В автобусе друг меня просит
плотно закрыть занавески и отключиться -
"чтоб не мешать спящим",
и я понимаю, что паланкин на колесах
действительно есть подобие храма для сна
и в нем витает дух эпохи Момояма.
И тут меня осенило: не успел я ответить,
как друг мой усталый заснул,
и я, никому не мешая,
поглядываю в щелку меж занавесей -
наш путь идет по краю
светящегося обрыва,
"момиджи" - нежные клены -
едва касаются сквозь стекло моего лица,
как бы желая скрыть от моих слегка воспаленных очей
огневидный океан - Токио.
А дальше я засыпаю.
Неодолимо.
Меня пробуждает - конечно,
рождающееся меж гор солнце,
и первым делом - Христос
из белого камня,
отблеск меньшой гигантов
из Лиссабона и Рио -
раскинул руки, расширил Сердце
у католицкого храма
при въезде в град Киот
("Не отсюда ль Киот Провансалец,
весьма заумный певец Парцифаля,
раскаливший Вольфрама фон Эшенбаха?" -
кивнул мне платан).
И я вспомнил, что днесь - воскресенье.
Нашли - и Сад,
и пещеру - и видели Свет Воскресшего
(я говорю без шуток)
в Благовещенском Соборе,
легком, небесного цвета -
пели всё по-японски,
и вдруг: трогательное "Премудрость, прости"
и "Святая- святым".
А подпевали - пальма,
золоторогое древо "эноки"
и безымянное древо
с шершавой серой кожей
и оранжевыми капельками "крови"
в разломах коры.
И лишь вечером,
созерцая "ута-авасэ" -
поэтическое состязанье,
посвященное "умилостивленью духа
императора Го-Сиракава"
(о нем еще речь впереди),
я вспомнил: на Руси в этот день
"Иван-Бражник" осенний -
а в Ямато "Белые росы", "сирацу"...
И в распевной опоньской речи
"сирацу" звучало мне сиро
как "сыро-серебро", убеляя
и слух и время:
"Белая роса -
капля слезинки-благодарности
из очей Будды", - напевала древним распевом
Сацуко Итихара...