Иногда жгу записки- неотосланные, не смелые. Иногда рву. Реже- смываю в окна.
Я ей часто пишу. Полные безграничного цинизма и злости письма. В них пропаганда лжи и грязных мыслей, чуши, бреда, чепухи. Нечаянных болей, обид и затрав... Неслышно.
Я её обвиняю. Ненавижу чаще частого. Не из робкого десятка. Не просто не сдавалась, хотя хоронила в ворохах тлелых бумаг, но боролась, отчаянно так, вгрызаясь зубами в трубную сталь, меся десна в кровь, кроша дентиновую ткань.
Писала остервенело. Мялась девочкой, перед видавшей жизнь блядью. Хотела глубоко- глубоко под воду, захлебнуться режущим холодом, полоснувшим по горлу, лишь бы побыстрее от...
Писала о своей боли, о всепоглащающей обиде, об искусстве. Материла за недосказанное, печальное и осеннее. Вкладывала в конверты пожелтевшие листья, вливала воды из луж, дышала вымерзшим дыханием холодного и печального утра. Укладывала дрожащими ладонями мозяйку улиц и заиндевелый узор на окнах, тихо напевала старое и немодное, качала на руках прямоугольное бумажное тело, будто младенца.
Прятала свое грустное ебало от людей в складках капюшона, а дрожащие колени в широких джинсах. Прятала трусливо ожидая ответа. На все-таки отправленное. Неловкое, но колючее. Горькое, как кофейное зерно и жгучее как перец. Пахнущее последними живыми яблоками письмо.
Письмо которое я писала ей- Жизни.