И дома, как встарь титаны –
лица вымазаны гипсом –
многоглазы, неустанны,
вновь терзают Диониса.
Мир-волчок из пальцев вырван,
в пыль – бараньи астрагалы,
шишка пинии – под солнце;
а последнее зерцало,
то, в которое смотрелся
боголовец и младенец,
позакроет свои тайны
от расшитых полотенец.
Лишь одно предельно ясно:
до конца он не растерян.
раздробленный, всем напрасный,
он один пребудет целен.

Вместе с летним терпким дымом
кровь пропитывает осень.
кто вином подземным хлынет –
в третий раз родиться просит
на исходе зимней пляски;
Критскую разбивши крипту,
вон с корзиной – не с коляской –
мчится праведная Гипта,
и качает головой,
осажденная молвой –
ей не надобно бояться
снов питомца-туроядца.
Что спасла тогда Паллада?
Любопытствовать? Молиться?
Но светильники не гаснут
у простой десятерицы.

Москва-С.Петербург 2010