Из дневника больничного охранника (сентябрь 1994 – ноябрь 1996) Павланов.

Мой больничный дневник породил для меня такие вопросы: имел ли я нравственное право его публиковать? Понимаю ли, какое он производит действие на людей? – и многие другие. У дневника была поначалу только история написания: литература не давала денег, не на что было жить совсем молодому человеку, а уже есть семья, ребенок – и вот я, безработный, получил чудом место в больничной охране, стал изо дня в день ходить на службу. За годы службы у меня не написалось почти ни строчки прозы. Но, возвращаясь со службы, после смены в больнице, я все же садился и записывал увиденное – и все три года писал вот этот вот дневник. Привезли бомжиху, с узнаваемым возрастом, лет сорока. Была босая. Думаю, попасть в больницу надо было ей больше жизни. Таково было ее состояние – человека, который соскальзывает по смертному ледку. Вменялось ей врачами скорой обморожение конечностей, те сообщили еще, что бомжиха весь день ползала в скверике Киевского вокзала на карачках, не могла встать – люди это видели, подтверждали. Врачи же в больнице, как только уехала скорая, тут же бомжиху снарядили прочь. И так еще обставили, что оформили ее как отказницу, что бывает, что бывает, когда человек отказывается от госпитализации и решает болеть дома. И про нее говорить стали, что ли играясь: «Выводите ее, она не будет ложиться, она хочет домой». Ее сходу еще завезли на каталке в душевую, сразу на санобработку упрятали. Но когда решилось, что выставят, прочь, то никто не захотел даже заглянуть в душевую, брезгуя даже ее и выставить. Старшая медсестра только сказала, чтоб ей дали тряпок на обмотки для босых ног. Тряпок ей кинули, но и с охотой позабыли, что она есть. Расшевелились только тогда, когда обнаружилось, что бомжиха втихомолку, затягивая время, в душевой разделась и усилилась даже в коридоре приемного вонь. Тут стали суетиться, как ее скорей спровадить, и с порога душевой, заглядывая, стали ее пугать, чтобы одевалась и уходила прочь. И как же было ей страшно – очутиться, наконец, в тепле, понадеяться на помывку, на жрачку, на покой, но с порога уходить неизвестно куда, ведь тут не Киевский даже, а все одно что смертная пропасть – такая от вокзальной спасительной их норы даль. Тут уж не выживешь и одной ночи. Морозец итак был, а тут еще объявили по радио, что ночью будет минус тридцать. И в бесчувственном, полуживом, голодном мозгу явилась ей мысль вымочить свое тряпье. Понадеялась, что в сыром на мороз-то не выгонят. И когда застали ее за этой постирушкой, то обозлились вконец. Распахнули все окна в душевой, уже как бы выставив ее на мороз, выкуривая из душевой холодом. Она еще цеплялась за туалет, что хочет по нужде – это их обреченная безысходная хитрость. Говорит, я же человек, куда же мне нужду справлять. И тут все кругом как озверели. Человек?! Человек?! Тот беспощадный напор, ор почти нечеловеческий и был ей приговором, только тогда она, кажется, осознала, что места ей здесь нету и что наступил конец. Все сырое тряпье, которое не имела сил даже толком выжать, долго и мучительно напяливала – одеванье ей давалось совсем тяжко. На обмотки никаких сил ей уже не хватило – и по стеночке поползла. Но охранники запретили ей стенки лапать, и она уж выходила бочком, как по карнизу. Даже когда наружу выбралась, запрещали о стену больничную опираться, чтобы не замарала. Еще хотели проверить на ней перцовую ударную смесь из баллончика, хотели в нее напоследок прыснуть и поглядеть, как будет действовать, но я отговорил их это делать шутками, потому что если б сказал всерьез – нарочно назло б мне и сделали это. Ей дали выползти на мороз, только пригрозив, чтоб отползла подальше от больницы. Досье на цензуру. 1998. № 2. Конституция РФ Статья 41 <…> 3. Сокрытие должностными лицами фактов и обстоятельств, создающих угрозу для жизни и здоровья людей, влечет за собой ответственность в соответствии с федеральным законом.

ВАШЕ МНЕНИЕ? Правильно ли поступили с ней? И как бы вы поступили? Только давайте искренне.