,
Матфей – в моторной лодке,
Феодор – в надувной.
Тек
По внутренней поверхности реки
(Матвей – в моторной, Федор – в надувной)
плывут вверх по теченью рыбаки,
плывут, но не за рыбой, а за мной.
Матвей кидает за борт динамит,
а Федор – сеть. Он сам ее связал
крючком. О как сияет, как слепит
река, когда смотрю реке в глаза!
Считалка #2
Время бьет,
не оставляя синяков.
Дили-бом,
жил да был,
был таков.
Гамано,
маргано,
суефа.
Суета,
суета,
суета.
Ток
Стихи не должны быть точными.
Стихи должны быть проточными.
Сказано очень точно.
Но не очень проточно.
Сок
Мои родители были девственниками.
В 22 – даже по тем временам перебор.
Правда, папа слыл в общежитии бабником,
но он ходил по бабам, чтобы поесть,
потому что жил на стипендию.
К маме он тоже сначала ходил поесть.
А когда в институте пошли разговоры о свадьбе,
маме подбросили книжку
"Как девушка становится женщиной".
Но мама ее выбросила, не раскрывая.
Им было страшно меня делать.
Им было странно меня делать.
Им было больно меня делать.
Им было смешно меня делать.
И я впитала:
жить страшно.
Жить странно.
Жить больно.
Жить очень смешно.
Сон
Сон на веки наложит швы
гнутой иглой ресниц.
Я наседка своей головы.
Норма пятьсот яиц,
и нужно запомнить пятьсот имен,
чтоб семь смертей отвести.
Но расходятся швы незаживших времен.
С добрым утром. Здравствуй. Прости.
Тон
Язык птиц состоит из наречий.
Язык рыб состоит из предлогов.
Язык листьев и трав – человечий.
Сказано ими Эн архе эн логос.
Плюс разговор звезды со звездою,
который синхронно переводит за кадром
певчий кузнечик. Мы с тобою
ошибочно называли его цикадой
и саранчой, и выслеживали по звуку,
окружали, подкрадывались на цыпочках, шепотом,
и он щекотно кусал мне руку
и пачкал чем-то коричнево-желтым.
Он
отделяю тебя от себя
чтобы сделать тебя собой
отделяю себя от тебя
чтобы сделать себя тобой
а появится ангел трубя
позывные Вечный покой
отделю себя от себя
осторожной твоей рукой
Но
Тебе нужно было отдать все.
Но всего у меня тогда уже не было.
У меня не было прошлого – оно прошло.
У меня не было будущего – оно прошло бы.
Но самое главное, у меня не было тебя.
У меня не было тебя. Никогда не было.
Считалка #3
Вызываю дуализм на дуэль,
целюсь-целюсь, но в глазах двоится цель.
И с досады я палю наугад.
С неба ангельские перья летят.
На
1
Мою подругу
лишил невинности
студент духовной академии
указательным пальцем
правой руки.
Когда он ее бросил,
она поверила в Бога.
2
Мою подругу
лишил невинности
бетонный забор
вокруг школы.
Мы все ходили по этому забору.
Мы все падали с этого забора.
Но мы падали с,
а она упала на.
Кровь унялась быстро.
Подруга стала фригидной.
Да
уже знаю
что смерти нет
еще не знаю
как сообщить
об этом
умершим
Ад
Мир тебя не узнал – богатой будешь
в жизни иного, лучшего, вечного века.
Чем богатой? – Забвением. Ты забудешь,
как обидно было быть человеком,
как истязало душу тело – Сальери,
мстящий Моцарту за свое небессмертье,
точно знающий: рай, он на самом деле,
но выдуман ад и все его черви и черти.
Сад
чтобы волосы пахли дымом
чтобы кожа водой речною
а назвать ли это Эдемом
или кличкой какой иною
только знаю что садом не был
только знаю что будет лесом
что рекою окажется небо
невесомость легчайшим но весом
Мат
Жертвуешь собою, как ферзем,
чтобы мне поставить мат Легаля.
Старый трюк, испытанный прием! –
Христиане так переиграли
бедных римлян.Дело в кураже.
Только свято место снова пусто.
