Это цитата сообщения --Лина Оригинальное сообщение
"Халатная жизнь". Зоя Богуславская.
Эту книгу она писала лет двадцать. Точнее, не писала - наговаривала, диктовала. Воспоминания накатывали волнами. Одно, другое, третье… Или вспыхивали и полыхали вдруг сухим хворостом, осенним костром. Она даже поначалу хотела назвать свою книгу «Вспышки». Но потом пришло другое название - «Халатная жизнь». Типа ни чему не обязывающие мемуары. Зоя Борисовна Богуславская как есть, в халате, в тапочках на босу ногу. Как бы запросто. Без лишних церемоний. Как если бы у себя на дачной веранде в Переделкино. Такая вот мизансцена. В конце концов, в 101 год можно и не такое себе позволить. Не скрытничать, не юлить, не делать глубокомысленную мину. Говорить все прямо в лицо без лишних реверансов и утомительной дипломатии. Кто есть кто, и как все на самом деле было.
Бесстрашие и упрямая последовательность Зои Борисовны способны привести в трепет. По степени откровенности «Халатную жизнь» могу сравнить только с мемуарами Коры Ландау. Но там с каждой страницы кричала смертельно раненая женщина. А здесь - никаких жалких обид и попыток доказать свою «несравненную правоту». Спектакль жизни окончен. Никого не осталось. Какие тут могут быта счеты или претензии?
На самом деле, может быть, впервые ЗБ предстает как абсолютно экзистенциальный персонаж. И дело не столько в ее рекордном долголетии, а в том, что у нас на глазах оживает любимый миф экзистенциалистов - миф о Сизифе. Вот так тащить на себе неподъемную тяжесть прошлого и бесконечных обязанностей, взбираться по разным историческим кручам и пригоркам, расшибаться в кровь, разочаровываться, не сдаваться ни при каких обстоятельствах, все помнить - лица, имена, даты, стихи - помогать, спасать, хоронить, чтобы в конце концов остаться одной среди всех теней и призраков, теснящих друг друга на страницах «Халатной жизни» как пассажиры в час пик.
О ком-то, кто давно уже умер, как Олег Табаков, ЗБ рассказывает, будто он еще жив (воспоминания были надиктованы при жизни артиста, и она решила ничего не менять), а кто-то, как Родион Щедрин, который вполне себе еще здравствует, возникает в ее монологах как персонаж древних саг и легенд. «И мудрости нет, и старости нет, а может, и смерти нет…». Для нее они все живы. Со всеми противоречиями, сложностями характеров, бурными конфликтами и последующими примирениями.
В каких-то главах ЗБ выступает как тонкий психолог - знаток человеческих душ , в каких-то - как неподкупный историк, знающий подноготную многих эпохальных событий. Поразительно, как самые сложные и закрытые люди не боялись доверять ей свои тайны и секреты и даже делать ее своим конфидентом. Среди них и Лиля Брик, и Борис Березовский, и Рената Литвинова, и Олег Меньшиков…. В книге нет алфавитного указателя, но если бы он был, можно сказать, что тут весь цвет отечественной культуры за последние семь десятилетий. А это всего лишь телефонная книжка ЗБ!
Даже трудно вообразить, кого она не видела, с кем не общалась, с кем не дружила.
Великий коммуникатор, виртуоз острых вопросов, бесстрашная спорщица, она при этом очень уважительный, внимательный собеседник. Ей действительно интересно чужое мнение, другая жизнь, оригинальная точка зрения, которая необязательно должна совпадать с ее мнением.
Об этом хорошо написал ее сын Леонид в своим предисловии к книге ЗБ. Он признался, что она никогда его не воспитывала, не душила опекой, но с самого начала создавала «пространство свободы», общалась на равных, позволяла участвовать во взрослых разговорах, они с Вознесенским никогда не отделяли себя от жизни Леонида. И может быть, этот заочный диалог матери и сына - и есть самое интересное, что есть в «Халатной книге».
