Этот парень был призраком. Я был уверен, что он мертв, и, честно
говоря, до того момента его судьба меня мало волновала. Некогда я
знал его как гордого и высокомерного мальчишку, но, увидев его
сейчас на своем пороге, понял, что вся моя неприязнь куда-то
пропала.

Его серо-голубые глаза слабо фокусировались на мне, и он едва
держался на подкашивающихся ногах. Гнев мгновенно вспыхнул во мне,
ведь я понял, что он все еще был слишком горд, чтобы попросить о
помощи, и я уже подумывал, не отвернуться ли от него. Хотя взгляд
его был прикован к полу, он, наверное, почувствовал мое раздражение.
До меня донеслись едва слышные извинения, и в следующий момент он,
потеряв сознание, упал мне на руки.
Некоторое время спустя я сидел на краю собственной кровати,
перебирая платиновые, потускневшие за эти годы локоны. С первого
взгляда можно было догадаться, что его долго держали под заклятием
Круциатус - настолько он был истощен и измучен… Если бы только
Круциатус…

После того, как Малфой упал в обморок, я отнес его в свою комнату.
Одежда на нем была старая и изодранная, и я решил найти что-нибудь
поприличнее… Он был настолько худ, что можно было без труда
пересчитать все ребра, бледные очертания Черной Метки на предплечье
были испещрены шрамами, словно он или кто-то еще упорно пытались
содрать ее с кожи, и одна рука была сломана. Никогда не думал, что
пожалею Малфоя, но вид его был настолько ужасен, что мое сердце
обливалось кровью.
Я стал неплохим целителем, поэтому довольно быстро вылечил его руку.
Приготовить питательные микстуры тоже не составило труда. Малфой
проспал три дня, так ни разу и не придя в себя. Причиной же его
пробуждения был кошмар, и он очнулся в холодном поту, с криком и
слезами, орошавшими его щеки.

Я никогда не видел человека, который был бы столь уязвим… настолько
несчастен.
Когда я попробовал успокоить его, он весь сжался и его тусклые глаза
в ужасе уставились на меня. Я отступил. Стоя за дверью, я наблюдал
за Малфоем сквозь маленькую щелочку: его трясло, и какое-то время он
тихо рыдал, после чего снова провалился в сон.

Следующее его пробуждение прошло гораздо спокойнее, хотя он
по-прежнему не поднимал на меня глаз. Я принес еду, и он съел ее, ни
на что не пожаловавшись. Я отправил его в ванную, и он опять же ни
разу не возмутился, хотя мне и пришлось приобнять его одной рукой за
талию, чтобы помочь дойти до ванны. Малфой не разговаривал и
отказывался смотреть на меня, после той ночи никогда не кричал, хотя
я видел, что всякий раз при пробуждении по его щекам текут слезы.
Складывалось такое впечатление, будто он сожалел, что остался жив, и
что ему хотелось рыдать, ведь каждое утро он просыпался в слезах.
И почему-то… я заботился о нем… Почему… Я не мог видеть его таким,
хотя еще месяц назад сказал бы, что Малфой получил то, что заслужил.


Но теперь все изменилось. Я старался отогнать сомнения, не задавать
самому себе вопрос, зачем все это делаю. В конечном счете, я же мог
просто отправить Малфоя в больницу, ведь так? Там бы его прекрасно
вылечили, если бы, конечно, Министерство еще раньше не упекло его в
Азкабан.

Нет. Малфой остался у меня, потому что я хотел знать, что с ним
произошло, почему он был в таком состоянии. Выслушав его рассказ, я
и намеревался решить, что делать дальше.

Прошел месяц, а Малфой все еще оставался тайным гостем в моем доме.
Я, как обычно, занимался своими делами, ко мне приходили люди, и
никто не знал о нем. Он только-только начинал походить на здорового
человека. Но он все еще молчал и не смотрел на меня, хотя так было
даже лучше, потому что в то время я еще не чувствовал себя готовым к
серьезному разговору.

Спустя полтора месяца он начал иногда говорить тихое «спасибо»,
когда я приносил ему еду, или здороваться, когда я утром отдергивал
шторы в спальне.

Два месяца спустя Малфой стал поднимать на меня взгляд, что
приводило меня в ярость, ведь он казался таким грустным… сломанным.

Через три месяца мы начали играть в шахматы. Его грустный взгляд
сменился безразличием и легкой удовлетворенностью. Я рассказывал ему
о себе, о своей жизни, о друзьях - а он слушал. Иногда Малфой
комментировал и даже задавал вопросы. Иногда, поздно возвращаясь с
работы, я находил ждущий меня на столе теплый ужин. Готовил он
изумительно, но не желал принимать никакой благодарности.

