Название: Если
Автор: Chandani Shinigami
Бета: Okami
Пейринг: Сасори/Дейдара, Дейдара/Итачи, Итачи/Саске, много промежуточных
Жанры: AU, angst, dark
Рейтинг: R
Дисклеймер: «Наруто» придумал Кисимото-сан
Саммари: мрачный мир, страшная жизнь, постоянное напряжение, подталкивающее к совершенству. В этой реальности можно выжить, только отыскав себя. Так ли это просто?
Размер: макси
Состояние: в работе
Предупреждения: яой, OOC всех и вся. AU. Авторская пунктуация
Размещение: только с моего божественного дозволения. Смайл.
 
Глава 17
Сладкая таблетка валерьянки на языке, травяной вкус, горьковатый, терпкий, спрятанный от людей за обманной оболочкой. Дрожащие руки, уставшие лежать на теплой пластмассе руля, воспаленные глаза, набитые дорожной пылью, грязные волосы, горячая волна гнева от макушки до пяток. Голос Сасори, насмешливо пробормотавшего, что от валерьянки спокойней не станешь. «Если веришь, то все сработает» - отозвался Дейдара, тряхнув головой, вжал в пол педаль газа, углядев на светофоре зеленый свет. Ехал в тумане, едва лавируя в потоке машин и отрывками воспринимая не то что происходящее на дороге, но даже реакции собственного тела. Легкое прикосновение к запястью, гудок где-то позади. Еще одна таблетка, вложенная в рот шершавым – лизнул – пальцем, россыпь брызг грязи на ветровом стекле, мелькание дворников, резкий поворот. Зажигательный ритм из магнитолы, запах сигарет, щелчок приятно тяжелой, разноцветной зажигалкой. Страх. Не смерти, было бы нелепо разбиться на шоссе после пережитого, но того, что организм не выдержит. Трое суток без сна. Рука Сасори, пахнущая кровью и стерильными бинтами, на перевязи. Приятный гул в ушах, ни дать ни взять перекат волн на побережье. Бензиновый дух, сигаретный, крови и ткани. Калейдоскоп.
Сон наяву: на рекламных щитах – Чинатсу, грязь на стеклах – кровь, руки покрыты не то слизью, не то перегнившей на живом кожей. Только Сасори сам собой оставался, грустно-задумчивый, баюкающий руку, по которой опять начало растекаться красное пятно. Ему было больно. Дейдаре - никак. Одеревеневшая шея гудела тупо-неощутимо, стреляли иголочками пережатые нервы под коленями. В голову страшно-отчетливо отдавались колдобины на сельских дорогах, глаза ласкали синеватые хвойные леса. Столбы мелькали быстро-быстро, если на них смотреть, кружилась голова. На приборной панели лежал очередной отчет, под колеса уверенно стелился новый асфальт, еще пахнущий битумом. С укатанного шоссе поднималась пыль, забиралась в открытое окно, оседала на бинт, водительское сиденье и ремень безопасности.
Остановка.
В снятой на ночь квартире, однокомнатной, как нравилось Сасори, лампы в желтоватых абажурах были развешены по стенам. Были яркие треугольники на обоях, пятнышко тени в центре комнаты, очерченный черным подоконник и складки на занавесках. Была хозяйка с аккуратно уложенными локонами, касающимися воротника строгого синего платья, и подозрительным взглядом. Презрительно сморщила тонкий нас, почувствовав запах немытого давно тела, брезгливо, двумя пальцами приняла банкноты. Сказала, чтобы не кололись тут и не сорили. Сказала, что спустя сутки, в час окончания аренды, непременно разбудит. Сказала, что продукты есть в холодильнике. Сказала, что в ванной есть аптечка. Перед самой дверью остановилась, задумалась, сказала, чтобы шумно не трахались, что у соседей маленький ребенок. Ушла, оставив в тесной прихожей запах духов и узкие женские тапочки.
Запахло кровью и гелем для душа, крепким чаем, свежевыстиранным постельным бельем. Дейдара поерзал немного на скрипучем диване, уткнулся носом в мокрые рыжие завитки на затылке, согрелся. Провалился в сон, как проваливаются в черную бездну, без всякой надежды разлепить веки и вслушаться в бормотание Сасори, ужасно горячего, дрожащего, держащего руку поверх одеяла. Без желания выхватить из расплывающейся реальности нежность. Без желания понять самого себя, насторожиться, прислушиваясь к отголоскам ощущений, тронуть губами капельку воды на шее.
Без страха перемен.