Требует искусство новых жертв,
требующих нового искусства.
Мать
Смешнее всего было рожать.
– Иди, – буркнула медсестра
и неопределенно махнула рукой
куда-то по коридору.
Подхватила живот, пошла.
Шла, шла, вдруг – зеркало,
а в зеркале – пузо
в рубашке до пупа,
на тонких, дрожащих,
сиреневых ножках...
Смеялась минут пять.
Еще через пять родила.
Тать
Вечные поиски
признаков жизни.
Вечные происки
призраков жизни.
Признаков признак –
дыханье зрачка.
Призраков призрак –
шестая строка.
Стать
Как собака в подвал – помирать,
отползаю в себя – понимать,
понимаю, что нету подвала,
где б когда-нибудь не помирало
пониманье, чтоб снова родиться
и явиться высоким и чистым,
и ломать за границей границу
прирожденным империалистом.
Считалка #4
С левой ноги марш.
С правой ноги стой.
Просится Отче наш.
Плачется Боже мой.
Стыть
Бабушка не пускала. Но Федор надел ордена
и пошел в Совет Ветеранов. Блажен муж
иже не иде в совет ветеранов в такой мороз
в свои девяносто. Но Федор надел ордена.
И почти вернулся. Каких-нибудь двести шагов,
сто стуков палочки – и был бы дома, но тут
дедушку Федю убил наповал Дед Мороз.
...лежал на снегу, желтый, как апельсин.
Палочка – рядом, – древко. А знамени нет.
Стыд
– Сегодня был такой кошмар!
В метро. Трусы врезались в писку –
и такой оргазм! Аж слезы брызнули.
И так захотелось всех из вагона выгнать –
и повопить.
Бедные мы люди!..
– Со мной было еще хуже.
В троллейбусе. Вдруг –
дикое расстройство желудка.
Вся зажалась, чтобы не обкакаться.
Знаешь, сколько раз я кончила?
Бедные мы люди!..
Стон
Вторичные признаки жизни:
оперенье, цветенье, пенье.
Рассудок мой, отвяжись, не
считай в строке ударенья,
пусти зацвести, опериться,
излиться в улыбчивом стоне,
буквы склевать со страницы,
как зерна с ладони.
Сон
Чужие смерти толковать как сон,
один и тот же сон, с одним значеньем...
Не удовлетворен моим прочтеньем,
все чаще, все упорней снится он.
По ком ты, телефон, звонишь опять,
сужая оборону круговую?
Когда ж его я верно истолкую
и наконец смогу спокойно спать?
Сын
Брат лежал на бабушкиной кровати и сучил ногами.
Сейчас упадет, – подумала я. Но он не падал.
Почему не падает? – подумала я. Сучил ногами.
Должен же упасть! – подтянула за ноги поближе к краю.
Но он не падал. Подтянула еще. Сучил ногами.
Потянула. Упал вниз головой со страшным стуком.
И так, дурак, разорался, что прибежала бабуля:
Кто оставил ребенка? – И я ответила: Мама, –
но про себя, дрожа в темноте под бабушкиной кроватью.
Сан
Только кормившей грудью
видна красота уха,
только вскормленному грудью
видна красота ключиц.
Дадена только людям
создателем мочка уха,
только ключицами люди
немного похожи на птиц,
в ласках нечленораздельных
ночами туда летя,
где, колыбель колыбельных
качая, плачет дитя,
где на воздушной подушке
не спят, но делают вид
звезды, его игрушки.
И не одна говорит.
Нас. Вас
Мы любить умеем только мертвых.
А живых мы любим неумело,
приблизительно. И даже близость
нас не учит. Долгая разлука
нас не учит. Тяжкие болезни
нас не учат. Старость нас не учит.
Только смерть научит. Уж она-то
профессионал в любовном деле!..
Вес
Невесомость – это фуфло.
Все живое имеет вес.
Все любимое тяжело.
Всякой тяжести имя – крест.
Новорожденный. Часу нет.
Вместо имени – вес и рост
и любовная тяга планет,
и тяжелое пламя звезд.
Даже тень оставляет след.
Эвридикин отчетлив шаг.
Тяжек мрак. Тяжелее свет.
