[700x525]

Доброго всем вечера!

Сегодня поговорим о литературной основе фильма "Американский психопат", в котором Кристиан Бэйл сыграл одну из своих самых ярких и скандальных ролей. Это очень важно- прочесть эту книгу, ставшую символом той эпохи, проникнуть в сущность главного героя, чтобы оценить насколько сложно Кристиану Бэйлу было вживаться в шкуру Патрика Бэйтмана и насколько надо было быть смелым, чтобы сыграть в столь жестоком фильме о взрослом ребёнке с ножом в руках.

Информация получена с сайта http://ru.wikipedia.org//

Действие романа происходит в конце 1980-х, в основном на территории Манхеттена, и посвящено описанию приблизительно двух лет из жизни Патрика Бэйтмена, главного героя и рассказчика. В начале романа Бэйтмену 26 лет. Базовую часть сюжета составляют описания преступлений Бэйтмена, хотя достоверность этих описаний к концу повествования становится все более сомнительной. Бэйтмен происходит из богатой семьи, закончил Эксетерскую академию, Гарвардский университет, (выпуск 1984 года) и работает на Уолл-стрит в фирме «Пирс энд Пирс». Бэйтмен — воплощение образа яппи 1980-х.

В романе Бэйтмен детально описывает, как он пытает и убивает своих жертв, среди которых:

1. Молодые женщины, среди которых его бывшие и нынешние подруги, проститутки, девушки из бюро эскорт-услуг.
2. Конкуренты по бизнесу (например, человека по имени Пол Оуэн он убивает прямо у себя в квартире).
3. Бедняки, бомжи, безработные, которых он встречает на улицах города. Бэйтмен именует их «генетическим мусором». Чернокожего попрошайку он встречает дважды по ходу романа — при первой встрече выкалывает ему глаза.
4. Представители других этнических групп (в частности, китайский мальчишка-курьер, которого он принимает за японца).
5. Просто люди, которых встречает на улице, в частности мальчик в Центральном зоопарке, гомосексуалист с собакой и саксофонист.
6. Попавшиеся под руку во время погони, в ходе которой Бэйтмен пытается оторваться от полиции (здесь он убивает таксиста, полицейского, ночного сторожа, уборщика).
7. Животные, в основном собаки и крысы.

В убийствах Бэйтмена нет никакой системы или плана. Он просто пытает и убивает людей самыми различными способами с использованием пистолетов, ножей, электроинструментов и живых крыс. Интересно, по какому признаку можно определить персонажей, которых Бэйтмен не пытается убить. Это его секретарь Джин, невеста Эвелин Уильямс и гей Луис Каррутерс. Возможно, он не хочет этого делать потому, что все они трое испытывают к нему нежные чувства (есть сомнения насчет невесты).

Жадность, зависть и ненависть — вот главные чувства Бэйтмена наряду с яростью и садистским удовольствием от насилия. Он проявляет слабые признаки человечности, когда рассуждает о романтической любви и ее выражении в музыке. Он обладает весьма специфическим чувством юмора и не раз по ходу романа иронизирует по поводу ничтожности и пустоты своего существования. К концу романа показывается, что даже убийства уже не могут вызвать у Бэйтмена никаких эмоций.

Личность Бэйтмена

На поверхности Бэйтмен представляет собой образчик успешного бизнесмена. Он образован, богат, происходит из известной семьи, имеет высокооплачиваемую работу, живет в престижном жилом комплексе, пользуется успехом у женщин, следит за процессами в развитии культурной жизни. В общем, кажется воспитанным, умным, респектабельным молодым человеком. В полной противоположности с этим находится его альтер-эго: убийца, садист-мучитель, изощренный насильник, каннибал и некрофил.

Бэйтмен чрезвычайно усердно следит за тенденциями в области моды и престижного потребления. Он в утомительных подробностях описывает свои и чужие личные вещи, вплоть до мелочей, таких, как ручки и носки. В такой же манере он описывает гардеробы и аксессуары, указывая материал, имя дизайнера и магазин, в котором вещь была приобретена (при этом он очень редко упоминает цвет или фасон). По ходу романа Бэйтмен постоянно дает друзьям советы по поводу выбора минеральной воды, ремня, фасона карманов, галстучного узла и т. д.

Бэйтмен ненавидит гомосексуалистов и резко реагирует на проявление внимания со стороны «педиков». Особенно донимает его Луис Каррутерс, пытающийся заполучить Бэйтмена в партнеры, но в конце концов заключащий брак с женщиной ради поддержания имиджа. В трех случаях он заставляет женщин вступить в сексуальный контакт друг с другом, в двух случаях после этого убивает.

Бэйтмен весьма странно заботится о своем здоровье. Он яростный противник курения, постоянно посещает спортзал; и в то же время злоупотребляет алкоголем и наркотиками. То же относится и к его друзьям. Бэйтмен придерживается такой стратегии исключительно ради внешнего эффекта: прекращение занятий на тренажерах приведет к ожирению, а от курящих исходит неприятный запах, в то время как употребление кокаина не оставляет заметных внешних следов. В романе немало места уделяется описанию попыток Бэйтмена достать наркотики, однако это не мешает ему лицемерно упрекать брата Шона за пристрастие к ним.

