На курсе царила атмосфера недоброй конкуренции. Особенно это касалось композиции. Мне запомнились несколько случаев, когда студент, принеся на занятие набросок плаката или рекламной листовки, вдруг оказывался перед фактом: его однокурсник приносил на следующее занятие готовый плакат с позаимствованной идеей. Особенно такой подлянкой грешили выпускники Симферопольского художественного училища.
Однажды случился инцидент, повлекший за собой драку. Нам дали задание: выполнить в какой-нибудь технике гравюры индустриальный пейзаж. На дворе свирепствовал «суровый стиль». Один из студентов стырил рисунок, опубликованный в «Известиях». Он аккуратно скопировал и вырезал индустриальный пейзаж на линолеуме. При печати изображение зеркально отразилось, и результат казался изобретательному конъюнктурщику безупречным. Но надо же! Кто-то углядел все-таки злополучный пейзаж в газете. Не поленились вырезать исходник, и на собрании графического факультета после того, как было объявлено о награждении изобретательного студента премией имени кого-то или чего-то, вдруг поднялся Саша Гуров – студент из Владимира и предъявил всем первоначальный вариант награжденного произведения. Дальше была немая сцена, потом охи-вздохи руководителей кафедры. Позже последовала драка Гурова с несостоявшимся лауреатом.
Однажды я тоже воспользовалась готовым коллажом из журнала «Знание-сила», скопировав контрастное изображение паровоза с надписью: «Наш паровоз, вперед лети!». Революционная тематика заданий всегда ставила меня в тупиковое положение. И надо же! Гуров все-таки нарыл коллаж в популярном журнале. Но не стал меня разоблачать. Просто со смехом сказал мне об этом на ушко. Ко мне вообще относились доброжелательно, вникали во все мои амурные похождения, наставляли на путь истинный, давали полезные советы и называли «салагой». Видимо, слишком уж наивной девочкой я выглядела в глазах своих сокурсников.
Гуров вообще любил устраивать со мной словесные перепалки, в которых я старалась блеснуть юмором и «ерундицией».
Когда мы встретились через 20 лет после окончания института, Гуров примчался из своего Владимира на эту встречу и за столом опять попытался затеять со мной словесный турнир, а потом отправился провожать, выспрашивая по пути, как сложились мои отношения с бывшими воздыхателями. Почему-то моя биография его очень волновала.
Интересным предметом была «работа в материале». Это было изучение различных техник эстампа: литографии, линогравюры, офорта.
Литография – это рисование специальными карандашами или литографской тушью на толстых тяжелых известняковых камнях. Техника напоминала рисование на шероховатом, хорошо натянутом листе ватмана. Только исправить погрешности было трудно. Потом изображение протравливалось, но поверхность, покрытая тушью или карандашом, оставалась нетронутой. На камень валиком накатывалась краска, сверху камня накладывался лист бумаги и под давлением прокатывался. Получался оттиск, напоминающий рисунок.
Линогравюра мне нравилась меньше. Одно неверное движение резцом – и начинай работу сначала. Да и оттиск получался грубоватый. Линогравюра не терпела мелких штрихов.
Самым интересным был для меня офорт – гравюра на цинке. Офорт напоминал перовой рисунок, позволял тонкий штрих. В офорте было несколько техник. Можно было рисовать по пластине, покрытой кислотоупорным лаком. Потом цинк погружался в раствор кислоты, вытравливающей процарапанные места.
Можно было обойтись без лака – просто царапать рисунок по металлу. При этом образовывались заусеницы, создающие при печати толстые жирные штрихи. Можно было припорошить плоскость металла порошком канифоли, создавая при протравке пятно с интересной фактурой. Потом нужно было втереть в царапины краску, а излишки снять с металлического листа прямо рукой. Каждый оттиск чем-то отличался от другого. Правда, после работы в офортной мастерской от меня разило скипидаром, руки с трудом отмывались от типографской краски, а одеваться можно было только в черное. Халат не спасал от краски. В трамвае я старалась забиться в уголок задней площадки. Входящие в вагон принюхивались: кто-то краску везет.
Преподавал работу в материале на первом курсе интересный педагог- Виталий Николаевич К. Единственной запоминающейся чертой был его насмешливый взгляд с ленинским прищуром. Казалось, он сейчас скажет: «Я все знаю, но вам ничего не скажу». Обойдя класс, В.Н. сохранял загадочное молчание. Никаких замечаний, никаких советов. А я очень нуждалась и в замечаниях и в советах. Поэтому я чуть ли не хватала педагога за полы пиджака. Но ничего вразумительного так и не услышала. Весь опыт приобретался под руководством лаборанта, на практике, при печати.
