Лет в 11-12 у меня наблюдалась какая-то нездоровая тяга к поджиганию. Я жег все: бумагу, пенопласт, я бросал в костер баллончики из-под лака для волос, чтоб погроме ебнуло, и даже патроны от АК-47, которых отчего-то на районе валялось чуть больше, чем дохуя. Последние хлопали , но слава Богу, никого не убили.

А однажды я поджег веранду в детском саду. В отсутствие детей, естественно..  Ну, и она загорелась, в общем-то..  Меня схватила директор сада, выпытала адрес и поволокла домой, к матери.

Вообще-то меня воспитывали в строгости. Любой проступок наказывался, и наказывался серьезно.  Я мысленно попрощался с жизнью.. И вот мы уже дома. Директорша во всех красках описывает, как я спалил веранду, такой-сякой негодяй. Маман таскает меня за уши, называет оболтусом, обещает лишить ежедневных денег на мороженку, и хорошенько всыпать, как только уважаемая директор уйдет.

Уважаемая директор уходит и… И не происходит ничего. Мама продолжает собираться в магазин(занятие, за которым мы её и застали), ни слова не говоря и все как обычно. Я тихо хуею в ожидании ремня, но ремня все нет..  Вместо ремня она интересуется, какую мороженку мне хочется сегодня: литовское белое эскимо или же ленинградское? – Мой хрупкий детский мозг и я следом за ним выпадаем в осадок: я поджег веранду, но мне предлагают эскимо. Я выбрал «Ленинградское». Эстонское эскимо не стали бы есть даже дети голодной Африки.

Мама ушла, а я сидел и думал: ловко она разыграла спектакль перед директрисой. Что всыпет мне, что лишит мороженого..

И было еще чувство. Странное такое и непонятное доселе.. Чувство, что какую бы глупость я не сделал, что бы не натворил, мама всегда будет на моей стороне. Даже если я виноват, но накосячил где-то за пределами родной квартиры и в этом замешаны посторонние люди,  она всегда-всегда будет на моей стороне.

Осознание было настолько ярким.. Удивительным.  Мне было 11 и я решил никогда этим не пользоваться. Мне стало стыдно не за спаленную веранду, мне стало стыдно за то, что маме пришлось разыгрывать такой спектакль из-за меня.  Косячить я, конечно, не перестал, но бегать стал куда быстрее. А когда  ловили, никогда больше не сознавался, где живу.