Бэйтмен — большой меломан, но ненавидит рэп из расистских соображений. В частности, некоторые главы целиком посвящены описанию творчества Genesis, Huey Lewis and The News и Уитни Хьюстон. Любимая группа Бэйтмена — Talking Heads.

Работа Бэйтмена весьма необременительна, он может позволить себе похалтурить, поскольку его семья очень зажиточна. Однако многим друзьям он завидует. На работу Бэйтмен приходит поздно и любит подолгу обедать. В офисе он большую часть времени слушает музыку, смотрит телевизор, карябает всякую ерунду в блокноте, решает кроссворды. В одном из разговоров он бросает реплику, что работает только для того, чтобы «не выделяться».

Темы и символы

Роман содержит много элементов фантазии, поэтому трудно определить, где автор имел в виду реальные события, а где вымысел Бэйтмена. В какой пропорции находится соотношение реальности и вымысла — это остается популярной темой для обсуждения среди читателей.

Главный вопрос — почему Бэйтмен ни разу не был арестован, хотя находился на подозрении у весьма способного следователя. Не разъясняется, почему полиция не может изловить Бэйтмена — возможно, они некомпетентны, или наплевательски относятся к работе, или просто слишком заняты (в Нью-Йорке очень высокий уровень преступности).

Бэйтмен не привлекает подозрений органов следствия, хотя и не слишком заботится о конспирации. Он держит видеозаписи убийств у себя дома, периодически бросает своим друзьям намеки в духе «Я гребаный психопат» или «Я люблю расчленять женщин». Однако никто его высказывания всерьез не воспринимает.

На Хэллоуин Бэйтмен наряжется убийцей, приходит в костюме, запачканном настоящей кровью, и вставляет в петлю для пуговицы кость одной из жертв. Его горничная постоянно убирает за ним и при этом не задает вопросов, так же без вопросов его окровавленную одежду принимают в китайской прачечной. Даже невеста Бэйтмена ничего не подозревает.

К концу романа появляются намеки на то, что, возможно, Бэйтмен — просто извращенный фантазер. Несколько убийств выглядят слишком фантастическими. Например, Бэйтмен неоднократно упоминает, что жертвы были живы в течение еще некоторого времени после того, как он нанес им смертельные ранения. В одном из эпизодов горничная приходит убираться в квартиру Бэйтмена сразу после изуверского убийства и ничего не замечает. В главе, где он убивает свою бывшую девушку, в одном из предложений намеренно сделана вставка «но раз уж я обо всём этом мечтаю». Во время сцены с погоней, где Бэйтмену удается сбежать от полиции после нескольких убийств кряду, повествование периодически переключается с первого лица на третье и обратно. Также Бэйтмен говорит, что после убийств видит на телах жертв раны, которые вроде бы не наносил. В последней главе он и вовсе утверждает, что скамейка из парка провожала его до дома и разговаривала с ним.

Разговор между Бэйтменом и Харолдом Карнсом в конце романа, по мнению многих читателей, является подтверждением того, что все его преступления происходят только у него в голове. Карнс утверждает, что дважды обедал с Полом Оуэном (якобы убитым) в Лондоне. Однако нельзя забывать, что персонажи романа постоянно друг друга путают с другими людьми, и сам Карнс во время этого разговора дважды называет Бэйтмена чужими именами. Кроме того, Бэйтмена также узнает таксист, якобы видевший фотографию на объявлении о розыске подозреваемых в убийстве другого таксиста по имени Солли. Бэйтмен в итоге так и не может вспомнить, действительно ли он убивал Солли.

Двойственность жизни Бэйтмена проявляется и в отношении к нему других людей. На публике он обличает социальную сегрегацию, потребительство, насилие, экономическое неравенство и расовую дискриминацию. Многие женщины находят его весьма привлекательным. Сущность характера Бэйтмена в этом чудовищном двуличии — хорошеньком образе для других и самовосприятии совершенно обратном, исключительно в черных красках.

Ирония ситуации состоит и в том, что, хотя персонажи усиленно стараются подчеркнуть свою индивидуальность всеми возможными способами, они в итоге все равно остаются похожими друг на друга, что ведет к постоянной путанице и неузнаванию. Пол Оуэн до последнего принимает Бэйтмена за Маркуса Халберстама, даже когда Бэйтмен уже принимается пытать его и убивает.

Несколько лейтмотивов прослеживаются как в романе, так и в фильме. Во-первых, упоминание бродвейской постановки «Отверженных» Виктора Гюго. Возможно, подразумевается, что уоллстритовские яппи и есть те самые отверженные. Во-вторых, Бэйтмен постоянно «должен вернуть кассеты в прокат»; он в основном интересуется садистской порнографией, несколько раз по ходу книги берет фильм «Двойное тело», чтобы мастурбировать во время сцены, где женщину убивают электродрелью. Бэйтмен также использует «кассетный» предлог, чтобы объяснить женщинам, что он делал вчера или что собирается делать сегодня. В романе этот предлог используется как эвфемизм для обозначения пыток и убийств. Постоянно упоминается «Шоу Патти Уинтерс» (прообразом, видимо, послужила Салли Джессе Рафаэл), где обсуждаются различные дурацкие темы «желтой» направленности. Аудитория шоу обыкновенно реагирует на заявления гостей с недоумением и апатично. К концу романа темы становятся все более абсурдными (возможно, как знак растущего распада личности Бэйтмена).

