"Если есть тьма африканская, то есть, похоже, и тьма английская... Не отыщется
ли параллель у самых наших дверей, не увидим ли мы в двух шагах от наших соборов
и дворцов ужасы, подобные тем, что Стэнли обнаружил в необозримых
экваториальных лесах?" Так писал в 1890-е годы Чарльз Бут.


Туманы, дождь и сырость...а под ними...
Верлен писал, что в Лондоне "среди варваров". Однако мысль его шире: он говорит
о том, что в чуждом ему городе нет иного культа, кроме культа власти и денег.
Вновь звучит слово "Вавилон", ибо где еще обитать этому языческому сонмищу? В
1863 году после поездки в Лондон Достоевский писал: "Это какая-то библейская
картина, что-то о Вавилоне, какое-то пророчество из Апокалипсиса, в очию
совершающееся. Вы чувствуете, что много надо вековечного духовного отпора и
отрицания, чтоб не поддаться... и не обоготворить Ваала". Он заключает: "Ваал
царит и даже не требует покорности, потому что в ней убежден... Бедность,
страдание, ропот и отупение массы его не тревожат нисколько". Рабски служащие и
поклоняющиеся ему язычники бессильны, когда с началом каждого дня "тот же гордый
и мрачный дух снова царственно проносится над исполинским городом".

Лучшее, может быть, представление о городе дает тень, которую он отбрасывает.
Эту тень можно увидеть внутри границ, проведенных на "карте бедности" Чарльза
Бута (1889), где в рисунок красных и золотых полос, соответствующих зонам
зажиточности и богатства, вторгаются черные и темно-синие участки -
соответственно "Низший слой. Зловредные, полупреступные элементы" и "Очень
бедные, перебивающиеся случайными заработками. Хроническая нужда". Карта более
крупного масштаба, показывающая неблагополучные районы, содержит сто тридцать
четыре зоны бедности, "примерно по 30 000 жителей в каждой"; здесь темно-синий
цвет сгущается к берегам Темзы, а в других местах мы видим концентрические
круги, где "наиболее равномерной бедности соответствует центральная часть." Все
эти люди родились и выросли в Лондоне - в Паддингтоне и Пимлико, в Уайтчепеле и
Уоппинге, в Баттерси и Бермондси.


Впореки всему...
Город словно бы стал неким необитаемым островом, где жители вынуждены
пробираться ощупью. Но теплилась в нем, вопреки всему, и жизнь иного порядка.
"Невозможно понять, - сказала Буту одна сестра милосердия, - как неимущим,
лишенным всякой поддержки, удается сводить концы с концами, если не знать об их
великой доброте друг к другу - даже между незнакомцами. Это очень многое
объясняет". Ей вторит проповедник-нонконформист: "Только бедные по-настоящему
делятся. Они хорошо знают, что кому нужно, и готовы прийти на помощь".
Католический священник: "Доброта их к себе подобным просто поразительна". Вот
вам еще один слой реальности, скрытый под всеми описаниями грязи и скверны.
Глубоко пережитый опыт совместного страдания не всегда шел во вред душам
неимущих. Условия городской жизни порой вели к отчаянию, пьянству, смерти, но
была по крайней мере возможность совсем иных человеческих проявлений - доброты и
щедрости к тем, кто рядом, кто попал в ловушку той же суровой и мерзкой
действительности.


А дети...всегда дети.
Во многих отношениях Лондон был городом мелодрамы, и юные его жители были
неравнодушны к театральной игре и декламации. Один из ежедневных уроков чтения в
лондонских школах основывался на драматургическом материале, и мальчики и
девочки города испытывали настоящую "страсть к актерству". В "Ярмарке тщеславия"
(1847-1848) Теккерей выводит двоих лондонских мальчиков, имеющих явную
"склонность к изображению театральных типов". Другой лондонец, писавший в начале
1830-х, отмечает, что "почти у каждого мальчика имеется игрушечный театр".

В одном стихотворении 1894 года описывается "дочь Сити - полудевочка,
полуэльф... болтающая сама с собой" и играющая в "классики" на ступенях собора
Св. Павла. Лондон "тщетно грохочет", пытаясь завладеть ее "рассеянным слухом", а
она не удостаивает и взглядом высящуюся над ней церковную громаду. Здесь
высвечены достоинство и самодостаточность "дочери Сити", которые не имеют ничего
общего с какими бы то ни было проявлениями мощи и делового успеха вокруг нее.
Она словно бы сотворена самими городскими условиями, и в то же время в ней есть
нечто, способное игнорировать их. В эту тайну был посвящен поэт конца XIX века
Лоуренс Биньон, который изобразил двоих детей, танцующих в переулке "лицом к
лицу" под звуки пресловутой шарманки. Они смотрят друг на друга "сияющими
серьезными глазами, полными совершенного удовольствия". Общая радость и
взаимопонимание возвышают их над неприглядным материальным миром вокруг. В
романе Джорджа Гиссинга "Фирца" (1887) Гилберт Грейл сворачивает на Ламбет-
уок[16], и "стоило ему это сделать, как перед ближайшим питейным заведением
заиграла шарманка. Грейл подошел ближе; дети затеяли танец, и он остановился
посмотреть. Знакомы ли вы с музыкой сумрачных улиц, под которую танцевали
дети?.. волнение, какое вам и не снилось, коснется вас, и в нем вам откроется
секрет потаенного Лондона". Это великий секрет тех, кому довелось существовать в
темном сердце города. Это вызов и самозабвение, сплавленные воедино. Это
лондонский танец.