Без лишних комментариев, выкладываю, понравившиеся либо мыслью, либо слогом, кусочки из этого чуда литературной мысли.

В городе сиял электричеством ранний вечер. Круто замешанные людьми, веселые улицы дышали озабоченностью, трудным напряжением, сложной культурой и скрытым легкомыслием. 

Попов работал не меньше его и умело владел топором и лопатой, даром что доктор физических наук.

Это страшное разнообразие времен жизни для различных категорий существ суть причина трагедии природы. Одно существо век чувствует как целую эру, другое - как миг. Это "множество времен" - самая толстая и несокрушимая стена меж живыми, которую с трудом начинает разрушать тяжелая артиллерия человеческой науки. Наука объективно играет роль морального фактора: трагедию жизни она превращает в лирику, потому что сближает в братстве принципиального единства жизни такие существа, как человек и электрон.

Есть мысли, которые сами собой ведут человека и командуют его головой, хочет он этого или нет - все едино.

Надо жить для тех, кто делает будущее, кто томится сейчас тяжестью грузных мыслей, кто сам весь будущее, темп и устремление. Таких мало, они затеряны, таких, может быть, нет. Но я для них живу и буду жить, а не для тех, кто гасит жизнь в себе чувственной страстью и душу держит на нуле. 

- Кирпичников! - обратился Фаддей Кириллович, - скажи: ты вошь, ублюдок или - мореплаватель? Ответь, обыватель, на корабле мы или в хате? Ага, на корабле - тогда держи руль свинцовыми руками, и не плачь на завалинке! Замолчи, сверчок! Мне известен курс и местоположение... Жуй и на вахту!..
 

Работа головы высасывала из него всю кровь, и его истощенное тело вышло из равновесия и легко колебалось настроениями.

И вся жизнь предстала ему как каменное сопротивление его лучшему желанию, но он знал, что это сопротивление может стать полем его победы, если воспитать в себе жажду знания, как кровную страсть.

Страсть к знанию стала новым органическим чувством человека, таким же нетерпеливым, острым и богатым, как зрение или любовь. Этим чувством иногда подменялись даже непреложные экономические законы и стремление к материальному благополучию общества.

Есть люди, бессознательно живущие в такт с природой; если природа делает усилие, то такие люди стараются помочь ей внутренним напряжением и сочувствием. Может быть, это остаток того чувства единства, когда природа и человек были сплошным телом и жили заодно.

Будда, составители вед, десятки египтян и арабов, Сократ, Платон, Аристотель, Спиноза, Кант, наконец, Бергсон и Шпенглер - все силились догадаться про существо вселенной. А вся суть в том, что догадаться об истине нельзя, до нее можно доработаться: вот когда весь мир протечет сквозь пальцы работающего человека, преображаясь в полезное тело, тогда можно будет говорить о полном завоевании истины.

Кирпичников сильно затосковал, потому что он был человеком, а человек обязательно иногда тоскует. Ему случилось уже тридцать пять лет. Построенные им приборы для создания эфирного тракта молчали и подчеркивали заблуждение Кирпичникова. Фразу Попова - "Решение просто электромагнитное русло" - Кирпичников всячески толковал посредством экспериментов, но выходили одни фокусы, а эфирного пищепровода к электронам не получалось.
- Так-с! - в злобном исступлении сказал себе Кирпичников. Следовательно, надо заняться другим!

- Ну что я сделал? - продолжал он шепотом ночную беседу с самим собой. - Ничего. Туннель? Чепуха: сделали бы и без меня. Крохов был талантливее меня. Вон Матиссен - действительно работник! Машины пускает мыслью! А я... а я обнял жизнь, жму ее, ласкаю, а никак не оплодотворю... Будто женился человек, а сам только с виду мужчина и обманул жену...
Кирпичников тут спохватился:
- Философствуете, сударь? В отчаяние впали? Стоп! Это, брат, нервы у меня расшились: простая физиологическая механика, субъективно не имеющая страдания... Так зачем же ты страдаешь?

Только людские ублюдки кричат: нет и не может быть смысла жизни - питайся, трудись и молчи. Ну, а если мозг уже вырос и так же страстно ищет своего пропитания, как ищет его тело? Тогда как? Тогда труба, выкручивайся сам... мозг неотложно требовал своего питания, и это стало такой же горячей воющей жаждой, как голод желудка, как страсть пола!