Никакой невесомости нет.
Космонавт, не кривляйся, ша.
Все
У меня ничего с ним не было.
У меня с ним все уже было.
Самый короткий путь
от ничего до все.
Самый скользкий.
Самый безопасный,
если предохраняться.
Весть
Да исполнятся наши уста
моления Приснодеве.
Как за пазухой у Христа,
Христу у нее во чреве.
Веры вертится веретено,
тянутся светлые нити.
Если все предопределено,
приидите, прядите
облака и вяжите для нас
свитера, рукавицы,
крестообразно у самых глаз
пересекая спицы.
И, нарядные, мы войдем
в тот вертеп, утепленный
золотистым волнистым руном, –
в храм рождественский, в божий дом,
в материнское лоно.
Считалка #5
С широко раскрытыми ноздрями
шла навстречу безвоздушной яме.
Грешник – грязь у Бога под ногтями.
Я хочу обратно к папе-маме.
Свет
Прозрачно, как алтарная преграда,
сияет небо. Мне в алтарь нельзя,
меня туда не пустят – и не надо,
раз небо, как алтарная преграда,
и след от самолета, как стезя,
как стежка, как дорожка, как дорога...
За небом – небо, в небе – небеса,
все девять. Слава Богу – Бога много.
Гораздо больше, чем вместят глаза.
Нет
Учишь плавать, бросая в омут,
летать – вышибая из-под ног табуретку.
Учишь не плакать, когда другому
это не удается. Удается – редко.
Потом учишь пролетать мимо,
стилем баттерфляй пересекая небо.
Потом учишь, что мнемо– –мнимо.
Что меня нет. Что тебя не было.
Тень
Страх, мягкий, как детсткий позвоночник,
становился совершенно нестерпимым к ночи.
Ходить не могла – все время бегала,
убегала от чего-то, чего не было.
Теперь – есть. Но страх стал твердым,
несгибаемым, как позвоночник, гордым.
Больше не бегаю – как с лучшим другом,
хожу под ручку с собственным трупом.
День
мои
коленные чашечки
кофейные чашечки
кофе в постель
на двоих
тебе подавать
мне проливать
тебе слизывать
мне проливать
тебе слизывать
мне вытягивать шею
и – мурашки,
перебежчики
с твоего живота
на мой
Лень
Мурашки бегут с твоего живота на мой.
Бедняжки, думают, что убегут от смерти.
Дурашки, думают, что добегут домой,
что выживут в этой немыслимой круговерти,
что их не размажет всмятку живот о живот,
что их не завалит глобальным этим обвалом!..
Размажет. Завалит. Но – чудо! – Вот они, вот,
бегут к муравейнику как ни в чем не бывало!
Тлен
а) Смерть, которая жизнь подчеркивает:
в старости, в сознании, подведя итоги;
б) смерть, которая жизнь зачеркивает:
молодая, нелепая, посреди дороги,
которая кровью себя подчеркивает,
на поминках опаивает ядом трупным;
в) смерть, которая себя перечеркивает
крест-накрест. Но это безумно трудно.
Плен
Я им не стала матерью,
я им осталась тьмою.
Я им не стала скатертью-
дорогой, осталась – сумою.
Вдохом не стала выдохом.
Выплеснула, как воду.
Я им не стала выходом.
Я им осталась входом.
Считалка #6
Упор присев.
Упор лежа.
Двенадцать дев.
Сырая кожа.
Беги. Бегу.
Забег. Погоня.
Готова к труду
и обороне.
Плед
Не осмыслить – озвучить.
Если тело звучит,
значит, живо, живуче.
Как чудесно урчит
в животе! Как скребется
сердце – жук в коробке!
Прозвучит – и поймется.
И затихнет в руке.
Плод
Дело не в плотности слова –
дело в его чистоплотности,
в том, чтобы снова и снова
слово в себе, как плод, нести,
чтоб покидало тело
слово, как плод, своевременно...
Дело в том, чтоб не делать
того, что вредно беременной.
Плоть
Кровью своей умыться,
выпачкавшись чужой...
С кем ты, с кем ты – с убийцей
или с ханжой?
