***

После зимней сессии все разъезжались по домам, и Итачи, собирая сумку, уже планировал, как проведёт эти каникулы.
Дом встретил его знакомыми запахами, уютом и родительской заботой, которая, в принципе, не была навязчивой, но всё же иногда напрягала. Младшего брата Учиха практически не видел, а если же и сталкивался с ним в коридорах между комнатами, то медленно, растягивая слова, говорил: «Привет, зверёныш». Угрюмый Саске кидал ему в ответ колючие взгляды, и бесшумно исчезал в своей комнате. Итачи хмыкал, провожая глазами закрывающуюся дверь и думал о том, что брат чем-то напоминает ему его самого, примерно в том же возрасте.
«Надо быть проще, Саске, и люди к тебе потянутся», - думал он в тот момент и уже через минуту забывал о существовании младшего брата, погружаясь в безрезультатные попытки дозвониться Сасори.
- Ты опять «марафонишь», мать твою!? – злобно зашипел Учиха в трубку, когда через четыре дня рыжее «алё» всё же нарушило мерное пипикание гудка, уже неимоверно бесившее Итачи.
Он и сам не заметил, как наобщавшись с Сасори, тоже начал сыпать матами и откровенно пошлить, хотя никогда прежде не позволял себе этого.
- Не надо обижать мою мать! – с хохотом ответил рыжий. – А эти дни я пропадал, чтобы выбить себе выходной! – было слышно, что он чуть ли не пританцовывает от радости.
- Подожди, как выходной? А как же работа? – повис в недоумении Учиха.
Он уже не понаслышке знал о суровом характере матери Сасори, являющейся его менеджером, и способной в любое время выдернуть рыжего с учёбы, ради очередного выгодного контракта.
- Я откупился, - Итачи услышал, как Сасори закурил, и ему тут же показалось, что даже в носу защипало от знакомого ментолового дыма, так любимого рыжим. – Снял накопленные бабки и заплатил неустойку за два дня. Так что следующие выходные жду тебя у себя. Отказ и возражения не принимаются!
Сначала Итачи открыл и закрыл рот, не зная, что ответить, а затем понял, что стоит посреди гостиной и глупо улыбается.
- Я попробую достать билеты, - даже в его голосе было слышно его состояние и рыжий, наверное, понял его.
- Ты чего там? Лыбишься, Учиха? – рассмеялся своим тихим приятным голосом Сасори и добавил, - Ты не пробуй, а уж вывернись и достань, - было слышно, как рыжий тоже улыбается в трубку. – И ещё…
- Да? – не выдержал долгой паузы Итачи.
- Ита, пообещай, что поцелуешь меня, когда приедешь…
- Ты придурок!
- Я это и без тебя знаю…
- А без этого никак?
- А нафига тогда ты мне тут нужен? – смех.
- Придурок! – шипение, медленно, но верно переходящее в смех.
- А как же иначе? Ну, так что? Обещаешь? – пауза.
- Хорошо, - еле слышно, сквозь зубы.
- Чего?
- Хорошо, говорю, - ещё тише.
- Чего, чего??
- Хорошо, говорю! Придурок, - добавил Итачи ласково и, не выдержав, рассмеялся.
- Смотри! Ты обещал, Учиха! – радостно сообщил ему Сасори и повесил трубку.
А Итачи в этот момент подумал только о том, что намного проще сказать, чем сделать, но почему-то глупая улыбка совершенно не желала уходить в этот момент с его лица.
Всю дорогу, пока он ехал на поезде к рыжему, Учиха отчаянно сомневался в своём решении. Теперь у него не возникало в голове даже мысли о том, какого пола его друг, хотя он много раз окончательно запутывался, когда рыжий начинал говорить о себе то в мужском, то в женском роде. Пару раз Итачи спрашивал, кем себя считает сам Сасори, на что тот морщился и отвечал, чтобы он его считал тем, кем ему удобно. Естественно Учиха не хотел обидеть друга и называл его в соответствии с тем полом, коим тот являлся в данный момент. Однако, он не раз ловил себя на мысли о том, что его так и подмывает обратиться к рыжему, как к девушке. Он не знал, как к этому вопросу относился сам Сасори, и эта неизвестность довольно сильно угнетала Итачи. Но думая о том, что его друг и так натерпелся, парень засовывал куда подальше свои заморочки и старался не думать об этом.
