И хочется мне, чтобы это было то самое, долгое, крепкое, неизлечимое, невыветриваемое из головы даже морским штормовым.
Мечтается мне только об этом в последние две недели.
И мама смеётся, покупает мне не те йогурты, что я спрошу, вяжет не те свитера, что я прошу и (хоть бы мне не казалось) выздоравливает.
Я встречаю полгорода, пока возвращаюсь домой в баскетбольных шортах ненакрашенная и уставшая, одеваю каблуки и бегу на улице опять, мне так одиноко в этих четырех стенах, если ты не звонишь и не пишешь смски.
Ты, наверное, догадываешься обо всём, но не нужно, не нужно мне об этом знать.
Иначе я перестану по ночам летать.

И за окном дождь, а во мне-свет. На улице холод, а в комнате-тепло.
Я бегаю в резиновых сапогах за молоком, снова не хочу учить литературу, разбирать хлам в голове и сердце и поэтому перехожу на хлам в квартире. 
А впереди еще столько всего летнего, фруктово-ягодного, солнечного, гитарного, закатно-рассветного, что кружится голова и сосёт под ложечкой от предвкушения.