Детское «мы – вместе» и стариковское «мы – пока вместе» музыкально окрашены,

в них слышны зов и призывание, плясовая и полонез.

У взрослых другая музыка: лирика и марши.
В.В. Костецкий. Как возможно обаяние старости

Ясно, как апельсин: старики никогда не были детьми.
Рэй Брэдбери. Вино из одуванчиков

Каких-то сто лет назад никто в Европе и понятия не имел о том, что такое детство. Дети воспринимались в качестве недоразвитых взрослых, которых необходимо как можно скорее выдрессировать для включения в социум. А все их отличия от уже развившихся взрослых считались пороком, временным недостатком, болезнью, которые следует преодолеть. Поэтому детей били, насиловали, продавали, уничтожали изнурительной работой, и никто не горевал из-за смерти младенца – не только потому, что младенцы мёрли как мухи, но и потому что пользы от них, как от душевнобольных, неполноценных, уродов – обуза, да и только. Открытием мира детства современная цивилизация обязана благородному Жан-Жаку Руссо, указавшему современникам на удивительную для того времени, и совершенно очевидную для дня сегодняшнего штуку: оказывается, ребёнок устроен не так, как взрослый. Он иначе дышит, видит, чувствует, мыслит. В явлениях и предметах окружающего мира он воспринимает нечто иное, совсем но то, что взрослый. Воспринимает, осознаёт, делает выводы и действует – по иным, чуждым взрослому человеку принципам и мотивам.

Всё это удивительно по двум причинам. Во-первых: каким образом все наши предки, неисчислимая громада поколений, за крохотным исключением последнего века, не замечала столь очевидного факта? А во-вторых, почему никто из взрослых, независимо от того, осведомлён ли он об особости детства или нет, не в состоянии взглянуть на мир глазами ребёнка – и это несмотря на то, что каждый из нас имеет личный исчерпывающий опыт такого восприятия? Это удивительно, ибо необъяснимо. Но есть в мире вещи ещё более занимательные. Если с детством все более-менее разобрались, то со старостью – отнюдь. И вряд ли это случится скоро. Просто потому, что никто не имеет представления о том, чем дышит старик, пока не состарится сам. А состарившись, утратит навык восприятия мира, свойственный взрослому. Вот почему испокон веку и до сих пор старость воспринимается всего лишь увядшей зрелостью, но никак не самодостаточным миром, третьей ипостасью жизненного пути, равноценной детству и зрелости. Точно так же как наши предки не ведали детства, мы сами до сих пор не знаем старости. И старость, этот великий и замкнутый геронтический мир, ещё только предстоит открыть и постичь, если нам дорого самопознание и осмысление своего существования.

А пока что старость для нашего мира – великая тайна. Её очарование неведомо, самодостаточность загадочна и просветление непостижимо. Никто не в состоянии объяснить её магического излучения, одолеть её дряхлую силу и объять её необъятную мудрость. Старость стоит перед лицом смерти, прислушиваясь к себе, на мир же оглядываясь через плечо, ибо мир для неё – воспоминания, а не реальность. И мы, не являющиеся пока стариками, склонны наделять старость чертами детства, всего лишь за неимением точных ассоциаций. Не в силах объяснить поступков и слов стариков, мы снисходительно пожимаем плечами и ставим диагноз: впал в детство. И время, слепой поводырь, ускользает из нашего сознания в этот момент, неподвластное меркам мирской суеты, которую мы привыкли принимать за настоящую жизнь. И нам начинает казаться, что наше суждение – истина, и эта беспочвенная убеждённость в своей правоте обезоруживает нас перед внезапностью собственной старости и отнимает способность осознавать прожитое. И мы боимся её, эту непонятную чуждую старость, и всю свою жизнь сторонимся её, молодимся, бодримся, обманываемся, не ведая мира, на пороге которого топчемся так бестолково, не в силах вырвать себя самих у себя для себя же.

http://imageserver.ru/archives/1314#respond