Название: Если
Автор: Chandani Shinigami
Бета: Okami
Пейринг: Сасори/Дейдара, Дейдара/Итачи, много промежуточных
Жанры: AU, angst, dark
Рейтинг: R
Дисклеймер: «Наруто» придумал Кисимото-сан
Саммари: составляется…
Состояние: в работе
Предупреждения: яой, OOC всех и вся. AU. Авторская пунктуация
Размещение: только с моего божественного дозволения. Смайл.


Глава 7

Дейдара упорно пытался вспомнить, какой еще сон казался ему таким же реальным. Чинатсу невозмутимо пила из крохотной чашки, пачкая белый фарфор красной помадой, и насмешливо смотрела на сына, чуть склонив голову к правому плечу. Взгляд ее легко проникал в мысли, ворошил воспоминания о прожитых месяцах, пришпиливал к полотнищу сознания самые яркие кадры. Препарировал чувства, собирая тонкие срезы – пробы для изучения под микроскопом.
Женщина сидела на тумбочке, неудобно согнув ноги, и сквозь ее тело просвечивали контуры блестящей металлической урны. Кружка казалась реальной, дымилась горячим чаем, который тусклой струйкой исчезал в призрачной пустоте. Прикосновения пальцев пускали по фарфору тонкие трещинки, ногти сминали голубую глазурь, обнажая желтоватый рыхлый слой. Раскрашенная незабудками безделица странно смотрелась в прозрачных руках, становилась частью загробного мира, покрываясь красными полукруглыми следами.
Так и не получилось разобраться, что Чинатсу чувствовала. Поэтому можно было только следить за тем, как она пьет чай, и выдерживать на себе тяжелый взгляд. Поэтому можно было только бояться. Поэтому нужно было терпеть то, что во сне не Дейдара был живым, а она, выпотрошенная тень загробного мира, чудом обретшая форму.
Из крана на кухне капала вода, звонко разбиваясь о набравшуюся на дне лужу. Вода таила в себе опасность, откуда-то Дейдара знал, что в этом сне Чинатсу властна над прозрачной жидкостью. Мир вокруг наполнился влагой, зашлепали по полу мутные потоки, слизнувшие известку с потолка, потемнели обои, лохмотьями отставшие от стены. Легкие наполнились мокрым воздухом, обросли плесенью, скукожились, не желая посылать по телу кислород, вынудили закашляться, некрасиво скорчившись у стены.
«Я не хочу тебя убивать, - звучал в стуке капель женский голос. – Я только хочу объяснить тебе, что такое смерть. Я хочу заставить тебя осознать, наконец, что такое настоящая боль». И выкручивала тело невидимая сила, проводила тысячами липких ладошек по склизкой из-за выступившей сукровицы коже, ломала суставы, отдирала от костей сухожилия, превращая человека в беспомощный скелет. Чинатсу мерно подносила к губам чашку, касалась краешка губами, глотала жидкость, отправляя в небытие. С каждым глотком чай принимал все более насыщенный красный оттенок; заалел кровью, слился цветом со следами помады на белом фарфоре, испещрил киноварными потеками призрачные пальцы.
Все закончилось с прикосновением теплых ладоней, сухих и твердых. Резанул глаза солнечный свет, обожгло ухо чужое дыхание, защекотали шею жесткие волосы. Близость другого человека заставила всхлипнуть от радости, скользнуть кончиками пальцев по мягкой коже спины, исцеловать щеки, неожиданно соленые и гладкие. Сай улыбался, принимая ласку, лежал неподвижно, не пытался отплатить за минуты нежности.
Рядом, на угловой тумбочке, стояла белая фарфоровая кружка с легким голубым рисунком и испачканными красной помадой краями.

Муравей заполз на плиту, черной точкой выделяясь на белой поверхности. Дейдара затушил в пепельнице сигарету, склонился над ним, наблюдая за тем, как шевелились тоненькие лапки. Сай отвлекся от очередной тетради, провел кончиком ручки по приоткрытым губам. Вспыхнуло пламя, муравей метнулся прочь, резко остановился, приклеившись расплавленным брюшком к крашеному металлу. Лапки задвигались быстрее, силясь отнести тело подальше от огня, согнулись, сломались, замерли, спекаясь в черный комочек. Едва заметно кивнув, Дейдара выпрямился, потянулся, разминая затекшую спину, взглянул на часы.
- Тебе пора в университет, - Сай чуть вздрогнул, мазнул взглядом по ровным строкам, закрыл тетрадь, отложив на край стола. – И зачем тебе быть журналистом, не понимаю.
- Хочу. Всегда нужно к чему-то стремиться, - Дейдара спрятал пачку в ящик стола, фыркнул. – А то окажешься в выгребной яме без всякого желания оттуда выбираться.
- Ты изменился.
- Больше не жалею. Мне тебя сломать все равно не удастся.

