Он стоял, устремив голубые глаза в высь, странно чему-то улыбаясь, что-то неистово шепча на ухо небу.
Оно отвечало ему ярым свистом ветра, неистовым клокотаньем воздуха.Пахло холодной грозой, жухлыми листьями и раскаленным асфальтом. В голубом хрусталике небесного свода застыла птица. Она раскинула черные крылья на много метров в ширь, из её впалой груди вырывались крики, на землю с высоты птичьего полета падали крупные капли крови, разбиваясь в миллиарды крохотных алых звезд, окропляя собой Землю.
Он медленно повернул шуруп на своей груди, стукнул по ней, и, с металлическим лязгом, дверца тонкого литья медленно отворилась, обнажая пустоту внутри молодого человека. Он протянул руки птице, и та будто нота, подчиняясь дыханию саксофониста, медленно падала, прямо в раскрытые ладони.
Он нежно держа в руках птицу, положил её в прямоугольное отверстие в своей груди и аккуратно затворил дверцу.
Из горла птицы вылетел предсмертный крик, а из щелей дверцы, за которой скрылась птичья агония, медленно струились алые ручейки...
Он вытер свою металлическую грудь бумажной салфеткой и вновь устремил глаза к небу.
В ожидании новой птицы. В ожидании очередного гибнущего сердца. Он больше чем санитар. Он гораздо больше чем птицелов.Но он гораздо меньше чем человек...