Вскоре после Октябрьской революции очень многие мои современники, как известно, покинули Родину. Для меня этот вопрос никогда не вставал.
- В Ташкенте от "эвакуационной тоски" написала "Дому было сто лет", там же в тифозном бреду все время слушала, как стучат мои каблуки по царкосельскому Гостиному двору – это я иду в гимназию.
О теме поэта и поэзии
- Я с самого начала все знала про стихи – я никогда ничего не знала о прозе.
- Мы, поэты - люди голые, у нас все видно, поэтому нам надо позаботиться о том, чтобы мы выглядели пристойно.
- Я не переставала писать стихи. Для меня в них – связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных.
Можно быть замечательным поэтом, но писать плохие стихи.
- Х. спросил меня, трудно или легко писать стихи. Я ответила: их или кто-то диктует, и тогда совсем легко, а когда не диктует – просто невозможно.
- Я лирический поэт, я могу валяться в канаве.
- И только сегодня мне удалось окончательно сформулировать особенность моего метода. Ничто не сказано в лоб. Сложнейшие и глубочайшие вещи изложены не на десятках страниц, как они привыкли, а в двух строчках, но для всех понятных.
- Успеть записать одну сотую того, что думается, было бы счастьем.
О любимых писателях и современниках
- Некрасов был первый поэт, которого я прочла и полюбила. Он несомненно обладал искусством писать стихи, что доказывают особенно ярко его слабые вещи, которые все же никогда не бывают ни вялыми, ни бесцветными.
- Мы еще в одном очень виноваты перед Пушкиным. Мы почти перестали слышать его человеческий голос в его божественных стихах.
- Мой интерес к Лермонтову граничит с наваждением. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира. Я уже не говорю о его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает миф о том, что проза – достояние лишь зрелого возраста.
- Природа всю жизнь была единственной полноправной Музой Пастернака, его тайной собеседницей, его Невестой и Возлюбленной, его Женой и Вдовой - она была ему тем же, чем была Россия Блоку. Он остался ей верен до конца, и она по-царски награждала его.
- Когда в июне 1941 года я прочла Марине Цветаевой кусок поэмы (речь идет о "Поэме без героя" - прим ред.), она довольно язвительно сказала: "Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро" - очевидно полагая, что поэма - мирискусническая стилизация в духе Бенуа и Сомова, то есть то, с чем она, может быть, боролась в эмиграции, как с старомодным хламом. Время показало, что это не так.
Если Поэзии суждено цвести в XX веке именно на моей Родине, я, смею сказать, всегда была радостной и достоверной свидетельницей.
- У Мандельштама нет учителя. Вот о чем стоило бы подумать. Я не знаю в мировой поэзии подобного факта. Мы знаем истоки Пушкина и Блока, но кто укажет, откуда донеслась до нас эта новая божественная гармония, которую называют стихами Осипа Мандельштама?
- Меня поразило, как Модильяни нашел красивым одного заведомо некрасивого человека и очень настаивал на этом. Я уже тогда подумала: он, наверно, видит все не так, как мы.
- Гумилев, когда мы в последний раз вместе ехали к сыну в Бежецк, и я упомянула имя Модильяни, назвал его "пьяным чудовищем" или чем-то в этом роде и сказал, что в Париже у них было столкновение из-за того, что Гумилев в какой-то компании говорил по-русски, а Модильяни протестовал. А жить им обоим оставалось примерно по три года, и обоих ждала громкая посмертная слава.
- Кто-то недавно сказал мне: "10-е годы – самое бесцветное время". Так, вероятно, надо теперь говорить, но я все же ответила: "Кроме всего прочего, это время Стравинского и Блока, Анны Павловой и Скрябина, Ростовцева и Шаляпина, Мейерхольда и Дягилева". Судьба остригла вторую половину и выпустила при этом много крови.
Наш бунт против символизма совершенно правомерен, потому что мы чувствовали себя людьми XX века и не хотели оставаться в предыдущем.
- Достоевский не знал всей правды о зле. Он считал, что если ты зарубил старуху-ростовщицу, то потом до конца жизни тебя будут грызть муки совести и, в конце концов, ты признаешься, и тебя отправят в Сибирь. А мы знаем, что можно утром расстрелять десять-пятнадцать человек, а вечером, вернувшись домой, намылить жене голову за то, что у нее скверная прическа.
- Я уверена, что еще и сейчас мы не до конца знаем, каким волшебным хором поэтов мы обладаем, что русский язык молод и гибок, что мы еще совсем недавно пишем стихи, что мы их любим и верим им.
Ахматова передала потомкам свой век в своеобразной манере. Сейчас это понять сложнее, но современники поэтессы восхищались тем, какое впечатление производят ее стихотворения: не объясняют – показывают, не песни – беседы, интимный разговор.
"Здесь когда-нибудь будет мемориальная доска", - предрекла свою значимость 15-летняя девочка, стоявшая у истоков "женской" поэзии в русской литературе, образы любви которой в будущем будут бесконечно подвергать анализу. Любовь к Родине, к России, особенно в тяжелую для страны минуту, во время войны – самый всеобъемлющий и глобальный среди них.
Несмотря на свою выразительность и даже простоту, содержание стихотворений поэтессы глубже и шире слов, в которые они замкнуты. Лирика Ахматовой индивидуальна, поэтому спустя 50 лет со дня смерти автора до сих пор хранит в себе много тайн. Как писала она сама: "У поэта существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель.