Проходи сейчас по погосту какой-нибудь прохожий, он бы услышал на Шефе (впрочем, для него - просто на очередной японской могиле) ругань, в которой понимающий тусовщик наравне с изобилующими в последнюю пару лет мажорищами узнал бы похмельные сетования маргинальных (читай: не мажорных) металлистов. Подойдя же поближе к японской могиле, этот прохожий увидел бы их заросшие и местами опухшие лица и непременно бы ускорил шаг, мыс-ленно ругая совсем уже оборзевшую молодежь: никакого почтения к предкам. Ему бы и в голову не пришло, что японские воины, лежавшие в Шефе, никак не являются предками русских металлистов ( хотя, впрочем, по заплывшим глазкам-щуркам русских металлистов можно было принять и за японских).Но нет, не было сейчас случайных прохожих на погосте, возможно, виной этому был дождь, вовсю гуляющий с самого раннего утра.
Всего их было четверо. Один еще спал сладким пъяным сном, остальные, мрачно нахохлившись, ругались тем самым матом похмельного маргинального металлиста. Для удобства не терпящих ненормативную лексику читателей я заменю матерные слова на более пристойные.(За оригиналом оращайтесь к автору).
-Блин, да что же это за фигня такая! Ты точно не помнишь, куда его заныкал?
-Да сколько уже можно повторять: после четвертой бутылки я ничего не помню. Ничего, блин компот, ты врубаешься: ни-че-го!
-Не, ну это же надо додуматься: заныкать портвейн! Теперь – песец. Попробуй, найди…Подыхать тут с похмела из-за какого-то дибила…
-Сам ты дибил, слышь, э, -угрожающе сказал виновник, поднялся, сделал было пару шагов по направлению к сидящему на оградке(э-эх, сколько она таких классных задниц повидала!) чернодлинноволосатому парню, по мускулистым ручкам которого, особенно умильно смотревшимся в потрепанных рукавах косаря, можно было сделать вывод о причастности его к святому лику барабанщиков (богом среди которых был и остается, естественно, барабанщик Iron Maiden), но, видимо, еще не оклемавшись после пьянки, споткнулся о мирнолежащего, мирноспящего и мирнохрапящего товарища, отчего тот проснулся и пробормотал:
-Ох, сушняк…
-А ты рот открой,- мрачно посоветовал сидящий в районе Шефа еще один участник попойки, по размазанному на лице гриму, предположительно, блэк-металлист. –Вон, сколько воды льет.
-Блииииин коооооомпот!!!!!!!!! -разразился воплями окончательно проснувшийся товарищ.- Как у меня башка болит!!!!!!!!!
-Да? Странно – холодный душ должен облегчать похмельный синдром .- Спокойно констатировал Блэкер.
-Дурак ты. Похмельный синдром облегчает опохмелка. Ничего вы, блэкеры, не понимаете. Сатане служите, а похмеляться не умеете,- с трудом напрягая артикуляционный аппарат, сказал Товарищ, уже вылезший из лужи, в которой спал, и дружески похлопал Блэкера по спине. Блэкер по-хипански промолчал.
-Так насчет опохмела у нас что намечается? - продолжал Товарищ, делая вид, что не замечает перекошенной физиономии Блэкера.
-Ничего, - процедил Ударник, бросив косой взгляд на Виновника.
-Да надоели вы!!- психанул Виновник- Ну ладно, попутал я, так вы что, сами не разу по пъяни не гнали, чтоли?!
-Так ты че, бутылку замутил, что ли?- спокойно спросил Товарищ – Ну так пойдемте искать. Заколебемся, конечно, а че делать? Жизнь такая…
Под памятником многострадальной бабушки на выгоревшей благодаря еженощным кострам могильной земле очнулась бутылка портвейна. Она была одна, но это ее не смущало а, напротив, радовало. Уж слишком надоедливыми были те пять бутылок, с которыми ей приходилось коротать время в рюкзаке Ударника. Стекляшки оказались на редкость настырными, и то и дело пускались в споры (орущие и вопящие споры), чья этикетка наряднее, а на ее коммен-тарии, что у них этикетки абсолютно одинаковые, бело-багровые с надписью «Риал Портвейн» и если уж на то пошло, то только у нее ярко-зеленая этикет-ка «72 портвейн», получала лишь обилие ненормативной лексики в свой адрес. Под наплывом впечатлений от вчерашнего дня воспоминания о прошлой жизни у нее практически смылись, и в голове (то бишь пробке) остался ничего не говорящий урывок:
«…А что, семьдесят второго только одна бутылка? Ну тогда давайте еще пять по ноль семь…»
Из нерасшифрованных воспоминаний дня вчерашнего можно было выделить такое:
« Темнота. Звон соседок. Голоса:
-Ну что, на Шефа идем?