Русское овражистое поле в шесть часов октябрьского утра - это апокалипсическое явление, кто читал древнюю книгу - Апокалипсис. Идет смутное столпотворение гор сырого воздуха, шуршит робкая влага в балках, в десяти саженях движутся стены туманов, и ум пешехода волнует скучная злость. В такую погоду, в такой стране, если ляжешь спать в деревне, может присниться жуткий сон.

- ... шесть лет ушло зря, теперь бегом надо жить! А ты куда уходишь, Михаил? 
- В Америку. А сейчас иду в Ригу на морской пароход!
- Далече. Стало быть, дело какое имеешь знаменитое?
- А то как же!
- Стало быть, дело твое сурьезное?
- А то как же! Бедовать иду, всего лишился!
- Видать, туго задумал ты свое дело?
- Знамо, не слабо. Без харчей иду, придорожным приработком кормлюсь!
- Дело твое крупное, Михайла...

- Я хотел с Афона в Месопотамию уйти - говорят, там есть остатки рая, а потом передумал. Года ушли, уж ничего не нужно стало. Только вспомнишь детей, и как-то жалко станет. Помнишь, трое детей умерло у меня в одно лето?.. Уж двадцать годов прошло, небось кость да волос остались в могиле...

- Из Америки-то думаешь возвращаться?
- Затем и еду, чтоб вернуться.
- Едва ли: дюже далеко!
- Ничего, обучусь нужному делу и ворочусь!
- Мудрому делу скоро не обучишься.
- Это верно, дело мое богатое, скоро не ухватишь!
- Насчет чего же дело твое?
- Пыточный ты человек, Феодосий, был на Афоне и в иностранных державах, рай искал, а насущного ничего не узнал...
- Это истинно, кому что!

Хорошо будет. Встанешь утром, воткнул рычаги, повернул кнопки жарится завтрак, греется чай, насос пыль из комнаты высасывает, в руках находится умная книга. Женщину не за что терзать, и ей нечего мучиться, борясь с неуютностью жизни, - и женщина тогда порозовеет щеками, потому что в поле будут расти розы, а не рожь. Женщина тогда станет настоящей матерью могучих людей, которые народятся в мир и дадут ему здоровье и покойную силу.

Океан неописуем. Редкий человек переживает его по-настоящему, тем чувством, какого он достоин. Океан похож на тот великий звук, который не слышит наше ухо, потому что у этого звука слишком высок тон. Есть такие чудеса в мире, которые не вмещают наши чувства, именно потому, что наши чувства их не могут вынести, а если бы попробовали, то человек разрушился бы.

У околицы города висела вывеска:
"Путник, только у Глэн-Бабкока, в гостинице "Четырех стран света", высосут пыль из твоей одежды (вакуум-пюпитры), предложат влагу лучших источников Риверсайда, накормят стерилизованной пищей, почти не дающей несваренных остатков, и уложат в постель с электрическими грелками и рентгенокомпрессором, изгоняющим тяжелые сновидения".
"Масло розы - основа богатства нашего округа! Масло розы - основа здоровья нации! Американцы, уснащайте ваши мужественные тела эссенцией розы - и вы не потеряете мужества до ста лет!"
"В Азии - Месопотамия, но без рая! В Америке - Риверсайд, но в раю!"
"Элементы нашего национального рая, суть:
Пища - Жилище - Влага: Глэн-Бабкок;
Одежда - Красота - Мораль: Кацманзон;
Искусство - Рассуждение - Религия - Пути Поведения - Вечная Слава: универсальное блок-предприятие Звездного треста;
Вечный покой: Анонимная Компания "Урна";
Эксплуатация времени в целях смеха и развлечения: изолированная обитель "Древо Евы";
Препараты "Антисексус": Беркман, Шотлуа и С\н.".
"Приведи в действие тормоз опасности! Стоп! Дальше - конец света! Зайди в наш дом "Сотворение мира"!"
"Джентльмены! Танец творит человека - творите себя: танцзала напротив! Маэстро Майнрити: стаж 50 лет в странах Европы".
"Помолись! Каждый обречен на смерть! Встреча с Богом неминуема! Что ты скажешь ему? Зайди в Дом Абсолютной Религии! Вход бесплатный. Хор юных девушек зафиксированного целомудрия! Оживленная Статуя Истинного Бога! Мистические процедуры, стихи, музыка нерожденных душ, ароматное помещение! Кино религиозными методами иллюстрирует современность, пастор Фокс доказывает соответствие Истории и Библии! Посетившему гарантируется стерилизация души и возвращение перводушевности!"
"Наклони голову: тебя ждут обувные автоматы и препараты против пота!"
"Главное в жизни - Пища! И - наоборот! Усовершенствованные экскрементарии в каждом квартале Риверсайда ждут тебя! Осознай желудок!"
Кирпичников хохотал. Он читал где-то, что американцы по развитию мозга - двенадцатилетние мальчики. Судя по Риверсайду, это была точная правда.