Один из взглядов на основную тему книги состоит в том, что она рассматривается как сатира на моральную деградацию 1980-х, в том числе на американский бизнес. Многие считают, что подробные описания изуверств Бэйтмена вставлены для усиления «черного юмора». Вся жизнь Бэйтмена крутится вокруг того, каким он видится другим. Поскольку «личности» как таковой у Бэйтмена попросту нет, он может восприниматься как метафора «пластмассовых» 1980-х. Также роман описывает Бэйтмена и его коллег как беспринципных моральных дегенератов, способных на все ради достижения успеха. Красной нитью через повествование проходит ненависть Бэйтмена к гомосексуалистам и проституткам. Это символы уже актуальной в ту пору темы СПИДа. Бэйтмен не использует инъекционные наркотики, которые также являются одним из главнейших факторов распространения СПИДа.

Также интересен вопрос о возрасте Бэйтмана в конце романа. Сам Бэйтмен утверждает, что ему 27, хотя ещё в августе прошлого года, говорил детективу, что в октябре ему уже исполнится 28. Кроме того, в последней главе он упоминает знак зодиака «Весы», и, рассуждает, что бы это могло значить для него. А поскольку личность Бэйтмана уже не может чётко воспринимать окружающую реальность, эта проблема может быть решена.

• Канадский маньяк Пол Бернардо был большим поклонником романа. Книга была найдена в его доме в Сент-Кетринс, где он жил с женой Карлой Хомолкой. Ходили слухи, что именно книга вдохновила Бернардо на преступления. Впрочем, Бэйтмен действовал в одиночку, а Бернардо активно помогала его жена.
• Однажды по ходу романа Бэйтмена в шутку называют «Бэтменом». Кристиан Бэйл сыграл обе роли в кино (в «Американском психопате» 2000 года и «Бэтмен: Начало» 2005 года).
• Бэйтмен утверждает что самая грустная песня, которую он когда-либо слышал — You Can’t Always Get What You Want, «Битлз». Однако в действительности эту песню пели «Роллинг Стоунз».
• Первоначально выпустить книгу должно было издательство Simon & Schuster в марте 1991 года, однако в итоге оно отказалось от этого из-за содержания романа. Опубликовало книгу Vintage Books. Сегодня говорят, что изданный вариант является значительно более мягким, чем рукопись Эллиса.
• В эпизоде романа фигурирует Шон Бэйтмен, который был главным героем в романе Эллиса «Законы привлекательности» (1987). Патрик, в свою очередь, появляется в «Законах…», и оба брата упомянуты в романе «Гламорама» (1998).
• Валлийская группа Manic Street Preachers записала песню под названием «Патрик Бэйтмен» в 1992 году. Интересно, что музыку к фильму «Американский психопат» написал валлийский композитор Джон Кейл, а роль Бэйтмена сыграл валлиец Кристиан Бэйл.
• Эллис в деталях описывает одежду персонажей в романе. Он признался, что это стоило ему больших усилий, поскольку сам он за модой совершенно не следит. Кроме того, он заметил в интервью, что герои романа вовсе не выглядят гламурными звездами с обложек, как может подумать невнимательный читатель. На самом деле большинство из сочетаний костюмов в романе более напоминают клоунские одеяния.
• Известно, что Эллис получил множество угроз убийства и «писем ненависти» после публикации романа.
• Феминистка- активистка Глория Стайнем была одной из ярых противниц публикации романа из-за наличия там сцен изуверского насилия в отношении женщин. Стайнем — мачеха Кристиана Бейла, экранного воплощения Патрика Бэйтмена. Эта ирония судьбы упомянута в последнем по времени романе Эллиса «Луна-парк» (2005)

Во второй части поста вы можете озанкомиться с выдержками из романа Брета Истона Эллиса "Американский психопат", любезно собранными John Constantine.

— Я находчив, – говорит Прайс. – Я личность творческая. Я молод, беспринципен, высоко мотивирован и хорошо образован. В сущности, я утверждаю, что общество не может позволить себе потерять меня. Я – его актив.

* * *

«В одном номере – в одном номере – давай посмотрим… задушенная топ-модель, младенец, сброшенный с крыши высотного здания, дети, убитые в метро, коммунистическая сходка, замочили крупного мафиози, нацисты, – он возбужденно листает страницы, – больные СПИДом игроки в бейсбол, опять какое-то говно насчет мафии, пробка, бездомные, разные маньяки, педики на улицах мрут как мухи, суррогатные матери, отмена какой-то мыльной оперы, дети проникли в зоопарк, замучили несколько животных, сожгли их заживо…, опять нацисты… Самое смешное, что все это происходит здесь, в этом городе, а не где-нибудь там, именно здесь, вот какая фигня, ну-ка подожди. Опять нацисты, пробка, пробка, торговля детьми, дети на черном рынке, дети, больные СПИДом, дети-наркоманы, здание обрушилось на грудного ребенка, дети-маньяки, автомобильная пробка, обвалился мост…”
Прайс умолкает, переводит дыхание и спокойно говорит, глядя на попрошайку на углу Второй и Пятой: “Двадцать четвертый за сегодня. Я считал”. Потом, не поднимая глаз, спрашивает: “Почему ты не носишь с серыми брюками темно-синий шерстяной пиджак?»

