[402x600]

пишет Нечестивица

 

 

 

IX

 

 

Катерина медленно прошла по нефу церкви Святой Магдалены и опустилась на колени возле алтаря. Её ноги ступали по мраморным плитам стольких соборов – роскошных, блистательных, старинных, но таких, по большому счёту, бездушных. Она, наследница древнего рода, оставшаяся без семьи, всегда остро чувствовала чужое сочувствие и сопереживание окружающих. Священники, служащие мессы в Ватикане, давно потеряли способность искренне обращаться к Богу… как и она сама. Эта церковь была совсем другой. Такой тихой и уютной. Здесь почти не было украшений – только большое распятие из белого камня и цветной витраж, на котором изображён лежащий на ложе Христос и молодая золотоволосая женщина, омывающая его ноги миром. Мария Магдалена.

- В одной из легенд о Марии Магдалене говорится, что золотоволосая красавица несла грех нечистой плоти, отверженная всеми, даже собственной семьёй. И когда Иисус Христос пришёл в город, где жила она, и узнав её историю, он сказал: «Я возлягу с этой женщиной, чтобы доказать её чистоту перед людьми и перед Богом».

По проходу между скамьями осторожно подошла маленькая сухая старушка в тёмно-синем монашеском облачении и легко поклонилась герцогине Миланской.

- Ваше преосвященство госпожа Катерина, я матушка Виана – настоятельница этой церкви. Мне очень приятно видеть вас здесь. Простите, что прервала вашу молитву.

Катерина с трудом поднялась с колен, ухватившись дрожащей рукой за алтарь, и с удивлением протянула руку для поцелуя.

- Мне передали, что вы нуждаетесь в предсмертной исповеди, матушка.

- Да, так оно и есть, - подтвердила пожилая монахиня. – Но инфекция, которая поразила наш город по воле божьей, здесь ни при чём – я умираю уже очень давно, ваше преосвященство… - мать Виана грустно улыбнулась. – Я позвала вас, потому что чувствую, что Бог совсем скоро призовёт меня к себе, а с последней моей исповеди прошло уже достаточно времени. Но что с вами, вы больны, госпожа Катерина? – в выцветших серых глазах появилась тревога.

- Это всё инфекция, матушка. Боюсь, что мне тоже осталось недолго, но я дарую, по возможности, вам искупление.

Катерина тяжело вздохнула, всё ещё опираясь ладонью о прохладную плиту алтаря – помочь ей было некому, поскольку она строго запретила своим охранникам входить в церковь, пока она не позовёт их сама. Матушка-настоятельница подхватила своей хрупкой истончившейся ручкой утомлённую женщину и осторожно повела в соседний с церковью домик – её скромное жилище.

- Обопритесь об меня, ваше преосвященство, и не бойтесь – я выдержу. Простите, что позвала вас, когда вы должны сейчас лежать в постели и лечиться – боюсь, что я не знала о вашем недомогании…

- К сожалению, лечения нет, матушка, - покачала головой Катерина и закашлялась.

Настоятельница усадила свою именитую гостью в мягкое кресло с высокой спинкой и поставила перед ней кружку с каким-то отваром, от которого шёл ароматный пар.

- Выпейте, дорогая моя – этот чай советовала ещё моя бабушка, он замечательно успокаивает раздражённое горло, а также облегчает дыхание. Как печально, что в столь молодом возрасте вы несёте такой груз на своих плечах…

Катерина отпила из кружки и с некоторым недоумением воззрилась на собеседницу, услышав последнюю реплику.

- С чего вы взяли, матушка, что на моих плечах есть груз?

Старушка по-матерински улыбнулась недоверию кардинала.

- Власть – это всегда тяжкое бремя, моя дорогая, особенно для женщины, которой природой предписано не верховодить, а подарить жизнь ребёнку и уютный очаг – своему избраннику. Мы с вами выбрали другой путь – путь любви к Богу, но такая любовь не должна тяготить, а наоборот – облегчать душевные муки. Я хочу рассказать вам историю своей жизни, моя дорогая – именно вам, и пусть всё сказанное здесь останется скрытым тайной исповеди.

Тяготит? Да, её всегда тяготила любовь к Господу, которую и любовью-то с её стороны нельзя было назвать. Это был долг – практичный, обязательный долг, который Катерина всегда исполняла очень скрупулёзно, несмотря на отсутствие искренности.