Жизнь - в работе молекул; никто еще не уяснил себе, ценою каких трагедий и катастроф согласуется бытие молекул в теле человека и создается симфония дыхания, сердцебиения и размышления. Это неизвестно. Потребуется изобретение нового научного метода, чтобы его заостренным инструментом просверлить скважины в пучинах нутра человека и посмотреть, какая там страшная работа. 

Он слышал, что в старину люди умирали от любви. Теперь это достойно лишь улыбки. 

- Ведь, по сути и справедливости, я ничего и не достиг. Я только испытал новый способ управления миром и совсем не знал, что случится! Матиссен встал, вышел на ночной двор и крикнул собаку: - Волчок! Эх ты, тварь кобелястая! - Матиссен погладил подбежавшую собаку. - Верно, Волчок, что сердце наше - это болезнь? А? Верно, ведь, что сентиментальность гибель мысли? Ну, конечно, так! Разрубим это противоречие в пользу головы и пойдем спать!

Проснулся Матиссен на заре. В Кочубарове чуть слышно пели петухи. Он почувствовал, что ему ничего не жалко: значит, окончательно умерло сердце. И в ту же минуту он понял, что ему ничто не интересно и то, чего он добился - не нужно ему самому. Он узнал, что сила сердца питает мозг, а мертвое сердце умерщвляет ум.

- Сам знаю, что напрасно, Петропавлушкин! Да что же делать-то? Были цари, генералы, помещики, буржуи были, помнишь? А теперь новая власть объявилась - ученые. Злое место пустым не бывает!
- А я того не скажу, Исаак Григорьевич! Если ученье со смыслом да с добросердечностью сложить, то, я полагаю, и в пустыне цветы засияют, а злая наука и живые нивы песком закидает!
- Нет, Петропавлушкин, чем больше наука, тем больше ее надо испытывать. А чтоб мою науку проверить, нужно целый мир замучить. Вот где злая сила знания! Сначала уродую, а потом лечу. А может быть, лучше не уродовать, тогда и лекарства не нужно будет...
- Да разве одна наука уродует, Исаак Григорьевич? Это пустое. Жизнь глупая увечит людей, а наука лечит!
- Ну, хотя бы так, Петропавлушкин! - оживился Матиссен. - Пускай так! А я вот знаю, как камни с неба на землю валить, знаю еще кое-что, похуже этого! Так что же меня заставит не делать этого? Я весь мир могу запугать, а потом овладею им и воссяду всемирным императором! А не то - всех перекрошу и пущу газом!
- А совесть, Исаак Григорьевич, а общественный инстинкт? А ум ваш где же? Без людей вы тоже далеко не уплывете, да и в науке вам все люди помогали! Не сами же вы родились и разузнали сразу все!
- Э, Петропавлушкин, на это можно высморкаться! А ежели я такой злой человек?
- Злые умными не бывают, Исаак Григорьевич!
- А по-моему, весь ум - зло! Весь труд - зло! И ум и труд требуют действия и ненависти, а от добра жалеть да плакать хочется...
- Несправедливо вы говорите, Исаак Григорьевич! Я так непривычен, у меня аж в голове шумит!.. Так наша коммуна просит помощи, Исаак Григорьевич! Очень земля истощена, никакой фосфат уже не утучняет. Вам думу почве передать не трудно, а нам жизнь от этого! Уж вы, пожалуйста, Исаак Григорьевич! Вон как прелестно у вас: подошел, подумал что следует и машина воду сама погнала! Так бы и нам материнство в почву дать! До свиданья, пока!
- Ладно. Прощай! - ответил Исаак Григорьевич.
"А этот человек умен, - подумал Матиссен, - он почти убедил меня, что я выродок!"