* * *

Снаружи, на тротуаре, черные разжиревшие голуби дерутся за остатки хот-догов перед киоском Gray's Papaya, трансвеститы лениво наблюдают за ними, полицейская машина бесшумно едет не в том направлении по улице с односторонним движением, небо низкое и серое.

* * *

Но когда ты доходишь до того, чтобы абсолютно, полностью принять окружающий мир, когда ты как-то настраиваешься на это безумие, и все обретает смысл, а потом вдруг – раз, и мы получаем какую-нибудь мудацкую сумасшедшую негритянку-бомжиху, которой на самом деле нравится – послушай меня, Бэйтмен, – ей нравится жить на улице, на этих вот улицах, посмотри, вот на этих, – он показывает в окно, – а наш мэр не желает считаться с ее желанием, не дает этой суке сделать по-своему… господи боже… не дает этой ебаной суке замерзнуть насмерть, помогает ей выбраться из самой ею же созданной нищеты, и, видишь – ты опять там же, откуда начал, растерянный, охуевший…

* * *

– Бэйтмен, – говорит Тим, не сводя глаз с Эвелин.
– Да? – отвечаю я. – Что, Тимоти?
– Ты псих.
– Оставь Патрика в покое, – говорит Эвелин. – Он милый соседский мальчик, вот он кто. Никакой ты не псих, правда, милый?

* * *

— Ну… – неуверенно начинаю я, — ну, нам надо покончить с апартеидом, это раз. Остановить гонку ядерных вооружений, побороть мировой терроризм и голод. Обеспечить надежную армию, предотвратить распространение коммунизма в Центральной Америке, установить мир на Ближнем Востоке, сделать так, чтобы вооруженные силы США не использовались за рубежом. Мы должны сделать Америку сильной и уважаемой мировой державой. Это не преуменьшает значение наших внутренних проблем, которые так же важны, а, может быть, и важнее. Необходимо улучшать медицинское обслуживание пожилых людей и делать его более доступным, контролировать распространение СПИДа и искать средства для борьбы с ним, оберегать окружающую среду от загрязнения и токсичных отходов; улучшать качество начального и среднего образования; ужесточить законы по борьбе с преступностью и распространением наркотиков. Мы также должны обеспечить среднему классу доступное высшее образование, а пожилым – социальную защиту, а ещё нужно бережно относиться к природным ресурсам и охранять заповедники. И уменьшить влияние крайних политических партий.
Все (даже Сташ) таращатся на меня, чувствуя себя неловко. Но меня несет.
— Положение в экономике по-прежнему скверное. Мы должны найти способ сдерживания инфляции и уменьшения дефицита бюджета. Следует также обеспечить обучение безработных и создать для них рабочие места, равно как и защитить американский рынок рабочей силы от наплыва иностранцев-нелегалов. Мы должны сделать так, чтобы Америка стала лидером в передовых технологиях. В то же время нужно заботиться об экономическом росте и развитии деловой активности; упорно бороться против федеральных налогов на доходы; снижать процентные ставки, создавать благоприятные условия для развития мелкого предпринимательства, контролировать слияния крупных корпораций и их сделки.
<…>
Но и про социальные потребности тоже нельзя забывать. Нельзя допустить, чтобы люди бесконтрольно пользовались системой социальной помощи. Мы должны обеспечить бездомных пищей и кровом, противостоять расовой дискриминации, защищать гражданские права и женское равноправие, и вместе с тем следует изменить закон об абортах так, чтобы он защищал право на жизнь и в то же время давал женщинам свободу выбора. Необходим жесткий контроль за нелегальной эмиграцией. Мы должны вернуться к традиционным нравственным ценностям, запретить порнографию и насилие на телеэкране, в кино и в популярной музыке, — везде. Самое главное: надо воспитывать молодежь, чтобы привить ей гражданское самосознание и неприятие грубого материализма.
Я допиваю свой виски. Все уставились на меня и молчат. Кортни улыбается с довольным видом. Тимоти ошеломленно качает головой с явным недоверием. Эвелин, озадаченная поворотом беседы, с трудом встает из-за стола и спрашивает, кто хочет десерт.
— У меня есть… шербет, — произносит она, словно в трансе, — киви, карамбола, черимойя, плод кактуса и эта… как ее… — Она прерывает свой монолог зомби и пытается вспомнить название еще одного экзотического фрукта, — ах, да, японская груша.

* * *

— Тимоти, Патрик не циник. Он соседский мальчик, правда, милый?
— Неправда, — шепчу я себе под нос, — я злоебучий психопат.

* * *

Когда у тебя все друзья — бараны, то что будет, если ты вышибешь им мозги “магнумом” тридцать восьмого калибра: уголовное преступление, просто проступок или Божественное Провидение?

* * *

Слушайте, а вы знаете, что пещерные люди были покрепче нас в смысле характера?

* * *

Если у девки хороший характер – это подозрительно.