Кровью, рекой непроточной,
алой и голубой...
Кровь молода, непорочна,
зла, хороша собой.
Нет ничего ярче –
отвори и твори.
Нет ничего жарче –
так и жжет изнутри,
так и рвется – пролиться,
так и жаждет – омыть...
Следовательно, с убийцей?
Может быть.
Пол
Пол... Но
полно.
Пыл
Жар – это птица,
жар – это птица Нагай.
Кто тут боится?
Лучше на мне полетай.
Видишь лесочек?
Не дотяну, хоть убей.
Дай мне кусочек
плоти горячей твоей.
А за лесочком
птица живет Алконост.
Два-три кусочка –
и подниму выше звезд,
выше страданий.
Слышишь, как Сирин поет?
Малою данью
будет мне тело твое.
Сорок и восемь.
Шприц убери, медсестра.
Милости просим
в царство любви и добра.
Пыль
Самый женский из жестов:
посреди дороги, беседы,
объясненья, прощанья навеки
изогнуться изящным движеньем
и ладонью вытереть туфли –
новые ж! .. Самый мужской –
эту руку поймать на излете
и прижать ладонью к щеке.
Считалка #7
Вот-те раз
кровь ударила в таз
Вот-те два
юзом пошла голова
вот-те три
если дают – бери
и беги
на все четыре
впрочем, всего три
комнаты
в нашей квартире
Быль
быль порастает быльем
былье слезами польем
когда все быльем зарастет
никто нас в былье не найдет
Боль
не операция
в райских кущах наркоза
не перевязки
режущие по живому
но послесловьем терпенья
старая санитарка
подрезая марлю
трясущимися ножницами
отхватывает полсоска
Соль
Миф – отложение солей,
загар на циферблате,
парад зверей и королей,
небритый дождь в халате,
его дуэль с Руа-Солей,
его конец в застенке...
Миф – отложение солей
в плече, в спине, в коленке.
Лось
в малиннике
в каких-то двух шагах
стремительно
не дав себя запомнить
Зато очень хорошо помню, как лось –
другой или тот же самый? –
переплывал Москва-реку, –
переплывал долго-долго,
по-пластунски.
Ось
Мечешься в смятении,
спрашиваешь: Где мы?
Сказать тебе? –
В солнечном сплетении
Солнечной системы.
Землей называется.
– В этакой-то темени,
ночью толстостенной?
Повторить тебе? –
В солнечном сплетении
Солнечной системы.
Любовью называется.
Но ты тянешь: Тени мы,
в чьем-то животе мы...
Сколько же раз повторять тебе? –
В солнечном сплетении
Солнечной системы.
Жизнью называется.
Со
Событие, со-бытие,
которое определяет
сознание, со-знание,
которое не оставляет
со мнения, со-мнения
в сочувствии и соучастье.
И если умру, то не я.
Ну, может отдельные
(не самые нужные)
(не самые лучшие)
(не самые красивые)
части.
С
Не надо обо мне молиться.
Не то, молитве слезной вняв,
со мною что-то не случится,
минует что-нибудь меня,
наставит на стезю иную,
напомнит про всесильность уз,
и что-то злое не минует
того, о ком в слезах молюсь.
Я
Я позову:
– Я! –
и ты обернешься.
Не потому, что ты – это я,
но потому, что я – это ты,
потому что имя твое
носили многие произносили,
потому что отчество Любовь
носили многие произносили,
потому что фамилию Жизнь –
многие, многие,
а Я – это ты,
это имя только твое.
Считалка #8
М – Ж.
Мертв – жив.
Ненужное зачеркнуть.
-------------------------------------------------------------------------------------------------
ПЯТЬ С ПЛЮСОМ
I. Пятое чувство
Запятая – один раз слюну проглотить,
точка – два.