Чай действительно частично успокоил раздирающий изнутри кашель и, кроме того, расслабил. Кардинал Сфорца откинулась на слегка наклонную и мягкую спинку кресла и приготовилась слушать.

- Я родилась в итальянском городе, территория которого до сих пор находится во владениях Ватикана, но сам город уже несколько десятков лет как прекратил своё существование. Меня назвали в честь него, этого тихого, но гордого поселения, который принял в своё лоно лишь одну достопримечательность – могилу когда-то очень известного человека, чья личность оказалась погребённой под вековой пылью почти полностью утерянных исторических хроник[1]. Сейчас уже и не скажешь, но я была красивой девушкой… и гордой. Это стало моим благословением для того, чтобы покинуть родные места, и проклятием – чтобы нажить огромное количество неприятностей чуть позже. Как водится, все прелести, а также проблемы нашей жизни идут от любви… Я влюбилась в очень эффектного и умного молодого человека. Тогда мне казалось, что моё сердце покорила его необыкновенная духовная красота, но по прошествии лет я понимаю, что он попросту сумел меня поразить, заинтриговать… Я была столь ослеплена, что не видела, кем он на самом деле является. Я не буду называть его имени, скажу только, что он был уроженцем Лютеции[2] и унаследовал всю изысканность натуры и изящество манер своей родины. Он увёз меня из Ватикана к себе, но потом мы переехали в Королевство Германикус, где мне и предстояло узнать горькую правду.

Сейчас, спустя годы, я осознаю, что моя влюблённость помешала мне увидеть очевидное. Мой возлюбленный не торопился с оформлением наших отношений, уверяя, что для него самое главное – быть со мною рядом. Частые отлучки он объяснял важной работой, но чаще всего, я его даже и не спрашивала об этом – моё дело было хранить тепло и уют семейного очага для своего любимого во время его отсутствия. Так минуло около года – дни летят невероятно быстро, когда ты счастлив, а я была очень счастлива. Тучи набежали на наш небосклон тогда, когда я впервые мечтательно заговорила о ребёнке и создании полноценной семьи, то есть браке. Я была такой глупой и наивной, госпожа Катерина! На моих глазах были одеты розовые очки, а вокруг летали звёзды, затмевающие своим сиянием реальность. Он отреагировал спокойно, не пытаясь меня отговаривать или порицать – скорее, это можно было назвать поощрением, словно он обдумывал нашу совместную жизнь до самых деталей. Так и было, только в его будущем для меня места, увы, не было… И через два дня он начал действовать.

Когда он впервые зашёл в наше жилище с нахмуренным и расстроенным видом, я сильно встревожилась. Мой возлюбленный взял мои руки в свои и тихим голосом признался, что не был со мной откровенен. Он сказал, что является французским шпионом, и ситуация, в которой он очутился, может закончиться весьма плачевно… - мать Виана грустно улыбнулась. – Вы не представляете, как охотно я поверила каждому его слову. И естественно, что я предложила свою посильную помощь, которая заключалась в том, чтобы доставить пакет документов по определённому адресу в Берлине (мы жили тогда на границе с бельгийскими землями). Проблема была в том, что его лицо было очень известным в кругу разведки, а операция проходила в условиях строгой секретности… Вы, наверняка, помните, ваше преосвященство, какие это были смутные времена: многие страны ещё не пришли в себя после Апокалипсиса, то и дело вспыхивала война, а информация ценилась на вес многих человеческих жизней. Поэтому я, не колеблясь, отправилась в столицу Германики с поручением моего возлюбленного по данному адресу. Там меня и взяли с поличным.

Кардинал Сфорца сжала в ладонях толстый фарфор, расписанный весёлыми цветочками, с неослабевающим интересом внимая своей собеседнице – эта история возбудила в ней любопытство правителя, выросшего в среде политических интриг. Тем более что она касалась соперника Ватикана на политической арене.

- Каким образом вас вычислили? – спросила Катерина, слегка склонив голову и посмотрев на мать-настоятельницу исподлобья.

- Меня не вычислили, госпожа Катерина, - печально ответила матушка Виана. – Мой любимый сдал меня вражеской разведке со всеми документами, чтобы купить себе свободный выезд за германскую границу.

Герцогиня Миланская опустила глаза, задумавшись.

