Всех принятых в институт студентов собрали в вестибюле старого корпуса на втором этаже. Нас предупредили, что занятия начнутся в октябре. Но каждый студент должен отработать энное количество часов на строительстве нового корпуса. Нам предложили написать, в каком месяце для каждого из нас желательно отработать на стройке. Я записалась на сентябрь, и мы всей семьей поехали отдыхать в Феодосию.
Экзамены с нервотрепкой остались позади, радость бурлила во мне, и я принялась на отдыхе рисовать иллюстрации к «12 стульям», наслаждаясь юмором, хороводом персонажей, ставших уже нарицательными.
У нашей квартирной хозяйки в комнате, где мы обитали, была прекрасная библиотека: полные собрания сочинений Чехова, Куприна, Толстого, Лермонтова, энциклопедия Брокгауза –Эфрона, Цветаева, зарубежные доселе не читаные авторы. Море, книги, отдых, сон— все было прекрасно.
Лето 1968 года. Вдруг отцу пришла телеграмма (военные на отдыхе непременно регистрировались в местном военкомате): срочно прибыть по месту службы. Начались события в Чехословакии. Отец жил в Харькове на казарменном положении, мать дергалась, боясь, что мы, в случае чего, не сможем уехать из Феодосии. Если раньше мы уезжали на катере на Золотой пляж, то теперь сидели на забитом битком городском пляже, занимая топчаны в 5 утра и прислушиваясь к новостям из репродуктора. В состоянии тревоги мы «доотдыхали» и вернулись в Харьков.
Дома меня ждал еще один сюрприз: открытка из института, в которой требовалось немедленно явиться для прохождения практики в день, который уже давно прошел. Иначе будет рассматриваться вопрос об отчислении студентки Зеленченко из института.
Я помчалась в институт. В вестибюле, у входа, за столом сидел пожилой тучный дядя в кожаной куртке и зеленой велюровой шляпе. Запыхавшись, я показала ему открытку и спросила, что же мне делать? Дядька равнодушно прочел открытку, успокоил меня и сказал, чтобы я приходила прямо завтра, прихватив рабочую форму.
—Дедушка, а мне ничего не будет? Меня не выгонят?
— Нет, не переживай. Все будет нормально.
Дедушка оказался проректором по АХЧ.
На следующий день он определил мне «фронт работ». На террасе строящегося корпуса у подъемника была навалена куча цемента, перемешанного с камешками. Рядом сидела озлобленная тетка. В руке у нее был пульт с тремя кнопками: вверх, вниз и стоп. В мои обязанности входило загрузить подъемник раствором, тетка нажимала кнопку «вверх», подъемник поднимался вверх, где двое мускулистых парней быстро разгружали кучу, тетка нажимала кнопку «вниз». И подъемник вновь был в моем распоряжении.
Мне выдали совковую лопату. Цемент с камнями был очень тяжелый, меня, вместе с лопатой, заносило в сторону. Тетка покрикивала на меня: «Полней загружай! Быстрей шевелись!» Сверху, свесившись с крыши террасы, за мной наблюдали парни. Когда тетка вновь попыталась рявкнуть, я не сдержалась и заорала на нее: «Нечего тут на меня кричать! Как могу, так и загружаю! А не нравится, берите тоже лопату, а кнопки будем вместе нажимать». Регулировщица заткнулась. Тапки мои отсырели. Я чувствовала, что на этом «фронте работ» я погибну. К концу дня я прибежала к координатору работ.
—Дедушка, мне тяжело! И меня по тапкам током стукнуло!
«Дедушка» неожиданно растрогался: «Ладно, деточка, завтра определю тебя на другой фронт работ».
Назавтра работа была значительно полегче и гораздо веселей. В старом корпусе классы были высотой метров 5. На высоких лестницах, стоявших шалашиком, сидели ловкие студенты. Они мыли высокие окна и швыряли мне вниз грязные тряпки. Я полоскала тряпку в ведре и подбрасывала ее вверх. Мойщик ловил тряпку и продолжал мытье. А в это время вниз летела тряпка с соседней лестницы.
Потом я в компании двух ребят с факультета художественного конструирования красила полы на мансарде. Сапожные щетки были прибиты к длинным палкам. Пол красился легко, поверхность получалась гладкая, блестящая.
Вскоре в институт заглянул Певнев –преподаватель, готовивший меня к вступительным экзаменам. Мы договорились, что завтра я принесу показать ему свои новые работы – иллюстрации, сделанные в Феодосии. Он рассматривал принесенные перовые рисунки и шумно восхищался. Студенты, присутствующие при этой сцене, заметно прониклись уважением ко мне. Мне было очень приятно, а похвалы Певнева казались хоть и приятными, но чрезмерными.
Один из моих новых друзей — Исай— приехал в Харьков из Кишинева, где окончил художественное училище. Второй — Славик— из Донецка. Он, как и я, поступил сразу после школы. Славик был похож на комичного Тони из оперетты Кальмана «Принцесса цирка»: кучерявые волосы, нос картошкой, круглые очки, полные губы. Ему хотелось казаться поумнее, помужественнее, посуперменистее. Он спросил у меня: «Танечка, а тебе какие мужчины нравятся: умные или самцы?». В 17 лет я еще не определилась окончательно в этом вопросе, поэтому нагло ответила: «Умные самцы!» Славик долго переваривал ответ. Наверное, он думал, что я выберу умных. А умный – вот он, рядом! Славик во всей своей красе!
Следующий вопрос был попроще: «А что ты любишь из еды?»
—Горелую колбасу,— ответила я искренне.