(Лиза, учась читать)
1
привкус хлорки
брассом из последних
привкус пальцев
после стирки "Асом"
привкус тряпки
для стиранья мела
привкус соски
высохшей на солнце
привкус поцелуя после драки
2
целую кончики твоих ресниц
целую луковки твоих бровей
целую буковки твоих страниц
целую маковки твоих церквей
сегодня лучница своих ключиц
а завтра ключница твоих дверей
целую луковки твоих ресниц
целую маковки твоих бровей
3
роса это пот цветка
гроза это божий пот
вокруг твоего соска
ночная роса цветет
построчно ее нижу
на нитку нижней губы
просыпала оближу
губы о если бы
сбежать далеко-далеко
плевать на все свысока
и пить твое молоко
росу твоего соска
4
по-русски как на иностранном
который знаешь в совершенстве
так что невольно усложняешь
согласованья и спряженья
и с наслажденьем напрягаешь
и корень языка и кончик
так по-французски шутит Тютчев
так Бродский по-английски пишет
как мне б хотелось говорить
по-русски
5
– Не глотай!
Дай
попробовать мне.
Надо же! –
Это
сладко.
6
Вкус вкуса – вкус твоего рта.
Вкус зренья – слезы твои лижу –
так, пополам с дождевой морская вода,
а рот... В поисках слова вложу, приложу
язык к языку, вкусовые сосочки – к соскам
твоим вкусовым, чтобы вкуса распробовать вкус,
словно тогда я пойму, что же делать нам,
как избежать того, чего так боюсь...
7
Заусенцы осязанья лакомы.
Слезный соус солон в самый раз.
Так о чем бишь я так сладко плакала
до утра, не размыкая глаз?
Будто бы в бассейне переплавала –
горько при впаденьи носа в рот.
Так о чем бишь я так сладко плакала –
что умру? Что умер? Что умрет?
Что умрешь. Что, божество вчерашнее,
станешь цвета завтрашних газет.
Что, поцеловав чело бумажное,
вспомню: у бумаги вкуса нет.
8
Опершись на правую руку, согнув в колене
ногу, ложись в траву с таким расчетом,
чтобы от тебя до реки было полвзгляда,
чтобы до леса – другая его половина,
чтобы тебя в траве не было видно,
кроме, может быть, голой левой коленки.
Теперь – главное. Главное – выбрать травинку.
Первую не бери – это не твой выбор.
Вторую не бери – она вот-вот пожелтеет.
Третью не бери – оставь что-нибудь на завтра.
Четвертую – бери. Бери, где круглее и тверже,
и тяни вращательно, как Маргарита пряжу,
и вытянешь, вытянешь, вытянешь, вытянешь нежность –
пробуй ее на зубок, как мытарь монету,
потягивай ее, как с блюдечка, вытянув губы,
как посредством соломинки – чужую душу,
как молозиво первых часов жизни.
9
то, что невозможно проглотить,
что не достается пищеводу,
оставаясь целиком во рту,
впитываясь языком и небом,
что не может называться пищей,
может называться земляникой,
первым и последним поцелуем,
виноградом, семенем, причастьем
10
А еще
брала в рот
лягушку – на спор, –
маленькую, с трудом пойманную в роднике,
вкусную-вкусную, как родниковая вода, вкусная,
как растаявший горный хрусталь...
Танька проспорила.
Лягушка таяла во рту,
вяло ворочаясь, словно второй
язык.
II. О к О
Больше не могу – у меня уже все буквы тикают!
(Лиза, учась читать)
1
Господи, что у тебя за глаза!
Нет никакой возможности сказать,
какой из них правый, а какой – левый.
Или оба они левые?
Или ты переставил их нарочно,
чтобы не было никакой возможности
встретиться с тобой взглядом?
2
Твои глаза – иллюминаторы затонувшей яхты,
через которые рыбы смотрят друг на друга
без всякого, впрочем, удивления.
3
Твои глаза – зеркало бокового вида:
нельзя поправить прическу,
но можно увидеть стоящего за левым плечом.
Оборачиваюсь.
Никого.
4
улыбка чеширского кота –
смотришь в них, смотришь, смо-т-ришшь –
и все остальное исчезает
5
а потом
не могу вспомнить
какой длины
какого цвета
как изогнуты
твои ресницы
6
смутно подрагивающие,
как будто снятые
любительской видеокамерой
7
Цвет? – Чая,
заваренного наспех –
щепотку в чашку –
а потом обжигаешься,
и чаинки назойливо
прилипают к спинке языка
8
и подсветка откуда-то сбоку,
как в бассейне для прыжков с вышки
9
Ты мог бы взглядом опылять цветы,
ты мог бы взглядом подпевать наядам,
ты мог бы, мог бы... Но не мог бы ты
на взгляд прямой прямым ответить взглядом
наперснице твоей, сидящей рядом
на краешке гудящей пустоты?
