«Выбив телом большое французское окно на уровне тридцатых этажей, он вылетает на улицу, неся за собой шлейф из битого стекла, пыли и прочего дерьма. Как в кино. Он летит невообразимо долго. Так долго, что я успеваю рассмотреть, что на нем серый костюм, светлая рубашка и коричневые ботинки. Его безмолвный полет продолжается минуту или две (во всяком случае, мне так кажется, хотя после будет установлено, что падал он семь с половиной секунд). Ближе к земле он начинает кричать и даже, как мне кажется, жестикулировать. Будто пытаясь затормозить. Но этот чувак явно не Бэтмен, затормозить он не может и шлепается прямо в середину «вока». Я не могу разглядеть его лица, зато успеваю подумать о том, что начало полета лучше было смотреть с доминирующей высоты, например с летней площадки «Калина-бара», на двадцать первом этаже торгового центра, далеко напротив этого здания, а вот конец истории лучше виден с той точки, где стою я. Еще я думаю о том, что чувак, конечно, разбился в лепешку. Практически превратился в фарш и пристыл к раскаленному рубероиду, который мигом превратит в головешки то, что осталось. Воистину — сгорел на работе. Лучше не скажешь.
К реальности меня возвращает нарастающий вокруг гомон. В считанные секунды я оказываюсь в середине толпы. Все дергают друг друга за руки и спрашивают: «Ты видел?», «Давно он?», «С какого этажа?». Но точно никто ничего ответить не может, кроме меня, разумеется. Народ прибывает. В здании одно за другим открываются окна и оттуда появляются руки с мобильными телефонами. Щелкают встроенные камеры. Я жалею, что стою так низко и не могу сделать удачный кадр, но тут вспоминаю об Официальной Части. Сигарету достать я так и не успел.»

«Вы сидите здесь долгие годы, и я не виноват в том, что у вас началось ожирение мозга. Что вам лень оторваться от стула, чтобы что-то сделать! А я ношусь по городу десять часов на дню! Мы с Евдокимовым одни план выполняем, вы подумайте! Мы вам мешаем, что ли? Или вы вправду бездари? А если так, вас надо уволить к чертям и набрать других людей, менее ленивых. Но вас не увольняют, потому что вы целыми днями лижите задницу Львову – ты, Нестеров, и ты, Загорецкий, и даже ты, Керимов, это у вас называется корпоративной этикой! А в конце месяца вы, не зная чем меня задеть, мелко гадите, ставя минусы в листе «командного бонуса». Вы же «нормальная команда», правда? Вы думаете, я ради этих грошей пойду к вам на поклон? Я скорей догоню свой плевок, ублюдки!»

«- Но если убрать всех нас, ничего не измениться. Никто не умрет с голода, заводы не встанут, поля продолжат давать урожай, маршрутки и метро – возить людей. Даже доллар не упадет. От нас вообще нет никакого толка!
- Здрасте, - ухмыляется Загорецкий, - а кто все это покупает? Может, мы ничего не производим, но зато являемся основными потребителями, потому как у тех, кто производит, нет ровным счетом никакой возможности это купить? Убери нас – кто будет рынком сбыта?»

«Когда рынок пугают грядущими обвалами, он валиться реально. Летит к чертовой матери. И начинается тотальная экономия, секвестр, сокращение производства, и прочее. Нефть стремительно теряет в цене, увлекая за собой твои, Исаев, несбывшиеся мечты об ипотеке, смене машины и покупке восьмой пары ботинок.»

«Тем временем денег становилось все меньше, а проблем вокруг все больше. По телевизору говорили, что начавшийся в США, а следом – в Европе экономический кризис будет мировым, но локальным, и это наводило на мысли о том, что либо у телевизора проблемы с географией, либо у меня – с головой.»

«После одной из таких вечеринок, попрощавшись с Загорецким, я стоял на улице и с интересом следил за развернувшейся у входа в бар полемикой.
У джипа «Тайота Раф 4» стояли два клерка в распахнутых пальто и энергично жестикулировали, переругивались. В конце концов один из них, обведя руками вокруг, заорал:
- Я добился всего этого сам!
Видимо, ввиду имелись: джип – 1 штука, джинсы, ботинки, пуловер с v-образным вырезом, серое пальто в «лапку» - 1 комплект, бар «Риал Маккой», расположенный у него за спиной, и даже курящие у входа в бар потасканного вида первокурсницы в количестве пяти штук.
Саунд-треком ко всему этому безобразию звучала песня группы «Барто» «Скоро, скоро»…
Скоро все ебнетсаааааааааааа,
Не успеешь опомнитьсааааааа!»

«Никто не вспоминал, что еще несколько месяцев назад все гребаное общество вещало лишь одно: «Потреблять!!! Потреблять!!! Потреблять!!!» Об этом кричали СМИ, умоляли интернет-рассылки, заклинали радио и журналы. Потребление стало национальной идеей. Даже больше, чем национальной, потому что само понятие «нация» стерлось. Казалось, на ее место пришел один большой рынок. И наши сегодняшние гонители, мечтательно раскрыв рты, следили за новым героем – МЕНЕДЖЕРОМ СРЕДНЕГО ЗВЕНА.»

«РАБОЧИЙ КЛАСС ИДЕТ В РАЙ. ПЕШКОМ»

«В этот момент я ощутил, что все действительно закончилось. Это угар. Конвульсии. Даже если они достанут оружие, это будут дробины слону. Мы не смогли сломать их Систему. Она была слишком большой. Она была всюду. В рекламных щитах, в огнях фонарей, в мерцающих московских окнах, в стоячей воде реки, в плывущем позади нас потоке машин, в пачке сигарет, которую я сжимал в кулаке. Она была в нас. Мы были ее перегревшимися от напряжения схемами. Схемы заменят. Система останется. Она переживет кризисы и революции. Она переживет саму себя.»

«Мне действительно было уже все равно. Я хотел увидеть только одно: глаза цвета Балтийского моря.»

«На работу я ездил через всю Москву до метро «Домодедовская». Это было ужасное место. Вокруг стояли одинаковые серые девятиэтажки. И хотя район был зеленым, своим существом они убивали окружающее пространство. Людей на улицах было мало, здесь в основном ночевали, не работали. Утром, когда я приезжал в сортировочную, они успевали отвалить в офисы, а вечером, когда я уходил, уже сидели перед телевизором. Поздним вечером, когда я шел от работы к метро, в девятиэтажках зажигались окна. Если очень постараться, то можно было бы сложить из них слово «депрессия».»

«Это Система, старик, - каждый раз завершал свой рассказ Нотов. – Она меняет название, но не меняет сути. Люди стадные животные. Они не могут позволить себе остаться неорганизованными. Их стойла опустеют, а в корытах заплесневеет еда.»

«У меня ничего не осталось, кроме Ани. А когда и ее отобрали, я сбежал. Я хотел забиться в угол, залезть под кровать, умереть на неподъемной работе. И я спрятался от вас, пока ты не приехал и не вытащил меня из-под кровати. Зачем тебе это нужно, а, Нестеров? Потому что ты, сука, и есть Система, которая снова вытолкнула меня на улицу. В криминал. И на этот раз у меня оружие.»
[316x462]