По истечении четырех месяцев между нами установилось некое подобие
дружбы. Малфой никогда не улыбался, но я был уверен, что он был
по-своему счастлив. Приходя домой, я находил его блуждающим по саду
или нежащимся на солнышке (хотя вряд ли загар приставал к его белой
коже…). Он всегда готовил на двоих. Мы часто и помногу
разговаривали, иногда даже о чем-то личном. Обычно темой для бесед
становились какие-то хорошие воспоминания, слушать которые было
очень приятно. Теперь Малфой выглядел гораздо лучше: его белокурые
локоны, которые были длиною до плеч, когда я его нашел, отросли еще
больше, спускаясь на спину, к ним вернулись блеск и шелковистость.
Он сам теперь не был таким худым, как раньше, нарастил немного мышц.


Прошло пять месяцев, и я не мог больше прятать Малфоя. Мы
отправились в Лондон, в Министерство. Как я и предполагал, его
вместе с другими стремились посадить в Азкабан. Но и у меня были
свои связи. Несколько рывков там и тут - и Малфою обеспечили
неприкосновенность, при условии, что он еще три месяца будет жить на
моем попечении (как бы испытательный срок) и к нему применят
следящее заклятье, чтобы знать обо всех перемещениях и используемой
магии. Мы согласились. Прошло уже пять месяцев, и еще три не сыграли
бы большой роли. Следящее заклятье его тоже мало волновало.

Я старался не обращать внимания на захлестнувший меня восторг,
услышав вынесенный ему приговор, пытался игнорировать собственные
эмоции, узнав, что Малфой должен пока остаться со мной. Я
отмахивался от этих чувств, как от какой-то глупости. Не то, чтобы я
испытывал к нему нечто большее, чем просто симпатия…

Так прошли еще два месяца. Мы оба были счастливы, он жил со мной, и
все шло, как и раньше. Только теперь он иногда прогуливался по
лондонским магазинам или брал на дом небольшую работу, чтобы чем-то
занять себя в мое отсутствие. Было очень забавно наблюдать, как он
радуется, заработав несколько галеонов, хотя ни один из нас на самом
деле никогда не нуждался в работе.

Три месяца подошли к концу. Министерство решило, что теперь он
свободный человек, хотя время от времени они и собирались наблюдать
за ним. Я изо всех сил притворялся, что ничего не чувствую. Теперь
он стал свободным и волен был в любой момент покинуть меня, и я не
мог понять, отчего мне так больно.

Ложь… Я прекрасно понимал, почему мне претила сама мысль о том, что
я приду домой - и увижу, как он уходит. Но я не хотел это
признавать. Уехать было его правом, я и так слишком долго удерживал
его.
Так, однажды вечером я вернулся домой, и там меня не ждали - ни
ужин, ни разговоры, ни тихое пожелание спокойной ночи. Я лег спать,
голодный, с тяжелым сердцем и мыслями о нем…

Мне казалось, что следующий день пролетел слишком быстро… я боялся
идти домой, в эту пустоту. Поэтому после работы отправился в бар с
несколькими старыми друзьями. Я пил и слушал их разговоры. Уже ближе
к ночи я, наконец, аппарировал к своей двери. Войдя внутрь, я закрыл
глаза, пытаясь представить себе запах приготовленного им сырного
ассорти, доносящийся из соседней комнаты.

Когда я открыл глаза, то и впрямь почувствовал витавший в воздухе
запах специй и сырного ассорти – все как в моей иллюзии.
Я моргнул…
Дважды…
Трижды…

Но ничего не изменилось. Я мог даже видеть тарелку с едой, стоящую
на столе, и слышать звук льющейся из крана воды на кухне… а затем
кран закрыли. Я молился, чтобы это все не было какой-то
галлюцинацией или плодом моего разыгравшегося после выпивки
воображения.

- Ты поздно.
Он вышел из кухни и смотрел на меня, вытирая руки маленьким
полотенцем для посуды.
Я зарыдал, слезы застилали мне глаза, сбегая вниз по щекам, но я
ничего не мог поделать. Мгновение - и я сжал его в объятьях, держа
так крепко, словно боялся, что, стоит мне его отпустить, и он
исчезнет.
Я пытался сказать что-нибудь, но слова и обрывки фраз застряли у
меня в горле, и я только давился слезами. В конечном счете, я бросил
эту затею и поцеловал его, сначала мягко, постепенно углубляя
поцелуй, делая его более страстным. Когда я оторвался от него, он
посмотрел на меня… не с отвращением или удивлением, а с пониманием…
- Я тоже скучал по тебе.