10
У мужчин глаза – орган осязанья.
У женщин глаза – орган слуха.
А ты, даже затягиваясь сигаретой, не щуришься.
11
Цвет? –
Подсолнечного масла
в прозрачной бутыли
на залитом солнцем
подоконнике
(Когда ты улыбаешься.
Когда ты смеешься.)
12
А когда засыпаешь,
они становятся голубыми.
У всех спящих
глаза становятся голубыми.
Даже у тех,
у кого они голубые.
Будешь кого-нибудь будить,
присмотрись: размыкаясь,
ресницы плеснут голубым
на какую-то долю
секунды.
13
твои глаза тикают
как буквы мелкого шрифта
в третьем часу ночи
14
пряди, падающие на брови
ресницы, сплетающие пальцы
вспотевшие слезами роговицы
зрачков учащенное дыханье
я не вижу тебя
я не вижу
Господи, Господи,
что у меня за глаза?
15
У слезинки, у любой
есть зрачок.
Ну конечно, я с тобой,
дурачок!
Что же, не вступая в спор,
не виня
никого, слеза – в упор
на меня?..
16
Глаза в глаза – четыре глаза,
равноудаленные друг от друга, –
магический квадрат, в котором – все,
что нам с тобой хотелось бы знать.
Пытаясь прочесть, отводим глаза, –
и нет квадрата, ответа нет,
нет ответа, есть поцелуй, –
анестезия, паллиатив.
17
Око за око, да зуб неймет...
Око, зрачком сверлящее зуб, –
ярое око зубного врача.
Вот как ты смотришь во время любви.
Вот почему во время любви
я закрываю глаза.
18
незримая слеза. Она течет
по внутренней поверхности щеки,
она течет путем грунтовых вод,
притоком нарицательной тоски,
она течет без видимых причин,
а тайные известны только ей,
она – причина складок и морщин
у глаз, вокруг улыбки, меж бровей
19
Скорость взгляда, на первый взгляд,
равняется скорости света,
а на второй, прищуренный, взгляд
скорее уж скорости звука,
а на третий, опущенный, взгляд
неправда ни то, ни это,
а правдой будет последний взгляд
перед последней разлукой
20
Одними губами: умер.
Словно боясь разбудить.
Умер: струна взгляда
лопнула посередине.
И отлетело зарницей
зренье от глаз: дальнозоркость.
Умер: кто кого
больше никогда не увидит?
Плачу: глаза пересохли,
сухо векам его.
Умер: твердеют глаза,
тайно ресницы растут.
Умер.
Если пойму –
больше никто не умрет.
21
Здесь –
ресница,
попавшая в глаз,
извлеченная при помощи языка.
Но не извлекается стихотворение
из того, что без всякого стихотворения
само является стихотворением.
Но ресница твоя сладка.
III. Одно касание в семи октавах
О-на. Через О. Проверочное слово – он.
(Лиза, учась писать)
1
Прикосновение: наискосок,
как почерк первоклассницы, с наклоном.
С моей щеки отводишь волосок,
движеньем нежно-неопределенным
смещая вверх и влево облик мой,
и делаюсь оленеглазой гейшей...
Наискосок. При этом – по прямой,
дорожкой и кратчайшей, и скорейшей.
2
Фокус – в уменьшительно-ласкательных
суффиксах: уменьшить – и ласкать,
ласками уменьшив окончательно,
до нуля, и в панике искать,
где же ты, не уронила ль я тебя
в щелку между телом и душой?
Между тем лежишь в моих объятиях.
И такой тяжелый и большой!
3
Сначала приласкаю по верхам,
поверхностно, легко, колоратурно, –
рассыпчатое пиццикато там,
где надо бы напористо и бурно,
потом – смычком по тайным струнам тем,
что не были затронуты вначале,
потом – по тем, которых нет совсем,
точнее, о которых мы не знали.