Ему уже было совсем не важно то, что было с Сасори до встречи с ним, и он как ребёнок радовался его каждой маленькой «победе»: «целую неделю без наркоты», «не проспал занятия», «отказался от ночного «промоушена»». Итачи даже не заметил, как на привычное Сасорино «я тебя лю», он автоматически начал отвечать «я тебя тоже», поначалу не задумываясь, а после задаваясь вопросом – насколько он серьёзен, отвечая подобным образом.
Подъезжая к перрону, Итачи понял, что окончательно запутался, и уже не слышал собственных мыслей из-за громко ухающего в груди сердца. А в голове вертелась только одна дурацкая мысль о том, что накануне, перед отъездом, Сасори позвонил ему и рассказал, что прокол нижнюю губу.
Пирсинг был отдельной статьёй в жизни рыжего, выделенной жирным красным цветом, потому как проще было сказать, что у него НЕ проколото. Оба уха Сасори были укомплектованы плотным рядом маленьких колечек, от мочки до середины ушной раковины. А почти на самом верху края ушей, было ещё по колечку, причём одно из них было проколото самым садистским, по мнению Итачи, способом, потому как постоянно задевало нерв. Каждое прикосновение к этой серёжке, доставляло рыжему неимоверную боль, от которой он шипел и морщился. На вопрос «Зачем?», Сасори отвечал, что любит боль, а Итачи не знал – считать ли это пижонством или верить.
Помимо ушей у рыжего был проколот нос, язык и пупок, и все металлоискатели сходили с ума и заходились истерическим визгом, стоило Сасори приблизиться к ним.
Но помимо «железа», тело рыжего «украшали» две татуировки – одна на правой руке, а другая на левой. Обе из них изображали кошек, только одну целиком, а от второй только оскаленную морду, среди шипастых роз. У рыжего было несколько кличек, одна из которых в переводе означала «кошка», и видимо именно это обуславливало тематику рисунков. Татуировки были огромными и от предплечий доходили почти до локтей, и Сасори любил рассказывать о том, как матерятся фотографы, замазывая весь этот арсенал в «фотошопе». Итачи в очередной раз сомневался в том, что ему рассказывал рыжий, а затем, махнув рукой, вновь верил, потому как понимал, что иначе уже не может.
Вообще, он считал татуировки и пирсинг верхом вульгарности и безвкусицы. Учиха не понимал, что именно может подвигнуть человека на такой шаг, чтобы он в трезвом уме и здравой памяти изуродовал себя. Когда же рыжий показал ему их впервые, парень ужаснулся, но почувствовал внутри какое-то покалывание и привкус азарта во рту, того самого, который он ощутил ещё тогда, узнав что его друг был девушкой. Было в этом что-то запретное, неправильное и такое животно-притягательное, что он уже и сам не заметил, как стал зависимым. Всё, что случалось с Сасори, событие или просто его отличие от других, не важно что – внешность, поведение или образ жизни, всё это настолько шокировало парня, что вместо того, чтобы сломя голову бежать от этого экстраординарного человека, Итачи тянуло к нему, как магнитом.
Это стремление иногда доходило до абсурда и примерного правильного Учиху начинали в буквальном смысле сводить с ума и эти многочисленные дырки в теле друга, и его кошмарные татуировки, которые хотелось гладить, трогать и просто смотреть.
«Ты жертва рекламы, стереотипов и своего времени», - ругал себя Итачи после очередного «я тебя тоже» в трубку. А сам в это время чувствовал, как его ломает и корёжит от того, что ему безумно нравился человек, предназначенный ему природой и теперь вот так глупо отнятый человеческой обидой и глупым спором.