- Очень тонкий ход – убить всех зайцев одним выстрелом… - проговорила она, потом спохватилась. – Я сочувствую вам, матушка.

Виана усмехнулась, при этом её маленькое ссохшееся личико смешно наморщилось, напомнив печёную картофелину, а блёклые серые глаза задорно блеснули.

- О, я совершенно с вами согласна, госпожа кардинал, - кивнула она. – Ход умный, ведь не зная всей подоплёки, я никогда бы не выдала его – и он это прекрасно знал. Меня даже не судили – просто заключили в тюрьму, забыв обо мне на несколько лет. Допросы с пристрастием прекратились примерно через пару месяцев после ареста – после этого я словно перестала существовать.

На несколько минут воцарилась тишина. Катерина обдумывала услышанное, анализируя полученную информацию, а старая монахиня просто сидела, погрузившись в воспоминания минувших дней, заново переживая своё прошлое – возможно, в последний раз.

- Печальная история, - наконец, вымолвила Катерина Сфорца.

- О, а конец её ещё печальнее, - покачала головой старушка. – Через несколько лет я бежала из тюрьмы, когда подвернулась такая возможность – моё красивое лицо и хрупкое телосложение обмануло бдительность охранников, и я отправилась в свой старый дом, который делила со своим возлюбленным. За время, проведённое в застенках, моя внешность порядком изменилась, и я постаралась, чтобы ничего не связывало моё новое «я» с той арестованной шпионкой – ни внешне, ни внутренне. Оказалось, что дом наш уже давно продан, а жильцы (официально) отбыли в Лютецию. Я не стану описывать, насколько тяжело мне пришлось, скажу только, что понадобилось два года, чтобы напасть на его след, который привёл меня обратно – в Королевство Германикус.

Мне… не нужно было спрашивать – его лицо всё сказало само за себя в тот момент, когда он увидел меня и узнал. Я поняла, насколько низкой и подлой оказалась его натура. Кроме того, с ним уже была другая женщина, чем-то напоминающая более раннюю версию меня самой – такая же наивная и непорочная в своих чувствах к нему. Я раздобыла оружие, как только вырвалась из тюрьмы, решив, что лучше стану жертвой пули, чем снова – пленницей. Кажется, я выстрелила три раза… да, ровно три – и все в грудь, где должно было находиться его лживое сердце…

Катерина медленно подняла голову и посмотрела в светло-серые глаза убийцы, сидящей напротив неё.

- Думали ли вы, госпожа кардинал, каково это – собственными руками лишить жизни другого человека? Когда ты не можешь переложить вину на обстоятельства или же на окружающих, когда в полной мере осознаёшь свой ужасный поступок? При таком раскладе, ты либо становишься хладнокровным монстром, ни в грош не ставящим человеческую жизнь, либо тебя с головой поглощает чувство раскаяния. Я живу с этим раскаянием уже полвека, ваше преосвященство, и несмотря на то, что я посвятила всё своё время Богу, каждую ночь во сне мне продолжают являться испуганные глаза человека, которого я любила больше всего на свете и у которого отняла жизнь одним нажатием пальца на спусковом крючке пистолета.

Не обращая внимания на слабость, герцогиня Миланская поднялась с кресла и медленно прошлась по комнате. Пол устилали цветастые коврики – наверняка, сотканные вручную, покрытый сажей камин, почти не чадя, расстилал по деревянным панелям стен приятное тепло. Из приоткрытого окна иногда задувал лёгкий летний ветерок, и падали солнечные лучи, поскольку хозяйка не стала задёргивать тяжёлую штору.

- Почему вы рассказали эту историю мне? – спросила она. – Потому что это не исповедь, мать-настоятельница, а именно рассказ, откровение, конечной целью которого явно не является искупление грехов.

- Верно, - кивнула монахиня. – Я не жду от вас искупления, ваше преосвященство – сколько бы ни прошло лет, сколько бы добрых дел я ни совершила и сколько бы ни молилась… мой грех всегда будет со мной, моё чувство вины за содеянное сойдёт вместе со мной в могилу, когда придёт время.

- Тогда зачем вы позвали меня, матушка? – приподняла бровь Катерина, сверкнув моноклем на солнце. Ситуация начала её немного раздражать своей странностью, а также, по старой привычке, настораживать. Старушка серьёзно на неё посмотрела.

