Я сидел перед картой и силился сосредоточиться. Желчь капала из глаз непрерывно, бежала желтоватыми потоками по щекам, оставляя глубокие, обожженные по краям борозды. Глаза жгло невыносимо, я попытался зажмуриться. Это было роковой ошибкой. Ресниц больше не было. Только капнула с подбородка синеватая капля ваксы. Проклятая желчь. И как жжет глаза.
Но более этого меня раздражали толпы людишек, скрипящие и шуршавшие по карте, как два куска пенопласта, трущиеся друг об друга. Скрипевшие, как маленькие легкие шарики, от шуршания которых сводит челюсть и на висках натягиваются тугие струны, кромсающие мышцы.
Желчь с шипением падала на карту, прожигала в ней дыры с обгоревшими краями, чем вызывала неистовый скрип людишек. Подслеповатым взглядом ощупываю пространство вокруг себя (черт возьми, эта желтая дрянь почти растворила мои глазницы),и невидящий взгляд останавливается на канцелярском ноже с черной пластмассовой ручкой. Негнущимися пальцами отодвигаю лезвие (щелчок, еще щелчок и тонкая полоска мутного металла на воле).
Медленно, слой за слоем, ножом для резки бумаги сдираю с полушарий мозга оболочки.
Вешаю их через руку, как свежевыглаженный костюм. Неосторожно повернул голову (капельки желчи в воздухе, кошачий визг, ох, нет, животное, я совсем не хотел этого). Ч-черт…Тщательно расправив оболочки на руках, медленно начинаю накрывать ими карту. Когда маленькие иголочки мыслей начинают впиваться, словно канцелярские кнопки, в карту, пенопластовый шелест становиться невыносимым. Я стискиваю зубы и зажимаю руками уши, но вдруг все стихает. Человечество умерло, не выдержав моей ненависти к нему, задохнулось в моих помыслах.
Стояла мертвая тишина. Я сидел перед мокрой, залитой желчью и заваленной уже подсыхающими мозговыми оболочками картой. Наедине со сгущающимся туманом вечной слепоты. И обожженным трупиком кошки.