[480x293]
Надо было бы назвать этот отрывок «Знаменитый кот Митрофан».
Пожалуй, не так уж много было котов, чьи фотографии помещали в газетах; а вот редактор газеты «Кадр» (студия «Лен- фильм») умудрился получить даже выговор за серию снимков, изображавших названного кота за машинкой.
Были у него напечатные труды—под некоторыми моими рецензиями стояла скромная подпись «М. Трошин» (Митрофан, Митроша).
Мой друг, составитель знаменитой библиографии современной литературы М. Мацуев, узнав, кто в действительности написал ряд работ, упоминаемых в его труде, сперва ахнул, а потом философски заметил, что у него есть авторы и похлеще...

Митрофан был принесен в дом котенком еще в 1951 году в качестве защиты от вдруг нагрянувших явно охамевших крыс.
Сперва Митрофан крыс не замечал. Пущенный на ночь в кухню, он, видимо, мирно проспал до утра, и тетя Муся — Мария Ивановна не без сарказма говорила: «У нас, как у Дурова,— котята и крысята пьют из одного блюдца».
Но уже на следующую ночь у Митрофана (кстати, тогда его еще звали «Метро» из-за буквы «М», ясно очерченной на его сером лбу) проснулись охотничьи инстинкты.
И вошедшие на кухню утром увидели следы прошедшей битвы: на полу лежали две или три поверженные крысы, а небольшой серый котишка ходил с видом первого консула, уже метившего в императоры.
С тех пор крысы исчезли, и Митрофан был признан.

Ему давали лучшие куски мяса, его таскали из комнаты в комнату. И постепенно он понял, что является если не Наполеоном, то по меньшей мере ответственным съемщиком квартиры.
Он даже заговорил.
На тетю Мусю, приносящую продукты, он ворчливо покрикивал:
— Мяса мне, мяса!
А иногда беспардонным образом вмешивался в разговоры, создавая полную иллюзию, что понимает, о чем идет речь!

Вернувшись из геологической экспедиции, моя жена Леля спросила его:
— Заморили тебя, Митроша, тощий ты какой-то!
Кот произнес тоном профессионального нищего что-то невнятное и жалобное.
Тут выскочила из кухни Даша, наша домработница (тогда еще водились женщины этой благородной профессии, освобождающие работающих хозяек от очередей, готовки обедов и пр.). И, не взглянув на Митрошу, закричала: «Все врет, все врет!»

Я и сам был убежден, что Митрофан знает немало слов.
Но чувства юмора он был лишен. Если при нем начинали говорить о его хвосте (когда он вырос, хвост вытянулся, обузился и придавал его солидной фигуре что-то босяцкое), он поднимался и уходил с тем глупым видом, который всегда присущ обидчивым, лишенным чувства юмора людям.

Короче говоря, его перестали воспринимать как кота; он стал жильцом квартиры, не самым умным, но зато способным развеселить—своим человеком.

Когда я болел—это было не в первый и не в последний раз — у меня было много свободного времени, я обратил внимание, что взбудораженный Митроша произносит классическое «мяу-мяуч-мяу» как-то в ритме популярного ругательства «ма-тяу-ма».
И всеми способами—от ласки и уговоров до суровых угроз — выработал у кота удивительное умение ругаться.

Началось с того, что навестить меня пришли друзья — Сережа Владимиров в Александр Львович Дымшиц.
Было жарко — ведь мы жили под крышей, и летом у нас всегда было теплее, чем в других квартирах. Они поговорили со мной о том о сем, подсели к столу, и я поставил перед ним начатую бутылку «Столичной». Налили по рюмке. Чокнулись за мое здоровье.
В эту минуту Митрофан вскочил на стул с твердым намерением присоединиться к компании. И как разудалый выпивоха, он произнес свою фразу «ма-тяу-ма», прозвучавшую восторженно и недвусмысленно.
Александр Львович пристально посмотрел на кота, на меня и сказал:
— Слишком жарко сегодня... В такую погоду, пожалуй, пить нельзя.

Неизвестно, что было бы в дальнейшем с котом, если бы моя жена Леля не приехала из экспедиции и не взялась за перевоспитание несчастного зверя.
То, что было хорошо вчера, оказалось сегодня плохим, и Митрофан, столкнувшийся с человеческой диалектикой, сперва еще стремился что-то понять, ругаясь впопад и невпопад, но вскоре махнул рукой, то есть лапой, на все и перешел на традиционное «мяу!».
Но он уже был, как говорится, «на виду», и все, что он делал,становилось достоянием знакомых и даже незнакомых.
Его любовь нажимать клавиши на моей машинке «Эрика», запечатленная на фотографии, создала легенду о коте-соавторе, а публикация его опусов заставляла отечественных литераторов слать ему книги с дарственными надписями: одну — ему, одну — мне.

Так и жил Митроша, укрепляя наш быт; не хочу преувеличивать роль кошек и собак в семейной жизни, но думаю, что порой они играют роль этаких хвостатых громоотводов, часто—забавных игрушек и всегда — представителей природы в стандартном (типовом) доме.

Больше всего Митроша, видимо, боялся, что мы проспим.
Вероятно, меркантильная мысль его работала примерно так: хозяева проспят, их выгонят с работы, как они будут меня кормить?
Во всяком случае, каждое утро, когда мы еще спали, он приходил в комнату со страшным воплем. В него летел ботинок или туфля, и он с видом человека, оскорбленного при исполнении долга, удалялся.
Иногда он смотрел телевизор.
Хоккей, футбол н балет вызывали у него интерес, остальные программы — сон.
Возможно, все дело было в том, что телевидение не достигло тогда таких высот, как ныне.
Убежден, что фигурное катание и передача «В мире животных» могли бы его заинтересовать, но тогда их еще не было.
Он был добр, охотно позволял детям носить себя, редко, очень редко царапался.

Но любил он по-настоящему только нашего сына Диму, у которого всегда спал в ногах.
Приходит Дима, кричит: «Митрофан, на место!»
И несчастный кот, прихрамывая (он перенес кошачий паратиф, и мы его с трудом отходили), бежит к кровати и деловито укладывается в ногах.
Любовь эта проявилась в эпизоде, который произвел на всех нас большое впечатление. Дима, готовясь к экзаменам (он поступал в Технологический институт), беспрерывно прокручивал запись Седьмой симфонии С. Прокофьева.
Зубрил и слушал. Слушал и зубрил.
Потом сдал экзамены и, нанявшись рабочим, уехал в геологическую экспедицию.
Митрофан переживал его отъезд, он искал его по всей квартире, поджидал у двери, даже каким-то образом извлек из грязного белья его рубашку и улегся на ней... А однажды, когда мы включили телевизор, он бросился к экрану, стал заглядывать за корпус и озираться вокруг.
Исполняли Седьмую симфонию Сергея Прокофьева!

Любовь эта кончилась трагически. Сын женился и привел домой близорукую даму с законченным медицинским образованием и строгими санитарными правилами. Митроша был изгнан с кровати.
Сперва он не поверил. Ломился в комнату, ругался, стонал. Но ничего не помогало. Место было прочно занято.
Тогда он прибег к способу, известному всем зверям тысячелетиями. Он стал напускать перед дверью молодых лужи. И делал это беспрерывно, не обращая внимания на уговоры и даже побои!
Это означало: «Гони эту бабу! Пусть все будет по-прежнему!»
Постепенно он смирился, но в комнаты не ходил, а целыми днями лежал в кухне у газовой плиты.
Он почти прекратил есть, только пил, худел, едва двигался, но всем нам сигналил, мурлыча: — Все мирно, все мило, все в норме...

Он умер спокойно и достойно, для всех нас это было большим горем.

Из журнала "Наука и жизнь" №1(1984 г.)