- Потому что вы напоминаете мне меня саму, госпожа Катерина, - вздохнула она. – Болезнь, которая точит ваше тело, медленно убивает и вашу душу – я вижу это, как вижу сейчас пылающий огонь в камине. Вы сильная женщина, и ваша сила ранит тех, кто морально слабее вас. Вы даже не представляете, как близко вы подошли к той черте, за которой больше не будете испытывать сожаление за невинных людей, погибших на пути к исполнению ваших планов.

- Вы осуждаете меня? – тихо поинтересовалась кардинал Сфорца, снова присаживаясь на край кресла.

- Нет, госпожа. Судить имеет право только Бог, как и определять наказание за наши грехи. Но вы… вам ещё не поздно остановиться и оглянуться назад – на всё плохое и хорошее, что вы сделали в жизни и что собираетесь сделать. Потому что на пути к благой цели мы жертвуем обычно самым дорогим, что у нас есть, а потом – становимся собственными палачами… Ведь Бог послал вам ещё одну болезнь, чтобы подвести вас к черте, разделяющей жизнь и смерть, чтобы заставить вас понять. Я стою у той же самой черты, и для меня уже нет возврата к прошлому. И мне… Мне очень страшно, госпожа Катерина… я просто в ужасе… - тихий голос матери Вианы сорвался до шёпота.

Кардинал Катерина Сфорца осторожно нагнулась и поставила фарфоровую кружку на пол – так задрожали её руки. Её скрутил очередной приступ кашля, на этот раз очень похожий на сдавленное рыдание – Катерина накрыла ладонью рот, чтобы облегчить судорогу и успокоиться, но рука всё так же дрожала, когда она опустила её на подлокотник.

- Мне… мне тоже страшно, матушка. Смертельно страшно.

- Да, дочь моя, - улыбнулась старая монахиня. – Я знаю. И это нормально, - похлопала она по руке женщину. – Это нормально.

 

 

Артур сам себе напоминал зверя в клетке – такое чувство, что маленькая комнатушка с четырьмя стенами, каждую трещину которых он знал уже как свои пять пальцев, постоянно сужалась в размерах. Дверь в его темницу была открыта (кто-то из охранников забыл запереть её, как полагается), но выход наружу преграждала решётка с толстыми прутьями, запиравшаяся на отдельный замок. Любимым времяпрепровождением стало длительное объятие с этими прутьями, обхватив холодное железо тёплыми пальцами и прижавшись к нему лбом. Или совершать прогулки по замкнутому пространству, напоминающим каменно-деревянный мешок.

Послушник уже не ждал, что когда-нибудь он выйдет отсюда или увидит кого-то, кто пришёл не для того, чтобы принести ему еду. По коридору, между тем, раздавались чьи-то размеренные шаги. Артур Уэзерли занял свой любимый наблюдательный пост у решётки, рассматривая в полумраке очертания появившейся фигуры.

- С годами этот мир ничуть не изменился, - сокрушённо произнёс нежданный визитёр. – Всё также люди запирают неугодных больных, которых они не в силах вылечить, всё также прячутся от собственных проблем, которые у них нет желания решать.

- Это… вы! Вы отравили меня! – яростно воскликнул Артур, приникнув к решётке.

- Заразил, мой мальчик, заразил, - поправил его Исаак. – Всё-таки, нынешняя образованность меня убивает. Вернее, её отсутствие…

- Зачем вы пришли? Полюбоваться на дело рук своих? Каким же чудовищем надо быть, чтобы…

- Ты слишком мало знаешь жизнь, чтобы раскидываться подобными эпитетами, мальчик, - оборвал его Маг, пренебрежительно махнув рукой. – Как я уже упоминал… хотя ты мог не запомнить мои слова, находясь в полубредовом состоянии… я пришёл понаблюдать за тем, какой выбор ты сделаешь, дитя. Но прежде всего, ты должен осознать, между чем и чем ты выбираешь.

- Я не понимаю, - Артур замотал головой, стиснув толстые прутья так, что побелели костяшки пальцев. – О каком выборе вы говорите?

Маг склонил голову, и чёрные локоны упали ему на лицо. На тонких губах появилась улыбка, которая, как обычно, не затронула глаз.

- Всё очень просто, мистер Уэзерли, и полагаю, вы дойдёте до всего своим умом. Но для начала, вам нужно выйти из этого каземата.

