Я возвращаюсь домой: возле подъезда дети с засахаренными петушками на палочках (я считала, таких не делают уже лет десять; а, может, с тех пор, как я начала носить туфли на каблуках и курить). Я засыпаю, мне снятся стихи, я не утруждаю себя тем, чтобы их запомнить; после по утрам мое сознание выдает глупые ошметки вчерашних рифм и, успокаивает воспоминаниями о последнем солнце, закравшемся под веки. Я тру глаза, мир под пальцами взрывается тысячами искр, приближается фарами огромного грузовика и сыплет перцом на глазные яблоки. Прихожу в себя, хватаясь за корешок книги, с которой уснула: он отвратительно гладкий, гладкий, как зеркало, как хрусталь, как отсутствие перемен и проклятое оцепенение; я встаю с кровати, чтобы вернуть себе мироощущение, сгибаюсь в судороге и сажусь на пол, облокотившись о кровать.
Нестерпимо мерзнут ноги, тру сначала одной, а потом другой лодыжкой о ковер - долго, с упорством, до "господи, как это случилось?", до возвращения ощущения реальности. Под кроватью пахнет осенью, воротом чьего-то пальто, дождливым днем, так сильно, что на пальцах появляется ощущение керамической поверхности кружки, о которую греешь руки. Я сдергиваю простыню до пола, сохраняю.
Я ухожу из дома за четыре часа до появления детей с петушками.