Я всегда с нетерпением ждала уроки по пластической анатомии. Вел их пожилой преподаватель по фамилии Цинкин. Он был врачом-психиатром и еще закончил какое-то художественное заведение. К Цинкину студенты обращались за помощью как к врачу. И он часто давал дельные советы. На уроках по пластической анатомии мы должны были изучать скелет и мышцы человека. Первые два курса были посвящены изучению мышц лица.
В самом начале учебного гуда все студенты перезнакомились друг с другом. Мы еще мало знали своих однокурсников, нам предстояло учиться вместе 5 лет, и за эти годы мы узнали друг друга получше. Среди сокурсников выделялся молодой мужчина с яркой восточной внешностью и характерным акцентом – азербайджанец С. С казался нам весельчаком, рубахой-парнем, душой компании.
На занятиях по пластической анатомии Цинкин стал рассказывать нам, как по лицу человека можно определить его характер. В качестве примера Цинкин начал давать характеристики студентам мужского пола. Женщин он принципиально не характеризовал.
Я запомнила, что о С преподаватель сказал приблизительно следующее: «Бойтесь этого человека. Он может сделать любую подлость. Он хитрый и жестокий». Разумеется, это было сказано в более тактичной форме, но смысл был именно такой. Мы все искренне посмеялись, не поверив в убийственную характеристику. Вместе с нами смеялся и С.
Однако, вскоре нам пришлось убедиться в правдивости этой характеристики. Среди студентов был мужчина, казавшийся мне почти стариком: ему было лет 27-28. Володе (так звали студента) пришлось срочно сделать операцию на височной кости. Он очень отстал, потом с трудом нагонял упущенное. С на уроке по какому-то поводу сцепился с Володей, а на перемене ударил его в висок. Больше Володя не смог учиться и оставил институт. Позже в Харьков, оставив 5-летнюю дочь на попечение родителей, приехала жена С. Она сняла комнату, и супруги поселились вместе. Женщине нельзя было делать аборты, но любвеобильный супруг не очень жалел свою половину, и после очередной операции жена С тяжело заболела.
Мне были просто интересны уроки пластической анатомии, я немного научилась понимать, что за человек передо мной и что от него можно ждать. Иногда мне кажется, что это происходит на интуитивном уровне. Однажды, поднапрягшись, я охарактеризовала молодую жену своего приятеля, даже предсказав, насколько неудачной будет их совместная жизнь. За внешностью мягкой кошечки со светлыми волосиками я сумела разглядеть злую хищную бабенку. Время подтвердило мой диагноз.
В нашем институте было много студентов с теми или иными заболеваниями. Очень многие студенты болели легочными заболеваниями. Приехав в Харьков из маленьких городков с чистым воздухом, ребята не выдерживали загазованности промышленного города, отсутствия нормального питания. Еще одним бичом института было пьянство.
Отсутствие внутренней культуры у студентов приводило к тому, что чувствовать себя свободным, интересным, открытым, молодой человек мог только, «приняв на грудь». Казалось, что пьянство – это необходимая составляющая таланта, богемной жизни, творчества.
В институте на праздник устраивались торжественные вечера с танцами. Теперь танцы переименовали в дискотеку, но суть почти не изменилась. Возможно, техническая оснащенность стала более изощренной. В буфет завозили вино и водку, и почти все студенты, чтобы ощутить тяжелый праздник души, предварительно шли выпить. Как-то я затащила на вечер, посвященный 8 марта свою сестру. Перед танцами по плану была торжественная часть, ректор, выпив чего-то, стал читать без бумажки доклад о женщинах. Сестра старалась смеяться тихо, а потом начала сползать под стул. Я пихала ее руками, пинала ногами, но прекратить приступ гомерического хохота не могла. Размазав краску на ресницах, она, сотрясаясь от смеха, побежала смывать косметику в туалет.
На курсе нам позировала миловидная пышная женщина Марина. Преподаватель живописи принялся оказывать ей знаки внимания. Двое студентов также распустили перед Мариной хвосты. Во Дворце студентов институт праздновал новогодний вечер. Все студенты сдавали деньги «на столик» - новогоднее угощение. Преподаватель пригласил Марину и оплатил за нее «посадочное место». На вечере, перепив, педагог потащил даму под елочку, студенты взялись отбивать ее у потерявшего ориентацию наставника. Сцена была безобразная.
Позже, работая в художественно- рекламном комбинате, я увидела своего бывшего педагога. За пьянство его выгнали с преподавательской работы. Он устроился художником в комбинат. Однако долго не задержался. Пьяные выходки приобрели настолько безобразный характер, что даже вспоминать не хочется.