Собственно, и Фонд А.А.Вознесенского, и премия Парабола, и документальные фильмы, и уютный особняк на Б. Ордынке, где проходят выставки, спектакли, концерты - это все он, Леонид Богуславский, ее сын, друг, сподвижник. Думаю, что ни прошлогодних чествований, ни этой книги никогда бы не состоялось, если бы не его деятельная настойчивость и вера, что уникальная судьба и личность ЗБ требуют творческого продолжения. Что нет более правдивого и честного биографа, чем она сама, а значит, надо довести историю с давно начатой книгой до конца.
Самые опасные главы - это истории увлечений Андрея Андреевича Вознесенского другими женщинами. Их было немало. Но и тут ЗБ демонстрирует класс, недоступный большинству ее соперниц. «Ты не женщина, ты исключение», - говорил Маяковский Лиле Брик. ЗБ - тоже исключение. Как и в случае с собственным сыном, она и своего знаменитого мужа сумела одарить свободой в той мере, в какой это было необходимо ему для творчества, стихов, для того, чтобы чувствовать себя мужчиной.
Я помню ее невозмутимый ответ на мой вопрос об отношениях Вознесенского и Жаклин Кеннеди: «Джеки была самой знаменитой женщиной в мире. Все мужчины сходили по ней с ума. Согласитесь, что было бы странно, если бы Андрей Андреевич остался равнодушным к ее чарам».
ЗБ мудро разруливала самые запутанные ситуации в их долгой семейной жизни. И даже когда их брак оказался под угрозой, она думала прежде всего не о себе, а о муже. В книге приводятся слова, сказанные ею в один из самых драматичных моментов. По-моему, они дают ключ и к пониманию личности ЗБ и тайны их многолетнего союза. «Я никогда тебя не брошу, я всегда буду твоим другом и собеседником. Я только не буду спать с тобой и называться твоей женой». От таких женщин не уходят. И АА не ушел. Поэтам дано знать то, что не доступно нам, простым смертным. Но мог ли он предвидеть свой мучительный, страшный уход, растянувшийся на долгие шестнадцать лет?
Описание его страданий - самые сильные и трагические страницы «Халатной жизни». ЗБ не пытается делать из этого литературы. Но вся история болезни и смерти Вознесенского в ее исполнении - это прежде всего беспощадная проза, приближающаяся к лучшим классическим образцам. ЗБ снова и снова возвращается в эти черные дни и бесконечные ночи. Проживает заново устрашающие признаки наступающей болезни. Борется, отчаивается, хватается за любую надежду, как за последнюю соломинку. Умирает каждый раз, когда ему становится плохо, но тут же берет себя в руки, чтобы бороться за его жизнь с новой утроенной силой. На самом деле, сама того не подозревая, ЗБ описывает архетипическую экзистенциальную ситуацию, знакомую по пьесам Беккета. «Ожидание Годо» или «Счастливые дни» - это то, что она сама пережила с Вознесенским на своей даче в Переделкино. Двое в присутствии любви и смерти. Гаснущая, исчезающая жизнь, которую она поддерживала неимоверным, немыслимым усилием
«Мы оба падаем, обняв мой крест», - его последние слова, обращенные к ней.
Я помню похороны АА, этот его запрокинутый птичий профиль, делавший его похожим на измученного подростка. Спустя полгода - прощание с Беллой. Потом наступила очередь Евтушенко. И всюду в первых скорбных рядах сидела ЗБ, последняя свидетельница и соучастница их молодых триумфов, дружб, разрывов. Они ушли один за другим, а она осталась. Та, которая была по возрасту их всех старше, а по жизни - опытнее и мудрее. Зачем? Какой в этом был расчет судьбы? Какая сверхзадача? Может быть, чтобы успеть создать Фонд Вознесенского и разобрать его архив? Или порадоваться рождению внучки, которую назвали в честь нее Зоей? Или дописать, договорить свою «Халатную книгу»?
«Под ночной переделкинский поезд, между зеркалом и окном, увлекательнейшую повесть пишет женщина легким пером».
Ссылка на первую публикацию в журнале STORY глав из книги Зои Богуславской «Халатная жизнь»