4
Мои ль ладони гладят твои плечи,
твои ли гладкие плечи – мои ладони
гладят, от этого делаясь суше и резче,
и законченней? Ласка, чем монотонней,
тем целительней. Камень вода точит,
а ласка тело делает легким, точеным,
компактным – таким, каким оно быть хочет,
таким, каким оно было во время оно.
5
С двадцатилетними играет в жмурки,
с тридцатилетними играет в прятки
любовь. Какие шелковые шкурки,
как правила просты, как взятки гладки!
Легко ли в тридцать пять проститься с нею?
Легко. Не потому, что много срама,
а потому, что места нет нежнее,
и розовей, и сокровенней шрама.
6
Одной рукой подать от крайней плоти
до плотной, до звенящей, до бескрайней
бесплотности. Заложена в природе
касания деепричастность тайне
развоплощений. Я лишилась тела,
а дрожь осталась, боль осталась, радость – тоже,
и дрожи, боли, радости нет дела,
что, может быть, уже не будет кожи.
7
Как нежно!.. Муравьиные бега.
Как много их, как медленно бегут!..
Иной от позвонка до позвонка
бежит не менее пяти минут.
Их дрессирует легкая рука,
годами понуждая мурашей
бежать от волоска до волоска
до финиша, до одури, до Эй,
ты спишь?
IV. Музыка на словах
Ты играешь прозой. Играй стихами!
(Лизе, уча ее играть на пианино)
|
1 Музыка на воде Аккуратно вырезанные из лейпцигского двухтомника страницы 32-ой сонаты Бетховена плывут, вернее (мертвый штиль), лежат на поверхности дачного пруда (ряска, бутылки погрудно, новый футбольный мяч). Стрекоза, покружив в раздумье, приземляется на Ариетту. Поднимается ветер. Ветка ивы дирижирует на 12/32. Воду мутит от пунктирных ритмов. Мяч уплывает все дальше от берега. Начинается дождь. Он начинается очень долго. Но не продолжается. И, следовательно, не кончается. 2 Дуэт согласия Певец и певица, владеющие фортепиано и друг другом, поют, аккомпанируя себе в четыре руки. Бурная романтическая музыка с частым перекрещиваньем рук. В какой-то момент правая рука певца встречается с левой рукой певицы, и пальцы их переплетаются так крепко, что выходят из игры. Фактура делается прозрачней, голоса – тише. Пьеса заканчивается медленной мелодией пианиссимо, которая поется в октавном удвоении, а играется одноголосно, но двумя руками, двумя пальцами, которые одновременно нажимают клавишу за клавишей. Или – нотку он, нотку она? 3 Реквием младенцу Двенадцать мужчин (белые облаченья, марлевые повязки, судейские парики) медленно катят по кругу двенадцать черных колясок на черных колесах с поднятым верхом. По знаку дирижера они склоняются над колясками и отнимают у невидимых младенцев соски-пустышки. Оглушительное додекафонное У-а. Знак снятия, и пустышки возвращаются владельцам. Оглушительная тишина в унисон. Остинато: пустышка – У-а – пустышка – тишина повторяется шесть раз. А на седьмой вместо тишины из колясок звучит хорал Мессиана, исполняемый с закрытым ртом смешанным хором. Шествие останавливается. Мужчины опускаются на колени позади колясок так, что видны только головы, снимают марлевые повязки и восклицают: Amen! Но слышится что-то вроде Ма-ма!, потому что у каждого из них во рту соска-пустышка. 4 Шесть репетиций Дирижер снимает руки, но оркестранты некоторое время продолжают играть, и музыка разлезается по швам, растекается жирной кляксой, наводя на мысль, что в разложении есть что-то хамское. Певец ставит на пюпитр газету и поет разгромную рецензию на свое вчерашнее выступление. Божественная мелодия. Безукоризненное бельканто. Тишина не между звуками, а внутри звуков, внутри петелек в и о – пианиссимо Т.Куинджи. Партия фортепиано – М.