-Тупые вопросы не задавай».
Запомнилась также заунывная песня, послышавшаяся после исчезновения из окружающей тьмы третьей соседки:
« Нааайду ублюдка за углоооом
И запихаю в жопу лоооооооом»
И еще:
«Уберите ваши руки от меняаа»
Самым свежим воспоминанием было то, как ее сюда с неразборчивым хрюканьем положил какой-то обросший подозрительный тип. Зачем?.. Она старалась не думать об этом, также как и не думать о смерти. Впрочем, получалось из рук вон плохо.
Под смертью она понимала неизбежность, которая рано или поздно должна произойти. Когда она вчера попыталась заговорить на эту тему в рюкзаке с соседками, ей ответили:
-Глупая! Это не мы зависим от смерти, а смерть зависит от нас. Вспомни хотя бы очереди в магазинах.
К тому моменту она еще помнила, что такое очереди, а сейчас, увы, забыла.
Также ей объяснили, что самая героическая смерть – упасть и разбиться, не дав самой смерти прикоснуться к тебе. Она было выдвинула предположение, что какая же это тогда смерть, если ты не дался ей в желтые запломбированные зубы, но бутылку подняли на смех и продолжили дискуссии на тему этике-ток.
Она понимала, что все пять соседок вчера умерли, но за свою судьбу не волновалась: сама смерть (а кем же еще мог быть тот тип, от которого пахло трупа-ми соседок) подарила ей жизнь. Жизнь… Гораздо приятнее думать на эту тему. Что такое – жизнь? Интересно…Надо осмотреться…Неужели жизнь – это душное, мокрое, выжженное пространство? Нет, быть не может!
Царапая бока о землю и скребущее железо, она вылезла на волю. Вот – жизнь! Дождь кончился, и одинокий лучик солнца, еще окончательно не пробивше-гося из-за туч, приятно щекотал ее тело, снимая боль в поцарапанных боках. Сколько новых горизонтов расстилалось перед ней! Можно пойти куда угодно, и нет больше рядом тупых соседок «Риал портвейн»
«Я свободен, словно птица в небесах…»- вспомнилась еще одна вчерашняя песня. Она не знала, кто такая птица и почему она свободна в небесах, и от этого сладко защемило в груди: сколько еще всего нового ей предстоит узнать! Жизнь открыла для нее свои необъятные просторы, смерть отступила от нее. Вда-леке послышались голоса – приглушенные, нереальные, неопасные – что может быть опасным для избегнувшей смерти? БУТЫЛКА вдыхала пъянящие (странное слово применительно к портвейну) ароматы трав, вслушивалась в их шелест, обещающий, что все будет хорошо. Как все это было прекрасно, ново и удивительно!
-Блин, да где же она может быть?
-Точно! На бабушке посмотреть надо, мы же туда в прошлый раз курево заныкали.
-Да вот же она, любимая!
Услышав слово «любимая», бутылка вздрогнула и вспомнила, что еще вчера соседки говорили про любовь - очень редкое явление в их мире. Она кокетливо склонила золотистую пробку набок, расправила одной ей заметные складочки на этикетке и подумала, что, наверное, должна очень красиво выглядеть: на стекле поблескивает роса в веселом лучике солнца. Заросли травы, казавшиеся ей такими огромными и неприступными, раздвинулись, расширяя этот и без того огромный мир. Над ней склонилась вчерашняя смерть со своей свитой. Смерть полюбила ее, она оставила ей жизнь! Не задумываясь, бутылка прыгну-ла к ней в объятья, раскрывшись навстречу новому, пьянящему чувству.
Золотистая пробка слетела на землю. Из нее пили кровь. Медленно. Как больно это было! Она попыталась вырваться, убежать – но куда там! И наконец, опустошив ее до дна, они поглумились над телом, сильно ударив по памятнику злобно скалившейся ее гибели старухи. Мечты разлетелись вдребезги, рас-сыпавшись осколками рядом с такими же осколками соседок. Над травами разнеслось:
-Классно…Пяточку бы еще…
-Стоп!!! КУДА ДЕЛСЯ МОЙ КОРАБЛЬ?!!!