«…И тогда Аракел Мокийский попросил разрешения забрать столько пленных, сколько вместит его церковь. Исцеленный от тяжёлого недуга Тамерлан согласился. Тер Аракел распахнул двери храма и пленённое войско направилось туда. Впереди несли раненых, следом шли здоровые. Войско входило в крохотный храм — сотнями и тысячами, и не возвращалось. Тер Аракел превращал воинов в голубей, они улетали к своим домам, и снова превращались в людей. Так он спас семьдесят тысяч человек. А Тамерлан, став очевидцем невиданного чуда, собрал своих воинов и навсегда покинул наши земли. Так-то!» Нани откладывает в сторону спицы, встаёт, расправляет подол платья. Я убираю моток в корзинку, слезаю с тахты. — Как этот священник превращал людей в голубей? Нани затягивает на затылке узел косынки, откидывает её концы за плечи — они висят, словно два крыла. — Молитвой, — твёрдо отвечает она, и в её голосе столько уверенности, что я не решаюсь возразить. Я маленькая, мне шесть. Мир состоит из щебета птиц, голоса реки, набрякшего от ночного дождя ветра и деревянного забора, криво огибающего нижний край сада. Я не знаю ни одной молитвы и ни разу не слышала, чтобы кто-то из родных молился. О Боге у нас говорят так, словно он — обычный человек, обитающий в соседнем доме. Корова у него капризная, до обидного мало даёт молока, табак погубила рябуха — пришлось запасаться у Гилинанц Аветиса. Курево у Аветиса отменное, а вот совести кот наплакал — дерёт втридорога, на просьбу сбавить цену разводит руками. — Дешевле не могу, иначе разорюсь! — Чтоб у твоего создателя лопнули глаза! — в сердцах выпаливает Бог, отсчитывая деньги. — Ты поаккуратнее с желаниями! — кхекает Аветис, и, чуть поколебавшись, возвращает одну купюру. — Это тебе на глазные капли. На случай, если накаркал себе беду. Бог хмыкает, но купюру забирает. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Обед сегодня будет нарядный, праздничный — баранина с айвой и магаданосы. Пока я чищу грецкие орехи, нани процеживает бульон, обжаривает отварную баранину с луком и помидорами, добавляет дольки айвы и ставит на крохотный огонь — томиться. Потом принимается за магаданосы: удаляет плодоножки баклажанов, делает продольный разрез и выскабливает ложкой мякоть. Заливает подсоленной водой и оставляет на пятнадцать минут, отжимает. Тушит баклажанную мякоть с мелкошинкованным корнем петрушки, разной зеленью и чесноком, перетирает с орехами и начиняет полученной массой баклажаны. Обжаривает их со всех сторон, выкладывает на большое блюдо и накрывает плоскодонной тарелкой —подумать. К тому времени, когда взрослые вернутся с работы, магаданосы надумаются, а баранина с айвой дотомятся. Вкусно! Дом притих — решил вздремнуть, улучив несколько минут. На краю стола высится стопка тарелок. Хлеб накрыт льняной салфеткой. Если повозиться пальцам в солонке, на самом дне можно обнаружить несколько рисовых зёрнышек — от влаги. Нани снова вяжет, я сижу, привалившись к её боку, перекатываю на ладони кусачий шерстяной моток. История превращения людей в голубей не даёт мне покоя. — Нани, какую молитву читал тер Аракел? — Не знаю. — Ты хоть одну молитву знаешь? — Нет. — А в Бога веришь. — Верю. — Разве так бывает? Нани отвечает, не отрываясь от вязания. — Всё, что тебя окружает, и есть молитва. Я вздыхаю. Мне шесть лет, мой мир состоит из любви и сказок. Я не понимаю, что она хочет до меня донести. Но запоминаю. Потому что она меня этому научила: если не понимаешь — запоминай. Потом поймёшь. Недавно поймала себя на словах, которые часто слышала в детстве, но значения им не придавала. — Я своим личным Богом очень даже доволен, — приговаривал мой дядя, размешивая в миске мацун с хлебом. — Еда есть, родные здоровы. Что ещё нужно для счастья? Купила на рынке молоко, заквасила мацун. Испекла хлеб. Накрошила горбушку в мацун, размешивала и думала о том, что своим личным Богом я очень даже довольна. Он не обижает меня, я — Его. Еда есть, родные не болеют. Что ещё нужно для счастья? Немного любви к ближнему, но этому мы учимся всю жизнь. Когда-нибудь, надеюсь, научимся.