Сны следовали один за другим, перемежаясь недолгими часами бодрствования. Реальность смазывалась, в памяти не задерживалась, оставляя место для кошмаров и боли. В каждом отрывке – мучения и страх. Каждая минута – презрение к собственному неумению жить. Каждый миг – усталость от самого существования организма, силящегося зарастить шрамы.
Иногда Дейдара вставал с кровати и во сне ходил по квартире, натыкаясь на полуслепую кошку, врезаясь в стены и мебель. Не пытался выйти на улицу, совершить самоубийство, навредить себе – только доходил до предмета, останавливался перед ним, просыпался. Шкаф с отцовской одеждой, любимая ваза Чинатсу, чучело кукушки, урна с прахом, шкатулка, инкрустированная светящимися в темноте камушками…
Драгоценности холодили ладони, кололи острыми гранями, слепили радужным блеском. Тяжелые нити было страшно держать в руках, казалось, они могут разрушиться, оставить на ладони только золотую труху и сверкающий песок. Ощущение не заставляло бросить украшение в груду других, а, наоборот, гипнотизировало, вело пальцы по прохладной гладкости, очаровывало игрой разноцветных бликов.
Дейдаре всегда казалось, что без Чинатсу его существование оборвется. Глядя на чучело кукушки, касаясь его иллюзорно теплых перьев кончиками пальцев, он представлял себя уродливым кукушонком, которого мать решила оставить в себе, на мгновение заглушив инстинкты силой воли. Птенец врос в материнский организм, переплетение кровеносных сосудов срослось воедино, маленький комочек облысел, лишился крыльев и тонких лап. В нем все еще билось сердце, гоняя кровь по жалкому огрызку плоти, но сам он не мог существовать отдельно от матери.
Чинатсу должна была бросить сына, едва очутилась на улице, лишенная привычной роскоши. Не решилась, забегала, упрашивая друзей мужа совершить чудо, добилась своего, получив зависимого от нее ребенка, ничего не умеющего, не знающего другой формы существования. Существования самостоятельного, наполненного и смыслом, и стремлением к чему-то лучшему. Кукушки не зря подбрасывают птенцов в чужие гнезда: только там и может вырасти новая кукушка, с теми же инстинктами, способная к конкуренции, убивающая всех, кто мешает ей добиться своего.
Дейдара не мог уничтожить в себе мысли о том, что у Чинатсу любовь к сыну могла постепенно сойти на нет, оставив лишь слабые отголоски в памяти, подстегивающие к нужным действиям. Хватало сил притворяться – она была любящей матерью, улыбчивой и доброй. Не хватало – переставала актерствовать, предпочитая сохранять остатки душевной энергии для самой себя.

Тело Сая было лекарством от сумасшедшего переплетения мыслей и сонливости. Секс не за деньги доставлял наслаждение, непередаваемое, пьянящее, кратковременное. Отношения между ними не изменились, и связь, соединившая их до поры до времени, была рождена не контактом тел, а молчаливым пониманием. Дейдара начал замечать, что слушать короткие отрывки из заветных тетрадей ему нравится куда больше, чем стонать под чужим телом.
Чтения эти были редки, только по выходным да в промежутках между парами в университете. Сай умудрялся описывать чужие чувства так, что поневоле приходилось переживать вместе с героями его рассказов смерти родных, вживаться в новую реальность, ощущая себя ее частичкой. Когда бесстрастный голос озвучивал гладкие, нужные, правильные фразы, исчезала боль, мозг лучше воспринимал действительность, впрочем не запоминая ни сюжета очередного романа, ни имен главных героев.
Дейдаре все новые миры казались безликими. Полностью растворяясь в них, как во снах, он скользил по океану слов, не пытаясь выделить в их последовательности нужный смысл. Постепенно миры сна, реальности и рассказов начали сливаться, переплетаясь между собой так крепко, врастая так глубоко, что невозможно было выкорчевать один, не затронув другой.
В окружающем мире тоже что-то изменилось. Жизни других людей развивались перед Дейдарой как в фильме, и он полюбил шататься по городу без определенной цели, засыпая на лавочках в парке, ощущая, как в правый висок ритмично отдается пульс, наблюдая за выбравшимися на прогулку существами. Встречал Сая у главного входа в университет, слушал по дороге выдуманные на ходу отрывки, пытался осмыслить происходящее вокруг.
После одного из мучительных снов, упорно ломавших его разум, Дейдара внезапно осознал, что не знает, зачем живет. Рефлекс, инстинкт, тот же, что толкнул кошку больше спать, чем двигаться, заставил его мозг притупить разум. И не после смерти Чинатсу это произошло, а куда раньше, тогда, когда ребенок осознал, в какой реальности существует. Уничтожен оказался характер, исчезли увлечения, не осталось талантов.
Дейдара никак не мог решить, стоит себя изменять – или лучше перетерпеть жизнь, с радостью отдавшись в лапы смерти.