* * *

На углу Сорок Девятой и Пятидесятой я машу рукой нищенке, а потом показываю ей средний палец.

* * *

— Я тебе когда-нибудь говорил, что мне хочется надеть маску с такой желтой рожицей и улыбкой во весь рот, включить CD-версию песни Бобби Макферрина “Don't Worry, Be Happy”, взять девушку и собаку — колли, чау-чау или шарпея, неважно — а потом включить аппарат для переливания крови и перелить кровь собаки в тело этой девки, ну и наоборот, разумеется… я тебе этого никогда не говорил?

* * *

— У меня из головы не выходит плакат, который я видел на станции метро той ночью, когда убил двоих чернокожих ребят, — фотография теленка, он смотрит в камеру, глаза расширенные, он напуган вспышкой, его туловище словно в каком-то ящике, а ниже большими черными буквами написано: “Вопрос: Почему Этот Теленок Не Может Ходить?” И потом “Ответ: Потому Что У Него Всего Две Ноги”. А потом я увидел еще один плакат, то же самое фото, тот же самый теленок, но под ним стояло: “Воздержитесь От Публикаций”. — Я замолкаю, не выпуская из рук хлебную палочку, потом спрашиваю:
— Ты вообще слушаешь меня, или я рассказываю… э-э-э… ведерку со льдом?
Все это я произношу, глядя в упор на Эвелин, четко выговаривая слова, пытаясь выразить себя, она открывает рот и я наконец жду, что она догадается, какой я на самом деле. Впервые за время нашего знакомства она пытается произнести что-то любопытное, я напрягаю внимание, и она спрашивает:
— Это что…
— Да? — лишь в этот единственный момент за весь вечер я испытываю искренний интерес к тому, что она скажет, и побуждаю ее продолжать:
— Да-да, я слушаю тебя?
— Это что… Ивана Трамп? — спрашивает она, указывая куда-то позади меня.

* * *

— Был банкет на пятьсот… нет, прости, на семьсот пятьдесят человек, после которого подали пятиметровый слоеный торт со сливочным мороженым. Платье было от Ральфа, с белыми кружевами, длинное, без рукавов. Очень милое. Патрик, а ты бы что надел? — вздыхает она.
— Я бы настоял на темных очках Ray-Ban. Дорогой модели, — осторожно говорю я. — Я бы даже потребовал, чтобы все надели темные очки Ray-Ban.
— А я бы хотела, чтобы играли зидеко. Вот чего бы я хотела. Чтобы играли зидеко, — на одном дыхании выпаливает она. — Или мариачи. Или реггей. Что-нибудь этническое, чтобы папочка был шокирован. Ой, я не могу решить, что лучше.
— А я бы принес на церемонию автомат Калашникова, — торопливо говорю я, потому что мне это надоело, — с дисковым магазином, чтобы после того, как я разнесу башку твоей жирной мамаше, мне бы еще хватило на твоего педерастического братца. И хотя лично мне не нравится пользоваться тем, что сделано в Советском Союзе, “калашников” напоминает мне… – смутившись, я делаю паузу, рассматривая вчерашний маникюр, потом снова смотрю на Эвелин, — может, он напоминает мне “Столичную”?
— Да, а ещё там было полно шоколадных трюфелей. “Годива”. И устрицы. Устрицы на половиночках раковин. Марципан. Розовые шатры. Сотни, тысячи роз. Фотографы. Анна Лейбовиц, — восторженно говорит она. — И мы тоже пригласим кого-нибудь, чтобы нас засняли на видео.
— Или АР-15. Тебе бы понравился, Эвелин; это самое дорогое оружие, но стоит каждого пенни, — подмигиваю я ей. Но она все еще говорит, ничего не слышит, ничего не замечает. Ни одно мое слово до нее не доходит. Моя сущность ускользает от нее.

* * *

Я иду по Бродвею в направлении от центра, останавливаюсь у банкомата и зачем-то снимаю еще сотню долларов, и сразу же чувствую себя лучше от того, что у меня в бумажнике лежит круглая сумма в пятьсот долларов.

* * *

В очень джазовой “Who Dunnit?” поется про растерянность человека в большом непонятном мире, и что самое замечательное – песня заканчивается ничем, герой так и не находит выхода.

* * *

В сегодняшнем Шоу Патти Винтерс речь шла о детоубийцах. В студии сидели родители, чьи дети были похищены, замучены и убиты, а на сцене сидели психологи и педиатры, помогавшие им справиться с болью и яростью — к моему удовольствию, тщетно.

* * *

Я надеюсь, что Армстронг не захочет платить, потому что мне нужно, чтобы этот придурок увидел, что у меня есть платиновая карточка American Express.

* * *

Галстуки пейсли, костюмы из шотландки, занятия по аэробике, необходимость вернуть видеокассеты, специи из Zabar's, нищие попрошайки, трюфели из белого шоколада…

* * *

Мимоходом я представляю, как я вынимаю нож, полосую себя по запястью и направляю хлещущую струю крови Армстронгу в голову, а еще лучше — ему на костюм. Вот интересно, заметит ли он это вообще, или нет. Я всерьез подумываю о том, чтобы встать и уйти без объяснений, взять такси, поехать еще в какой-нибудь ресторан, где-нибудь в Сохо, а может быть, еще ближе к окраинам, выпить там, заглянуть в сортир, может быть, позвонить Эвелин, и вернуться обратно в “DuPlex”, и я почему-то уверен, что Армстронг этого не заметит и будет по прежнему говорить о своем отдыхе, о лучшем отдыхе в мире, если его послушать, на этих ебаных Багамах.