Мария Александровна Кирпичникова прочитала в списке погибших на "Калифорнии" имя своего мужа. Она знала, что он к ней вернется, теперь узнала, что его нет на свете.
Она его не видела двенадцать месяцев, а теперь не увидит никогда.
- Кончена жизнь! - вслух сказала она и подошла к окну.
- Что, мама? - спросил пятилетний сын, возившийся с кошкой.
- Лето кончается, сынок! Видишь, падают листья на улице!
- А отчего ты плачешь? Папа не приедет?
- Приедет, милый!..
- Тебе жалко его? Ты ему большую книжку купила?
- А ты забыл свое стихотворение? Ну-ка, повтори!
Мальчик поднялся с пола и единым духом выговорил, боясь остановиться и забыть:
Рыжий шофер очень важен,
Ахтобузик он ведет.
Ехать быстро очень страшно;
Дядя денежки берет...
Мальчик говорил важно и про себя думал, что он шофер. Мать его начала обнимать и уговаривать лечь поспать, чтобы не быть вечером дохлым. Мальчик сопротивлялся и сам ласкал мать, жадно и сознательно, как взрослый.
- Ляжь, поспи, мальчик! Папа скорей приедет!
- Не ври, мамка! Сколько раз спал, а он все не едет!
- Ну ты так ляжь - полежи! А то к бабушке отправлю, как Левочку, скучать по мне будешь! Поедешь к бабушке?
- Не поеду я!
- Почему?
- Мне там скучно будет, а без меня папа приедет!
И все же мальчик улегся спать - мать знает, как это сделать. Мария Александровна посмотрела на ребенка - лицо его стало мирным и необыкновенным, вызывающим жалость и новые силы любви. Кажется, пусть только проснется он - и все станет новым, и мать его никогда не обидит. Но это был только милый обман образа спящего беззащитного ребенка: просыпался мальчик снова маленьким бандитом и изувером, и даже мебель от него уставала.
Оставшись в покое, Мария Александровна решила неуклонно жить. Но она понимала, что теперь всю энергию своего сознания она должна бросить на то, чтобы урегулировать свое плачущее любящее сердце. И только тогда она устоит на ногах, иначе можно умереть во сне.
Спать она боялась ложиться: отдыхающий беззащитный мозг могут растерзать дикие образы ее неутомимого несчастья. Она знала, что в спящем человеке разводятся страшные образы, как сорняки в некультурных заброшенных полях.
И грядущая ночь ей была непостижимо страшна.
Как женщина, как человек, она хотела бы иметь горсть пепла от праха своего мужа. Отвлеченная могила под дном океана не давала веры в настоящую смерть, но темным инстинктом она была убеждена, что Михаил уже не дышит воздухом земли.
Спящий Егорушка до привидения напоминал ей мужа. Отсутствовали только морщины и складки утомления у рта.
Мария Александровна не совсем понимала мужа: ей непонятна была цель его ухода из дома. Она не верила, что живой человек теплое достоверное счастье может променять на пустынный холод отвлеченной одинокой идеи. Она думала, что человек ищет только человека, и не знала, что путь к человеку может лежать через стужу дикого пространства. Мария Александровна предполагала, что людей разделяют лишь несколько шагов.

Хорошо погибнуть на крепком корабле в диком океане, но плохо насмерть захлебнуться пищей.

Изобретение ..., как все замечательное, имеет серое лицо.

Победа всегда подготовляет поражение. 

Мария Александровна поникла над книгой, Егорушка спал, часы пробили двенадцать ночи - самый страшный час одиночества, когда спят все счастливые.

Бывает старость как юность: ожидающая спасения в чудесной опоздавшей жизни.
Мария Александровна Кирпичникова утратила молодость напрасно, теперь ее любовь к мужу превратилась в чувство страстного материнства к старшему сыну Егору, которому шел уже двадцать пятый год. Младший сын Лев учился, был общителен, очень красив, но не возбуждал в матери того резкого чувства нежности, бережности и надежды, как Егор.
Егор лицом напоминал отца - серое, обычное, но необычайно влекущее.