Аркадьев. Державин: "Здесь тихогрома с струн смягченны, плавны тоны / бегут..." Школа игры на тихогроме: ударил по клавише, высек звук – и не дави. Над этим звуком ты уже не властен, но можешь, напрягши руку, испортить следующий звук. Это – главное правило хорошего тона. В чьих "Песнях без слов" меньше слов? – В Верленовских. У Мендельсона слишком хорошая артикуляция. Спинки кресел в Большом зале консерватории, овальная форма которых повторяет рамы портретов на стенах, – сотни пустых рам. Памятник Неизвестному Музыканту. 5 Марш Густав Малер, по-солдатски печатая шаг, пересекает пустырь. С плейером за поясом, в наушниках, он марширует под музыку одной из своих симфоний. Но которой именно – неизвестно: во-первых, наушники, а во-вторых, вокруг все равно – ни души. 6 Симфония Под дирижерской подставкой – люк и лифтовый механизм, посредством которого дирижер то плавно, то рывками, в соответствии с характером музыки, погружается в сцену: по колено... по пояс... одни руки... одни пальцы... Оркестранты выносят новую подставку. На нее встает новый дирижер и делает знак начинать финальную часть. 7 Месса вздохов Кyrie eleison: Исполнители – шесть мужчин и шесть женщин – неплотным кольцом окружают дирижера. Он дает ауфтакт – и они начинают дышать по руке, в унисон, a la breve: глубокий вдох через нос – еще более глубокий выдох ртом. Как будто за спиной стоит педиатр, прикладывая холодное рыльце стетоскопа к плавящейся от температуры спине. Gloria: Во рту у каждого исполнителя – трубка для подводного плаванья. Послушные дирижерской палочке, исполнители вдыхают через нос, а выдыхают через трубку, сначала беззвучно, потом – на О, так, чтобы все эти О вместе составили двенадцатитоновый кластер, – О, О, все громче и громче. А когда громче будет некуда, трубки салютуют водяным залпом, и все заполнится сверканием и звоном, и капли будут висеть в воздухе так долго, что радуга успеет расцвести. Credo: Дирижер раздает исполнителям воздушные шарики, которые надуваются следующим образом: каждый исполнитель делает в шарик один выдох, зажимает свищ пальцами и передает шарик соседу, другой рукой принимая второй шарик, чтобы сделать в него второй выдох. Пройдя круг, шарики надуваются. Исполнители перевязывают им пуповину и вручают их дирижеру. Дирижер связывает их вместе и задумывается, решая, как поступить. Он понимает, что они не полетят. Подумав, он развязывает узел и раскладывает шарики возле своих ног, по кругу , по одному. Sanctus: в руках у исполнителей дудочки, вроде разрозненных стволов кугикл, настроенных по звукам ре-мажорного трезвучия, и емкости с концентрированным мыльным раствором. Окунув дудочки в раствор, исполнители выдувают из них переливающееся на солнце трезвучие и септаккорды, нонаккорды, ундецимаккорды мыльных пузырей. После нескольких трезвучий и нескольких сотен пузырей воздушные шарики отрываются от пола и улетают вослед пузырям и звукам по направлению к небу. Agnus dei: Дирижерская палочка превращается в свечу. Дирижер держит ее в левой руке, правой рукой дирижируя на четыре четверти с затактом. Исполнители сначала стоят неподвижно, а потом , один за другим, начинают тихонько дуть на свечу, вступая на первую долю. Они дуют все сильнее, все дружнее, все громче, все убежденней, – дуют до тех пор, пока свеча не загорится. |
V. Цепное дыханье
Мам, душно! Открой форточку
и выдвинь ящички тумбочки!
(Лиза, в бреду)
1
Вдыхаю вдох. И выдыхаю вдох.
И слышать не желаю слова выдох –
не выдохнусь. И мой усталый бог
не будет знать о болях и обидах
моих, а будет знать, что бобик жив,
что ноздри круглосуточно открыты,
как тот ларек, где покупаем джин,
когда все допито, что не пролито.
2
Ноздри:
две точки
над Е
в слове
небо
3
мартовское,
новенькое,
только что распакованное.
И если смотреть на него не мигая,
увидишь роенье светящихся точек –
то ли звезды,
то ли молекулы воздуха.
4