Итачи всегда просыпался медленно, с трудом собирая мозаику мыслей в цельную картину. Не сразу вспоминалось, почему перед носом коричневого цвета покрывало, почему на стенах светло-желтые обои, почему в углу старенький телевизор с трещиной на экране, почему еще три кровати примостились у дальней стены. Ожидал увидеть светло-серую краску и белую простынь, а еще окно, подернутое легкой дымкой капронового тюля. Привычная с детства картина: в особняке редко делали ремонт из-за ветхости кирпичной кладки. А тут и запах новый совершенно, с привкусом краски во рту, обработанного лаком дерева, не успевшей осесть пыли. Странный. Позволяющий осознать окончательно, что жизнь изменилась.
Кисаме сел в кровати, моргнул пару раз, выключил визжащий будильник. Оглядев дешевый номер, медленно поднялся с неудобно мягкого матраса , за шиворот потащил Итачи в ванную, лить на голову ледяную воду. Особая традиция, сохранившаяся с того времени, когда Учиха, тогда еще заносчивый подросток, напрочь отказывался вылезать из-под одеяла по утрам. За два года умудрились стать близкими людьми, что же дальше будет? Побратимство?
Рафу встал последним, когда Кисаме уже сидел перед ноутбуком и писал письмо жене. Это тоже был особенный обычай, только чужой, лишь для этих двоих, в истоках которого разбираться было неудобно. Нужно было знать только то, что отвлекать от приевшегося всем занятия, не связанного с оказавшимися рядом, не стоило. Да еще то, что пара вымученных строк и несколько слов в ответ для этих людей важны. Да еще то, что не стоит смеяться над тем, как в ждущей ребенка семье трогательно бережно сохранена любовь.
- Пишет, он уже пинается, - Кисаме положил ладонь на динамик, заглушая громкую мелодию отключения. – Еще и родится без меня, пожалуй.
- С чего взял, что будет мальчик? – Рафу разгладил складочки на покрывале, сел. – Говорил же, что она на учете не состоит.
- Хочу сына. Да и чувствуется это все.
- С девками проще намного. Поди не полезет красавица в передрягу как Дейдара мой или Итачи. Верно ведь, Учиха? Что молчишь?
- Пытаюсь представить, как это – ребенок. Не получается.
- А тебе и незачем. Пусть брат отдувается, - хмыкнул Рафу, хлопнул Кисаме по плечу. – Идемте. Сасори сказал, к десяти приедут, а девять уже.
Итачи молча застегнул пальто, сунул окоченевшие руки в перчатки. Подумал немного, повязал шарф, вышел в темный коридор со сбитой в сторону бордовой дорожкой. От роскоши в гостинице была только вот эта дорожка, кафель в столовой, пальма посреди холла. Позолоченные цифры на грязных дверях потемнели, серыми казались светлые шторы, кое-где небрежно, мужской рукой зашитые. От кафеля в ванной были отколоты крупные куски, известка пожелтела, кое-где покрывшись едва заметной обычному человеку плесенью. Истертый ковер в маленькой прихожей только подчеркивал ветхость мебели и обоев. Итачи казалось, что гостинице зря поставили в путеводителе три звезды. Она и на две не очень-то тянула.
- Не нервничай из-за Саске, - проговорил Кисаме, щурясь на светофор против необычно ярких для зимы лучей восходящего солнца. – Неужто он не знает, кем тебя заменить?
- Он мне мстить станет. Единственное, на чем он сейчас может сосредоточиться – месть. А уж замена… - Итачи подышал на руки, потер ладони друг о друга, чувствуя шуршание шерстяной ткани. – Если бы Ариса нашла другого, неужто бы это тебя успокоило?
- Все, что для нее обернется счастьем, я приму. Они слабее. Им оно нужно больше, - еще подумав, Кисаме вдруг усмехнулся. – Но при встрече придурку голову бы открутил.

