Стивенсон "Олалла" (отрывок)
странная история...как раз на ночь...думаю,стоит прочитать.
" -- Ну вот, -- сказал доктор. -- Мое дело сделано, и могу не без
гордости сказать, что сделано хорошо. Остается только отправить вас
куда-нибудь из этого сырого, гиблого места, чтобы вы пожили месяца два на
свежем воздухе и со спокойной душой. Последнее зависит от вас. Что касается
первого, то в этом, кажется, я могу вам помочь. Все вышло случайно. На днях
ко мне заглянул священник одного сельского прихода; а так как мы с ним
давние приятели, хотя и противоположных профессий, то он обратился ко мне с
просьбой, не могу ли я помочь одной семье из его прихода. Это знатное
семейство, но вы чужестранец и вряд ли знаете наши аристократические имена,
так что я скажу только, что когда-то это был богатый и славный род. Теперь
же потомки его находятся на грани нищеты. Все их владения составляет родовой
замок и несколько лиг скалистой пустоши, где и коза не прокормится. Но замок
старинной красивой постройки, он стоит высоко в горах, и место там очень
здоровое. Я тотчас подумал о вас и сказал ему, что у меня есть офицер,
оправляющийся от ран, которые он получил, сражаясь за благородное дело, так
не пустят ли они его к себе. Лицо священника, как я и предполагал злорадно,
потемнело. "Нет, -- сказал он, -- об этом не может быть речи". "Тогда пусть
голодают, -- ответил я, -- терпеть не могу спесивых оборванцев благородных
кровей". С тем мы и расстались, не очень довольные друг другом; вчера, к
моему удивлению, падре вдруг возвращается и говорит, что дело оказалось не
таким трудным, как он предполагал. Словом, эти гордецы спрятали гордость в
карман, когда он все-таки рискнул заговорить о моем предложении. Я обо всем
договорился и снял для вас в самом замке комнату -- теперь дело за вами.
Горный воздух обновит вашу кровь, а тишина и покой тех мест стоят всех
лекарств мира.
-- Доктор, -- ответил я, -- вы с первых минут нашего знакомства мой
ангел-хранитель, и ваш совет равен для меня приказанию. Прошу вас только
рассказать подробнее о семье, в которой мне предстоит жить.
-- Я и хочу, -- продолжал доктор. -- Тут, видите ли, есть одно
щекотливое обстоятельство. Эти бедняки, как я уже сказал, очень высокого
происхождения, и гордость их доходит порой до самого непомерного чванства,
для которого сейчас нет, конечно, никакого основания. Вот уже несколько
поколений этой семьи живут как бы в вакууме: богатые аристократические семьи
недосягаемы для них, а бедные люди -- слишком низкая компания; и даже
теперь, когда нужда заставляет их открыть двери родового замка для
постояльца, они не могут сделать этого, не оговорив одного обидного условия:
постоялец должен держаться на почтительном расстоянии. Вас будут
обслуживать, как полагается, но никаких попыток к сближению.
Не стану отрицать, самолюбие мое было задето, но, видно, именно поэтому
мне очень захотелось поехать -- я был уверен, что если захочу, то сумею
расположить к себе этих гордецов.
-- Ничего обидного не вижу в этом условии, -- ответил я доктору. -- Я
понимаю их чувства, даже разделяю их.
-- Правда, они вас не видели, -- продолжал доктор учтиво. -- Если бы
они знали, что вы самый приятный и красивый из всех англичан, какие бывали у
нас (в Англии, я слыхал, красивые мужчины не редкость, а вот приятных не так
много), то они отнеслись бы к вам более любезно. Но поскольку вы так
спокойно приняли их каприз, тем лучше. Что до меня, то мне кажется их
требование оскорбительным. Впрочем, в конечном счете вы окажетесь в выигрыше
-- семейство вряд ли представило бы для вас интерес. Их всего трое -- мать,
сын и дочь. Старуха, говорят, полоумная, сын -- деревенский дурачок, дочь --
простая девушка, о которой очень высокого мнения духовник, из чего можно
заключить, что, по всей вероятности, -- тут доктор улыбнулся, -- красотой
она не блещет. Как видите, ничего соблазнительного для такого блестящего
офицера, как вы...."