* * *

— Моя жизнь – сущий ад, — внезапно говорю я, двигая по тарелке кусочки лука-порея. Кстати, тарелка представляет собой фарфоровый треугольник. — И есть еще много людей, которых мне хочется… ну, наверное, убить. — Я произношу это с нажимом на последнее слово и смотрю прямо в глаза Армстронгу.
— Сервис значительно улучшился с тех пор, как American Airlines и Eastern Airlines открыли свои представительства в Сан-Хуане, откуда самолеты по местным авиалиниям летают на острова, куда нет прямых рейсов. Есть дополнительные рейсы от BWIA, Pan Am, ALM, Air Jamaica, Bahamas Air и Cayman Airways, и добраться на любой остров – уже не проблема. Существует также дополнительное авиасообщение между островами от LIAT и BWIA с фиксированным расписанием местных рейсов…

* * *

В сегодняшнем Шоу Патти Винтерс рассказывали про нацистов, и при просмотре я вдруг испытал приятное возбуждение. Не то чтобы я был очарован их подвигами, но они не показались мне отталкивающими (как и большинству зрителей, вероятно). Один из нацистов имел редкое чувство юмора и даже жонглировал грейпфрутами, — мне это очень понравилось, так что я сел в кровати и захлопал в ладоши.

* * *

Пока Чарльз рассчитывается с продавщицей, я играю с девочкой, сидящей на руках у Нэнси: протягиваю ей мою платиновую карточку American Express, она пытается ее схватить, а я качаю головой и говорю с ней тоненьким детским голосом, держа ее за подбородок и помахивая карточкой у нее перед лицом:
— Да, я абсолютно невменяемый психопат-убийца, о да, я такой, я люблю убивать людей, да, дорогая, да, мой маленький сладенький пирожок, я такой…

* * *

— Это типа хайку, понимаешь? — говорю я. — Давай. Прочитай его вслух.
Она прочищает горло и начинает читать. Очень медленно, запинаясь на каждом слове.
— Бедный ниггер на стене. Посмотри на него.
Она умолкает, щурится на листок, а потом неуверенно продолжает:
— Посмотри на несчастного ниггера. Посмотри на несчастного ниггера… на стене.
Она опять умолкает, в замешательство смотрит на меня и вновь опускает глаза на листок.
— Ну давай, — говорю я, оглядываясь в поисках официантки, — читай дальше.
Она опять прочищает горло и читает дальше, не отрывая взгляда от листа и понизив голос почти до шепота:
— Ну и хуй с ним… Хуй с ним, с этим ниггером на стене…
Она умолкает, вздыхает и все же читает последнее предложение:
— Этот черный — последний де… дебил?
Пара за соседним столиком — он и она — медленно обернулись и смотрят на нас. Мужчина ошеломлен, женщина в ужасе. Я злобно смотрю на нее, пока она не отводит взгляд и не опускает глаза на свой блядский салат.
— Ну, Патрик, — Бетани откашливается и протягивает мне листок, пытаясь улыбнуться.
— Что? — говорю я.
— Я вижу, что… — она за секунду задумывается, — что твое чувство… социальной несправедливости… — она опять откашливается и опускает глаза, — осталось прежним.

* * *

Одна молоденькая девочка, первокурсница, с которой я познакомился в баре в Кембридже, когда сам был студентом первого курса в Гарварде, как-то сказала мне, в ту же осень: “Жизнь полна бесконечных возможностей”. Когда она выдала этот бесценный перл, почечный камень мудрости, мне с трудом удалось не подавиться солеными орешками; я спокойно запил их “Хейнекеном”, улыбнулся и уставился в угол, где ребята играли в дартс. Наверное, нет нужды говорить, что она не дожила до второго курса. Той же зимой ее расчлененное тело нашли в реке Чарльз, отрезанная голова висела на дереве на берегу, привязанная к ветке за волосы, в трех милях от места, где обнаружили тело. В Гарварде моя ярость была не такой жгучей, какой стала теперь, и бесполезно надеяться, что мое раздражение пройдет. Никогда.

* * *

— Помочь? — спрашивает она, осторожно обходит стол и склоняется над моим плечом. Я уже заполнил все клеточки словами “мясо” и “кости” и, увидев это, она слегка охает от изумления, а потом замечает на столе кучу сломанных пополам карандашей №2, аккуратно собирает их и выходит из комнаты.

* * *

Завеса звезд, миллионы рассеянных звезд сверкают на небе, их столько, что это унижает меня, и мне трудно это стерпеть.

* * *

<…> я начинаю думать, что порнография значительно проще, чем реальный секс, и поэтому гораздо приятнее.