"Смерть присутствует там, где отсутствует достаточное знание физиологических стихий, действующих в организме и разрушающих его".

Отдых - лучшее творчество.

Солнце гладило землю против шерсти - и земля вздымалась травами, лесами, ветрами, землетрясениями и северными сияниями.

Была ночь - глубокая и неизвестная, как все ночи над живой землей. Тот напряженный и тревожный час, когда по стихам забытого поэта:
И по хребту электроволн
Плывущее внимание,
Как ночь в бульварном, мировом
Таинственном романе.
В это время, когда человеку надо либо творчество, либо зачатье новой жизни.

Валентине было двадцать лет - возраст, когда выносится решение: что же делать - полюбить ли одного человека или любовную силу обратить в страсть познания мира? Или, если жизнь в тебе так обильна, объять то и другое? ... Наука стала жизненной физиологической страстью, такой же неизбежной у человека, как пол.

Нерешенность, бродяжничество мысли и неверные черты доверчивого лица - удивительная красота молодости человека.

Егор и Валя шли под руку. В голове Егора струились неясные мысли, угасая, как ветры в диком и темном поле, зажигаясь от контакта с милой девушкой, такой человечной и женственной. Но Кирпичников изобретал не одной головой, а также сердцем и кровью, поэтому Валентина в нем возбуждала только легкое чувство тоски. Силы его сердца были мобилизованы на другое.

Жизнь - порочный факт, каждое существо норовит сделать такое, чего никогда не было и не будет, поэтому многие явления живой природы необъяснимы и не имеют подобия во вселенной. Так умирающий электрон, ища в эфире труп своей невесты, может стянуть к себе весь космос, сплотить его в камень чудовищного удельного веса, а сам погибнет в его каменном центре от отчаяния, масштаб которого подобен расстоянию от Земли до Млечного Пути.

Как в старину, женщины теперь носили накидки и длинные платья, закрывающие ноги и плечи. Любовь была редким чувством, но считалась признаком высокого интеллекта. Девственность женщин и мужчин стала социальной моралью, и литература того времени создала образцы нового человека, которому незнаком брак, но присуще высшее напряжение любви, утоляемое, однако, не сожительством, а либо научным творчеством, либо социальным зодчеством. 

- Нет, когда полюблю прочно, в первый раз и на всю жизнь, тогда...
- Что тогда?
- Тогда... уйду странствовать, и думать о любимой.

Весенняя природа волновалась страстью размножения и жаждала забвения жизни в любви. И в круг этих простых сил была включена Валентина Крохова и не могла от них отбиться. Ни разум, ни чужое страдание в поэмах и в музыке - ничто не помогло горю ее молодости. Ей нужен был поцелуй, а не философия и даже не красота.

"Мама. Я счастлив и кое-что постиг. Конец моей работы близок. Только бродя по земле, под разными лучами солнца и над разными недрами, я способен думать. Я теперь понял отца. Нужны внешние силы для возбуждения мыслей. Эти силы рассеяны по земным дорогам, их надо искать и под них подставлять голову и тело, как под ливни. Ты знаешь, что я делаю и ищу корень мира, почву вселенной, откуда она выросла. Из древних философских мечтаний это стало научной задачей дня. Надо же кому-нибудь это делать, и я взялся. Кроме того, ты знаешь мои живые мускулы, они требуют напряжения и усталости, иначе я бы затомился и убил себя. У отца тоже было это чувство; быть может, это болезнь, быть может, это дурная наследственность от предков - пеших бродяг и киевских богомольцев. Не ищи меня и не тоскуй, - сделаю задуманное, тогда вернусь. Я думаю о тебе, ночую в стогах сена и в куренях рыбаков. Я тоскую о тебе, но меня гонят вперед мои беспокойные ноги и моя тревожная голова. Быть может, верно, жизнь - порочный факт, и каждое дышащее существо - чудо и исключение. Тогда я удивляюсь, и мне хорошо думать о своей милой матери и неотомщенном отце."