Легко коснувшись длинными пальцами, затянутыми в белую ткань перчаток, замка, он прошептал какое-то слово. Багровые пентаграммы вспыхнули алым светом, и замок негромко щёлкнул.

- Удачи тебе, мальчик, - поклонился напоследок Исаак и стремительно исчез за поворотом коридора.

Послушник ещё долго не решался даже дотронутся до двери, но потом понял, что этот человек всё рассчитал верно – не сможет он сидеть сложа руки, пока вокруг него умирают люди, просто не сможет. Даже являясь носителем смертельно опасного вируса, Артур Уэзерли решил во что бы то ни стало разгадать ребус, который задал ему длинноволосый террорист – интуиция подсказывала, что в этот раз всё будет зависеть именно от него.

Решётка скрипнула на ржавых петлях, когда Артур решительно толкнул её и выбежал из камеры.

 

 

Стрелки часов размеренно тикали, неумолимо приближая к моменту, когда дверь распахнёт его враг, и профессор Вордсворт следил за ними с апатией обречённого, прекрасно зная, что уступит требованиям и расскажет всё, что нужно. Знал это и Исаак Батлер, или как там его теперь зовут… Панцер Магир Ордена Розен Кройц. И как такое могло произойти? Как такой человек, как Исаак Батлер, доктор химии и физики, кандидат медицины и философии – как мог он являться тем, кем он является сейчас?

 

 

Университет Лондиниума, 10 лет назад

 

- Ты что, серьёзно? И когда свадьба?

- Через неделю, - немного застенчиво улыбнулся Уильям, выпуская клуб дыма и мечтательно щурясь. Его коллега и друг Исаак Батлер замахал рукой, возвращая будущего молодожёна с небес на землю и заодно разгоняя густой вонючий дым.

- Вордсворт, а она в курсе, какой газовой атаке ты будешь её ежедневно подвергать своей трубкой? – ехидно поинтересовался он.

- Между прочим, ты тоже куришь! – возмущённо заметил Уилл.

- Да это незарегистрированное оружие массового уничтожения ни в какое сравнение не идёт с моими сигариллами! – в свою очередь возмутился Батлер. – Если я сделаю полный химический анализ этой гадости, у тебя невербально разовьётся рак лёгких, Уилл!

- Ты утрируешь, Исаак, - заявил Вордсворт, усмехаясь про себя. – Кстати, тебе тоже пора жениться – по тебе безответно страдает почти вся женская половина нашего Университета.

И приготовился слушать очередной поток нотаций на тему несостоятельности брачных союзов, как изживающей себя формы ячейки общества, и плачевной статистики служебных романов. Исаак был жутким женоненавистником, и Уильяму было страшно подумать, какого рода особе женского пола удастся затащить его друга под венец. Обладая весьма эффектными внешними данными, чем могло похвастать очень мало университетских профессоров, Исаак иногда просто не осознавал, насколько его глубокие тёмные глаза и длинные чёрные волосы, которые он всегда собирал в хвост атласной лентой, пленяют слабый пол.

- Батлер, - перебил его Уильям. – Ты будешь моим шафером?

- Издеваешься? – Исаак закурил одну из своих любимых сигарилл и уставился на него так, словно мысленно диагностировал какое-то опасное психическое заболевание. – Вероника будет всю церемонию смотреть на меня волком, а тебя она просто загрызёт, когда придёт время первой брачной ночи.

Вордсворт раздражённо повёл плечами.

- Не понимаю, почему вы с ней не ладите – ведь взрослые же люди.

- Это она со мной не ладит, а мне, по большому счёту, всё равно, дорогой Уилл, - усмехнулся Батлер. – Впрочем, я не удивляюсь – когда дело касается чувств, ни одна женщина не способна на разумные логические выводы и беспристрастное мнение. Поэтому я никогда не последую твоему дурному примеру – в  своей жизни я и так совершил предостаточно глупостей, чтобы пополнять список ещё одной, друг мой.

- Какой же ты циник, Исаак, - покачал головой Уилл.

- Зато блестящий учёный, - лукаво улыбнулся его собеседник.

- Ага, от скромности ты явно не помрёшь… - Уильям против воли вернул улыбку. – Кстати, ты хотел обсудить со мной какой-то проект?