* * *

Иногда по ночам я бродил по пляжу, выкапывал крохотных крабов и ел песок – это случалось глубоко ночью, когда небо было таким чистым, что можно было видеть всю солнечную система, и песок, освещенный ей, казался лунным. Я даже притащил в дом с пляжа медузу и ранним утром, перед рассветом, когда Эвелин спала, приготовил ее в микроволновой печи, скормив остатки чау-чау.
Потягивая бурбон, а потом шампанское из высоких стаканов с выгравированными на них кактусами, которые Эвелин расставляла на глиняных подносах, размешивая в них малиновый сироп мешалкой в форме перца-халапеньо из папье-маше, я лежал рядом, воображая, что убиваю кого-то лыжной палкой Allsop Racer или смотрел на старинный флюгер, висящий над камином, размышляя, можно ли им проткнуть человека, или, вне зависимости от того, была ли Эвелин в комнате или нет, жаловался, что надо было заказать столик в “Dick Loudon's Stratford Inn”.

* * *

По ночам я ставил Эвелин на голову светильник от Jerry Kott из искусственного бетона и алюминиевой проволоки, но после гальциона она спала мертвым сном и не стряхивала его, и я смеялся, глядя, как светильник вздымается, когда она глубоко вдыхает, но вскоре это стало меня печалить, и я перестал ставить его ей на голову.

* * *

Во мне не было ясных эмоций, только алчность и, кажется, безграничное отвращение. Я обладал всеми свойствами человеческого существа – плотью, кровью, кожей, волосами, — но разрушение моей личности зашло так далеко, что способность к обычному состраданию исчезла, — я намеренно медленно уничтожил ее. Я был просто подделкой, грубой копией человеческого существа, функционировал лишь слабый кусочек моего мозга. Происходило что-то ужасное, но я не мог понять, что именно и почему происходит.

* * *

С бессмысленными криком ныряют со скал во вспенивающуюся воду тюлени. Хранители зоопарка кормят их дохлой рыбой. Возле бассейна собралась толпа, в основном взрослые, лишь некоторые с детьми. На бассейне табличка с предупреждением: МОНЕТЫ МОГУТ УБИТЬ ЖИВОТНЫХ – ПРОГЛОЧЕННАЯ МОНЕТА МОЖЕТ СТАТЬ ПРИЧИНОЙ ЯЗВЫ, ИНФЕКЦИИ. И. ГИБЕЛИ. И что же я делаю? Когда никто из служителей не видит, швыряю в бассейн полную пригоршню мелочи. Мне ненавистны не тюлени – меня раздражают радостные зрители.

* * *

Хотя поначалу я доволен своими действиями, внезапно меня потрясает печальная безнадежность: как просто и бессмысленно можно отнять жизнь у ребенка. У маленького, скрюченного, окровавленного существа, лежащего передо мной, не было никакой истории, никакого достойного прошлого, практически ничего не утрачено. Гораздо хуже (и приятнее) отнять жизнь у человека, достигшего расцвета, у которого есть семья, друзья, карьера, прошлое, — его смерть огорчит гораздо больше людей, способных на безграничное горе, чем смерть ребенка; возможно, смерть такого человека разрушит больше жизней, чем бессмысленная, жалкая смерть этого мальчика.

* * *

Последний месяц я появляюсь в офисе, мягко говоря, эпизодически. Мне хочется только качаться, поднимать штангу и заказывать столики в новых ресторанах, где я уже был, а потом отменять заказы.

* * *

Я могу сразу сказать, что это будет характерно ненужная, бессмысленная смерть, но я привык к ужасам. Смерть кажется пресной и даже сейчас ей не удается огорчить или взволновать меня.

* * *

— Прошлое – не реальность. Это всего лишь сон, — говорю я. — Не говори о прошлом.

* * *

Запах крови и мяса пропитал квартиру так, что я больше его не чувствую. Но позже моя дикая радость проходит и я плачу, оплакиваю себя, не в состоянии найти утешение ни в чем, всхлипывая, бормочу “Я лишь хочу, чтобы меня любили”, проклинаю мир и все, чему меня учили: принципы, различия, выбор, мораль, компромиссы, знание, сообщество, молитвы – все это было неправильно, не имело никакой цели. В конце концов, все свелось к одному: смириться или умереть.

* * *

В четверг вечером в “Bouley” довольно невыдающийся марафонский ужин. Даже после того, как я объявил столу: “Ребята, послушайте, моя жизнь – это сущий ад”, они полностью проигнорировали меня.

* * *

Я иду к зеркалу Marlian, висящему над столиком тикового дерева Sottsass, чтобы проверить, не перекошен ли узел на моем галстуке от Armani.