Сасори пил редко. Ему нравился вкус алкоголя, ощущения, которые возникали при опьянении – для него не это имело значение. Спиртные напитки и сигареты вредили телу, а мужчина хотел прожить как можно дольше, чтобы найти то совершенство, о котором мечтал. Постепенно мечта забылась, ослепили душу мимолетные увлечения, зато привычка беречь себя осталась.
Для Орочимару убийство тоже было привычкой, никак не отпускающей нагретое местечко где-то в глубине души. Он тоже не помнил, зачем убивает, какие чувства должен испытывать при этом, только интуитивно выбирал жертв, любуясь бликами на их длинных черных волосах. Сасори когда-то увидел, как напарник расчесывается, и его озарила сумасшедшая догадка, нелогичная и наверняка неправильная.
Орочимару раз за разом убивал самого себя.
За иллюзию приходилось платить человеческими жертвами, но его это не волновало. Жажда смерти рождала галлюцинации, выключателем, инициирующим механизм убийства, были длинные черные волосы. Наверное, Сасори должен был испытывать любопытство к тому, как родилась страшная привычка, но его это не волновало. Ответ мог родить потрясение, а потрясения здорово сокращали продолжительность жизни.
В клубе раньше можно было расслабиться, иногда – напиться, понаблюдать за яркими всполохами, насладиться слаженностью движений танцующих. Сасори восхищала извивающаяся в едином ритме толпа, чутко следующая за каждым изменением в музыке. Потрясающим был даже запах: нагретая пластмасса, мешанина духов и одеколонов, тонкий аромат разгоряченных движением тел.
Теперь вечер сводился к наблюдению за мальчишкой, который бездумно бродил по залу, дожидаясь оклика. Дейдара и существовал бездумно, искорки узнавания мелькали в его взгляде только тогда, когда он видел Итачи или Орочимару. Сасори он узнавал реже, когда это случалось, не подходил, но не раз садился за тот же столик, кивал, здороваясь, смотрел пустыми глазами в пространство.
Когда Дейдара начинал смотреть расширенными глазами, забывая моргать и двигаться, узнавал, боялся, нервничал, тогда нужно было взять в руки пакетик с порошком, упакованные в жесткий пластик таблетки, прохладную ампулу. Случайное совершенно наблюдение, позволившее управлять взглядом, телом, желаниями. Одна инъекция, и мальчишку можно будет заставить делать все, что угодно. Одна таблетка, и с надеждой на восстановление нормальной жизни можно попрощаться.
- Подойди ты к нему и предложи облегчить страдания, - усмехался Орочимару, опрокидывая в себя очередную чашечку саке. – Ему все равно уже, не выберется, незачем жалеть.
- Сам подойдет – продам.
- Да никогда этого не будет. Он же помнит, что я твой напарник.
- Посмотрим.
Сасори любил наблюдать за жизнью людей. Его занимал Итачи, отчаянно скрывающий от отца свою профессию, совершивший ошибку Дейдара, сходящий с ума Орочимару. Как пассивный наблюдатель, он не особенно переживал из-за их промахов, но помогал либо усугубить положение, либо спастись, в зависимости от просьбы. Итачи просил помочь, пойти на опасную встречу вместо него. Орочимару просил помочь, не вмешиваться в его манию. Дейдара помощи не просил. Это не позволяло остаться только наблюдателем, это подстегивало к действиям.
- Слушай, хочешь сдвинуть дело с мертвой точки – действуй, - бокал звякнул, ударившись краем о стакан с водой. Орочимару вслушивался в долгий звон, едва выделяющийся на фоне музыки, стучал длинным ногтем по столешнице. – Мы скоро в новый круг войдем, не забудь. Тогда его увидеть не удастся.