Канадский режиссер известен прежде всего своими оперными постановками. Но и в жанре мюзикла он тоже работал — в отличие от артистов Мариинского театра.
— Безумно интересно, как воспримет академичная сцена Мариинки историю о похождениях девчонки-кокни с ковент-гарденского рынка в лондонском свете. Впишется ли в эту сцену мюзикл?
— Надеюсь, что да. Вспомним, что классические оперетты Кальмана и Легара совершенно на равных вписаны в репертуар ведущих европейских оперных театров. Однако же мюзиклы в Венской опере пока что не идут.
— Какие приемы, уловки есть в вашем арсенале для того, чтобы раскрепостить оперного певца, почувствовать легкость и иронию, что царят в мюзикле Лоу?
— Ничего особенного придумывать мне не пришлось. Спектакль уже был поставлен в Париже — а это означает, что все было готово к началу репетиций: рисунок ролей, хореография, декорации. Я здесь работаю только с исполнителями — а они гибки, понятливы и быстро все схватывают. Кроме того, в нашем распоряжении прекрасная балетная труппа театра. Кстати, и хор прекрасно справляется с хореографией.
— Как справляются певцы, не привыкшие разговаривать на сцене, а уж тем более петь и танцевать одновременно?
— Мне кажется, у них все очень хорошо получается. Особенно у Элизы — обе девушки на эту партию хороши — и Гелена Гаскарова, и Оксана Крупнова. В списке актеров — Виктор Кривонос, известный эстрадный певец поколения 60-х. А также актер драматического цеха Валерий Кухарешин, которому поручена роль профессора Хиггинса: ее, как правило, играет именно актер, а не певец, у него не так много вокальных номеров. «Моя прекрасная леди» поставлена вполне традиционно. Мы перенесли действие из времени перед Первой мировой войной во время перед Второй мировой войной. Не то чтобы я такой уж большой традиционалист, мне приходилось ставить довольно оригинальные спектакли. Но именно эта пьеса поставлена вполне конвенционально.
— Видимо, поэтому именно этот спектакль выбрал Валерий Гергиев для переноса на мариинскую сцену, а не «Кандида» Бернстайна, который тоже шел в Шатле и в котором вы вывели на сцену лидеров разных государств, одетых в подштанники цветов национальных флагов…
— Но «Моя прекрасная леди» гораздо менее гротескное и противоречивое произведение, чем «Кандид». Поэтому и постановка получилась более спокойная, никакой сатиры.
— С вашей точки зрения, кто есть режиссер — автор или интерпретатор?
— Мы, режиссеры, безусловно, интерпретируем авторский текст. Но своими интерпретациями мы оживляем его, и в этом смысле режиссер становится соавтором композитора. Партитуры, лежащей на полке, как бы и нет. Поэтому меня очень занимает вопрос, что представляет собой «Моя прекрасная леди» для русской публики.
— Конечно же, Одри Хепберн. Все помнят и любят фильм по мюзиклу Лоу. Гуманитарии знакомы и с пьесой Бернарда Шоу. Боюсь, впрочем, пьесу читали у нас только люди старшего поколения.
— Что ж, по-крайней мере я могу быть уверен, что публика знакома с сюжетом и помнит текст пьесы. А текст там замечательный.
— Да уж, крылатое выражение «Кто шляпку спер, тот и бабку кокнул» известно всем…
— Особенно ценно, как там обыграны особенности диалектов — правильная речь высшего класса и грубая речь кокни. Сейчас все звезды шоу-бизнеса, вся элита Америки говорит на «низком» английском языке и даже бравирует этим. Почти все они — выходцы из низов, и теперь это принято подчеркивать. Такой особенный снобизм.
— У нас довольно консервативная публика, которая считает, что вправе диктовать постановщикам стиль и эстетику спектаклей. Вы в своей практике никогда не сталкивались с таким отношением?
— В Европе давно привыкли к самым разным интерпретациям давно известных оперных историй. Я думаю, гораздо интереснее говорить об идеологии того или иного спектакля, о его концепции. Я не считаю, что театр — это музей. Сценический текст возникает от сопряжения авторской истории с мироощущением и восприятием людей, что сидят в зале. И для того чтобы они сопереживали происходящему, оно должно их волновать, затрагивать чувствительные струны. Произведение — это живая вещь, а не книга, которая пылится на полке. Как только мы открываем книгу, история, в ней заключенная, начинает жить собственной жизнью, подпитываться соками современности, она воспринимается сквозь призму эпохи, исторического опыта, личного опыта. Совсем иначе, не так, как 200 лет назад. Когда я приступаю к постановке, то первым делом задумываюсь над тем, почему создатели написали именно эту историю. Что их заинтересовало, что было важно для них? Я не думаю, что дискуссия насчет традиционализма и новаторства в оперном театре вообще уместна. Традиция — не что иное, как аккумулирование плохих привычек. Сценических штампов, которые налипли на авторский текст за столетия его постановочной истории. Не так ли?
Любишь кисло молочные продукты? Покупай ацидолакт виво. Подробности на сайте zakvaski.com.