Дейдара пнул носком ботинка невзрачное бутылочное стеклышко, вскинул взгляд наверх, к бледно-голубому небу, подернутому белесой дымкой. Странно было видеть не мчащиеся назад деревья, твердо стоящих на ногах людей. У него самого дрожали колени, успевшие отвыкнуть от веса тела, упирающегося подошвами в асфальт, ломило поясницу, одеревеневшую после многочасовой езды. Удерживал ото сна Дейдару только хмурый взгляд малознакомого мужчины, встреченного тогда в городе, да присутствие мрачного Итачи с расцарапанной человеческими ногтями щекой. С искусанными губами. С болезненно правильной осанкой, выдающей нервное напряжение.
За рулем теперь был Кисаме, спокойный, уверенный, подшучивающий над тем, что Дейдара с Итачи тощие настолько, что можно с десяток таких на заднее сиденье впихнуть, и еще место останется. Вслух предлагал места для стоянок, абсолютно все почему-то неподходящие. Говорил о Пейне, недавно приехавшем в город, о новых правилах вступления в ближний круг, о том, что высших исполнителей будет десять.
- Как вижу, насколько все серьезно, руки чешутся кого-нибудь прихлопнуть, - оскалился Кисаме в ответ на смешок Сасори. – Да и едва ли мы будем долго на месте сидеть. Скорее, сразу руки марать отправят.
- Понятно теперь, зачем нас по парам разбили. Один думает, другой режет, - хмыкнул Дейдара, тут же задумавшись о распределении ролей в их двойке.
И только потом догадался прислушаться к ощущениям. К такому Итачи, молчаливому и странному, ничего кроме жалости испытывать не получалось. От него холодом веяло, и даже тепло прижатой от бедра до колена ноги казалось чужим. Сам Саю говорил: не распрощавшись с прошлым в будущее не шагнуть, а тут, осознав это в действительности, струсил. Как же совсем без прошлого? Как без того, что заставляло выше головы прыгать, добиваясь невозможного раз за разом? Для себя ли ползти вперед, для мертвой матери…
- А вы зачем все-то нас встречать пришли? Делать вам больше нечего? – Сасори, с удобством расположившийся на переднем сиденье, баюкал изувеченную руку. – Одного Кисаме бы хватило.
- Нечего. И, пока все не соберемся, для нас заданий не найдется.

Микото стряхнула пепел в изящную пепельницу, обвитую хрустальными цветами, подвинула Саске тарелку с яблоками. Затянулась. Шумно глотнула сок из высокого бокала. Протянула руку к лицу сына, рефлекторно отдернувшегося, отвела за ухо прядь отросших волос. Вздохнула, затушила сигарету. Встала. Походила по комнате, с удовольствием разглядывая себя в идеально чистых, без единой пылинки зеркалах. Повернулась к столу, наклонила голову так, чтобы утренние лучи осветили лицо золотом.
Поправила на под заказ сделанной тумбе фотографию мужа в черной рамке, повертела на пальце обручальное кольцо. Саске старался не смотреть на нее такую, ненастоящую, со следами пластических операций на лице и подчеркнуто наигранными движениями. Впрочем, и требовать от нее честности сейчас не приходилось. Если бы Микото выпустила чувства на волю, это наверняка привело бы к повторению прошлого. Только теперь без Итачи.
Отпечаток воспоминаний о нем остался везде: и в звоне бокалов, расставленных по стеклянным, хрупким шкафам, и в витающих по комнатам запахах, и в самом теле Саске. Память грозила выжечь дотла душу, выворачивая ее наизнанку и припудривая острым перцем вперемешку с солью. Ненависть грозила сожрать пепел, приправленный тоской и отчаянием, и ничего от кроваво-красного сгустка не оставить.
- Раз Итачи поступил так глупо, ты должен принять на себя его обязанности, – Микото успокоилась, села, достала бумаги из запечатанного конверта. Улыбнулась. – Уж ты-то не в праве маму огорчить, нет разве? Я найму учителей. Лучших. Того же Какаши. Он научит тебя всему, что действительно нужно в жизни, а не этим уверткам, к тому же опасным для здоровья. Кроме того, тебе не о риске думать нужно, а о невесте, семейном бизнесе и прочих очень важных делах.
- Прости, мам. Я за Итачи.
- Ты не слышал меня? Из всех Учих остались только мы. Клан вымер. Все твои желания должны подчиняться его интересам!
- Мои желания – мое дело. Если ты так легко восприняла предательство, то я не могу, - Саске нахмурился, поднялся со стула. - А то, что наш род прервался, говорит только о его вырождении.

Наклонившись над спящим сыном, Рафу провел тыльной стороной ладони по его щеке, сел на краешек кровати, свыкаясь с нахлынувшей в первый раз за много лет нежностью. Ребенок еще, подросток, нескладный, только начавший становиться мужчиной. Его плоть и кровь, плоть и кровь любимой женщины, отчего-то сломавшей жизнь самой себе. Сын, воспитало которого пережитое, не нуждающийся больше в запоздалом, скопившемся за годы тепле.
- Доверишь его мне или заберешь? – прошептал Сасори, привалившись к стене рядом с кроватью. – Он пойдет, ты только скажи. Сейчас пока все можно изменить. Хочешь же вернуть его, верно?
- Если он решил жить так, то пусть живет. Я мешать не стану.
- Трус.