* * *

… там, где была природа и земля, жизнь и вода, я вижу бесконечный пустынный ландшафт, напоминающий кратер, до такой степени лишенный смысла, света и души, что мозг не способен понять его ни на каком уровне сознания и, если подойти слишком близко, то мозг бунтует, не в состоянии воспринять это. Видение было настолько ясным, правдоподобным и живым, что показалось мне абстрактным. Насколько я мог понять, этим я жил, это двигало мною. Вот география моей действительности: у меня никогда не было и в мыслях, что люди – хорошие, что человек способен измениться, или что мир можно сделать лучше, если получать удовольствие от чувств, взглядов и жестов, от любви и доброты другого человека. Не было ничего положительного, термин “великодушие” ничего не значил, был своего рода избитым анекдотом. Секс – это математика. Индивидуальность больше не имеет значения. Что такое ум? Четкие доводы. Страсть бессмысленна. Мысль не панацея. Правосудие мертво. Страх, взаимные обвинения, симпатии, вина, тщетность, неудача, скорбь – чувства, которых на самом деле не испытываешь. Переживания бессмысленны, мир стал бесчувственным. Единственное постоянство – зло. Бог умер. Любви нельзя доверять. Поверхность, поверхность, поверхность, лишь в ней оказался смысл… такой, огромной и разорванной увидел я цивилизацию…

* * *

Ну как ей дать понять, что я ни в чем не могу разочароваться, поскольку нет ничего такого, чего бы я ожидал?

* * *

… существует представление о Патрике Бэйтмене, некая абстракция, но нет меня настоящего, только какая-то иллюзорная сущность, и хотя я могу скрыть мой холодный взор, и мою руку можно пожать и даже ощутить хватку моей плоти, можно даже почувствовать, что ваш образ жизни, возможно,сопоставим с моим. Меня просто нет. Я не имею значения ни на каком уровне. Я – фальшивка, аберрация. Я – невозможный человек. Моя личность поверхностна и бесформенна, я глубоко и устойчиво бессердечен. Совесть, жалость, надежды исчезли давным-давно (вероятно, в Гарварде), если вообще когда-нибудь существовали. Границы переходить больше не надо. Я превзошел все неконтролируемое и безумное, порочное и злое, все увечья, которые я нанес, и собственное полное безразличие. Хотя я по-прежнему придерживаюсь одной суровой истины: никто не спасется, ничто не искупит. И все же на мне нет вины. Каждая модели человеческого поведения предполагает какое-то обоснование. Разве зло – это мы? Или наши поступки? Я испытываю постоянную острую боль, и не надеюсь на лучший мир, ни для кого. На самом деле мне хочется передать мою боль другим. Я хочу, чтобы никто не избежал ее. Но даже признавшись в этом – а я делал это бесчисленное количество раз, после практически каждого содеянного мной поступка, — взглянув в лицо этой правде, я не чувствую катарсис. Я не могу узнать себя лучше, и из моего повествования нельзя понять что-то новое. Не надо было рассказывать вам об этом. Это признание не означает ровным счетом ничего…

* * *

Мне кажется, много снежинок одинаковых… и много одинаковых людей.

* * *

Утренняя Post написала, что обнаружены останки троих людей, исчезнувших в марте прошлого года с борта яхты, изрубленные и раздувшиеся тела вмерзли в лед на Ист Ривер; по городу разгуливает маньяк, отравляющий литровые бутылки Evian, семнадцать человек погибли; слухи о зомби, общественный настрой, участившиеся случайности, бездонная пропасть непонимания.

* * *

— Нет, ребята, — Прайс никак не уймется. — Вы посмотрите, — он пытается оценить ситуацию рационально. — Он ведь строит из себя этакого безобидного чудаковатого старикашку. Но внутри… – Он умолкает. Мне вдруг становится интересно, что он скажет дальше. — Внутри… – Прайс не может закончить фразу, не может добавить три правильных слова: мне все равно. Он меня разочаровывает, но в то же время я искренне за него рад.
— Внутри? Что внутри? — говорит Крейг со скучающим видом. — Ты не поверишь, но мы тебя слушаем. Продолжай.
— Бэйтмен, — говорит Прайс, немного смягчившись. — А ты что думаешь?
Я поднимаю глаза, улыбаюсь и ничего не говорю. Где-то – может быть, в телевизоре? — играет гимн. С чего бы вдруг? Я не знаю. Может быть, перед рекламным блоком. Завтра в Шоу Патти Винтерс – вышибалы из клуба “Nell's”: Где-то они теперь? Я вздыхаю и пожимаю плечами. Мне все равно.
— Хороший ответ, — хмыкает Прайс и добавляет: – Ты просто псих ненормальный.

* * *

… а потом кто-то спрашивает, ни с того, ни с сего: “Но почему?”, — и хотя я очень горжусь тем, что мне удается сохранять хладнокровие, и не дергаться, и соответствовать тому, что окружающие думают обо мне, я слышу вопрос и машинально его осмысливаю: “Почему?” – и машинально же отвечаю, от фонаря, безо всякой причины, я открываю рот, и слова текут сами собой, такой вот итог для идиотов:
— Ну, хотя я знаю, что должен был сделать это, и зря я этого не сделал, но мне уже двадцать семь, а это…жизнь, какой она кажется в барах и клубах Нью-Йорка, а может быть, и не только Нью-Йорка, а вообще, везде, в конце нашего века… и так, как мне кажется, ведут себя люди… это и значит – быть собой, быть Патриком, так что… в общем…
Я умолкаю, вздыхаю, слегка пожимаю плечами, и снова вздыхаю, а над одной из дверей, занавешенной красной бархатной шторкой, висит табличка, на которой написано красными буквами в тон занавеске: ЭТО НЕ ВЫХОД.

[показать] [показать] 

[313x500] [показать]

[150x250]

[300x408] [264x400]