- Упаси боже отрывать тебя сейчас от Вероники – она убьёт меня на месте и всем скажет, что так и было! – Исаак притворно замахал руками в белых перчатках и ловко увернулся от тычка под рёбра.

- Ты всё равно мне всё расскажешь, Батлер, - заявил, смеясь, Уильям. – А не то я подложу в твои сигариллы свой табак.

- Я всегда знал, что тебе свойственны извращённо-садистские наклонности, Уильям, - обворожительно улыбнулся Исаак Батлер, поправляя волосы и надевая цилиндр. – Идём, нам пора на пары.

- Не увиливай от заданного тебе вопроса – ты будешь моим шафером?

- Посмотрим…

 

 

Профессор очнулся от воспоминаний, когда от двери подуло прохладным воздухом, и еле слышно скрипнула несмазанная петля. В углах комнаты появились тени, и как будто стало темнее, хотя всё ещё был солнечный день. Исаак Фернанд фон Кемпфер текуче приблизился к постели Уильяма, присаживаясь в кресло, которое часом ранее занимала кардинал Сфорца.

Первым молчание нарушил Вордсворт.

- А ты не боишься заразиться от меня, Исаак? Ведь ты тоже являешься человеком. Пока, по крайней мере.

Маг улыбнулся.

- Ну, неужели ты думаешь, что я не обзавёлся иммунитетом против собственного вируса, Уилл? – спросил он с мягким укором. – Тогда ты плохо меня знаешь. Каков твой ответ?

«Думаю, я совсем тебя не знаю».

- Я… дам то, что ты просишь… Маг. Но у меня условие, без выполнения которого вся сделка отменяется.

Исаак склонил черноволосую голову к правому плечу. От этого жеста Вордсворту стало неожиданно больно – эта привычка закрепилась за ним ещё в Университете, когда профессор Батлер слушал доклад очередного студента или внимал какому-нибудь сотруднику в беседе.

- Излагай.

- Ты дашь мне слово, что этот вирус никогда больше не будет применён против людей.

Уильям готов поклясться, что в глазах Мага Розен Кройц появилось что-то, что было крайне для него нехарактерно – чувство, слишком сильное для такого сдержанного человека, как Исаак.

- Этот вирус не предназначен для людей, Уилл, - улыбка Панцер Магира была очень приятной, но Профессору стало страшно, глядя на неё. – Я сделаю так, как ты просишь. Это всё?

- Да.

Исаак поднял голову и тяжело посмотрел на своего оппонента.

- Тогда я жду, Уильям.

Профессор медленно оторвал тонкую полоску от своего блокнота – постоянного спутника, в который заносил внезапно посещающие его идеи – и коротко что-то начеркал. Исаак бросил мимолётный взгляд на текст записки, и чуть изогнув губы, спрятал бумажку в карман. Он медленно наклонился к самому лицу Вордсворта и прошептал:

- Ты сможешь приготовить вакцину из крови носителя вируса. Одна проблема – он должен находиться в предсмертном состоянии. Дерзай, Уилл – я в тебя верю.

Профессор дёрнулся, как от пощёчины, с болью взглянув на своего мучителя.

- За что ты мне мстишь, Исаак?

Кемпфер недоумённо пожал плечами.

- Ты заблуждаешься насчёт наших с тобой отношений, Уильям, - заметил он, затягиваясь новой сигариллой. – Может, ты ждал от меня больше, чем я мог тебе дать. Месть – не то слово, которое правомерно применить к данной ситуации… Однако, я сдержал своё слово, и решение за тобой. Прощай, Уилл.

Исаак вышел в коридор, аккуратно закрыв за собой дверь, и резко повернул голову, заметив какое-то движение слева. Артур со страхом вжался в стену, ожидая удара, но Маг только улыбнулся одними губами.

- Так каков будет твой выбор, мальчик? – прошептал он, склонившись к самому уху послушника и задевая дыханием растрёпанные белокурые волосы. – При любом раскладе ты всего лишь жертва. – Рука в белой перчатке осторожно погладила послушника по голове. – Такие, как ты, всегда становятся жертвами, в конечном счёте…

Артур с удивлением посмотрел на Исаака, не совсем уверенный, что действительно расслышал в этих словах тайный подтекст, но тени уже поглотили высокую худую фигуру в военной форме, расплескав чернила теней по циновкам коридора, а в отдалении раздались глухие шаги.

 

Настроение сейчас - грустное