—Как это?
— Зажигаешь газовую плиту, огонь нужно сделать несильным, ставишь сковородку на огонь, нарезаешь колбасу, выкладываешь на сковородку, закрываешь крышкой, открываешь форточку, закрываешь дверь на кухню и уходишь. Колбаса жарится, остаются горелые корочки. Они хрустят, очень вкусно получается.
Славик опять замолчал надолго. Потом он решил, что вопросов уже достаточно и протянул ко мне свои ручонки. Я искренне возмутилась. Не так я представляла себе романтические отношения.
На нашем курсе промышленной графики и упаковки училось 18 человек. Женщин только 5. Конечно, мы сразу обратили внимание на Таню А. У нее не было ног. Таня с трудом передвигалась на протезах, сделанных, когда девочке было 15 лет. Это была милая девушка с большими голубыми глазами и пушистыми светлыми волосами. Когда-то Таня занималась балетом, но однажды случилось несчастье: девочка попала под трамвай. Ей отрезало оби ноги по колено. Вернувшись после операции к жизни, Таня поступила в художественное училище. Она никогда не ныла, не жаловалось на свое несчастье. Ее привозил в институт отец на своей легковушке, а мы по очереди помогали ей переходить из аудитории в аудиторию по лестницам. После ампутации ног Таня располнела, сказался малоподвижный образ жизни. Она жила с родителями и братом в стареньком доме недалеко от Гольдберовской церкви.
После института Таня много лет работала на фабрике, изготавливающей скатерти, полотенца, салфетки. Она выполняла эскизы орнаментов, которые набивали на ткань. Таня познакомилась с мужчиной и родила сына Алешу – хорошего симпатичного мальчишку. Она и сейчас продолжает жить в том же доме, с удобствами во дворе, разъезжая по квартире на специальной дощечке с колесиками. Для меня ее жизнь – пример силы, стойкости и выдержки. Мы часто жалуемся на свои проблемы, но каждый раз, возвращаясь после визита к своей сокурснице, я смотрю на свои проблемы свежим взглядом и благодарю Всевышнего за все, что он мне дал.
На курсе я была самая младшая, сразу после школы. У остальных студентов за плечами были художественные училища, армия, еще какой- то жизненный опыт. Ребята имели опыт оформительской работы. Я сразу почувствовала свои слабые стороны и принялась усердно восполнять то, чего мне не хватало. Самой большой проблемой для меня стала работа с гуашью. Кроме самой технологии выполнения работы, была и еще одна "заковыка". Дело в том, что гуаши у меня элементарно не было, и купить ее было негде. А между тем задания по композиции, цветоведению, шрифтам, народному искусству нужно было выполнять именно гуашью. Мама тут же написала письма всем родственникам в Ленинград. В Ленинграде функционировал завод художественных красок, поэтому купить краски в Питере – задача решаемая.
Отец узнал, что в Харькове гуашь можно было купить в киоске художественного фонда. Однако продавали дефицитную гуашь (равно как и акварель, пастель и кисти) только членам Союза художников. Отец отправился к директору фонда и тот в порядке исключения дал разрешение на покупку небольшого количества материалов. Банок 5, таким образом, у меня уже были в наличии. Вскоре начали приходить посылки от родственников. Это было целое сокровище!
Самым тяжелым для меня предметом стало цветоведение. Нужно было выполнить массу специальных упражнений, выклеенных из цветной бумаги: спектральный круг, растяжки каждого спектрального цвета к серому, белому и черному. Простые упражнения на нахождение двух или трех гармоничных цветов сменялись композициями, в которых с помощью цвета нужно было передать то или иное настроение или чувство.
Эти упражнения требовали технической сноровки: нарезание цветных бумажек скальпелем, выклеивание композиции, культурная подача работы на картоне, с бумажной папиросной оберткой. Все выходные я красила бумагу, резала ее, клеила, сушила под прессом, навалив сверху все тома малой энциклопедии.
И все равно: мои сноровистые, более опытные сокурсники делали все это лучше, аккуратнее. И все скрывали технологию, боясь, что кто-то сделает так же хорошо.
Неразрешимой задачей стали для меня упражнения по композиции.
Композицию у нас преподавали две женщины, которых мы звали «девочками». Одно из первых заданий было простое: скомпоновать на листе полоску бумаги шириной 5 сантиметров, еще одну полоску 1,5 см и кружок определенного диаметра. Я приносила на занятие кучу эскизов, и девочки, разложив мои труды на столе, комментировали так:
— Понимаете, Танечка, это все не держится на листе. Нужно подвигать, утрясти, укомпоновать…
—Ну, что конкретно я должна сделать? Объясните мне.
—Ну, я же сказала, подвигайте, укомпонуйте.
Остальные студенты вообще ничего не носили. Они только слушали замечания по поводу моих работ. Я чувствовала себя тупой неумехой, которая вновь никак не может уразуметь, чего от нее хотят. Все эти общие фразы ничего мне не разъясняли.
Я вновь столкнулась с неумением преподавателя четко сформулировать задачу и пути ее решения. Выставив это упражнение на просмотре, я получила за него не то 4, не то 3, но так и не поняла, чего от меня хотят.
Уже окончив институт, я случайно натолкнулась на книгу Яна Чихольда – исследователя в области оформления книг. Чихольд замерил огромное количество старинных рукописных книг и вывел несколько математических формул, по которым рассчитывалось соотношение шрифтового поля к размеру всего листа книги. В основе всех этих расчетов лежала геометрия. Я должна была, выполняя это задание, просто расчертить нужный лист, разбив его на одинаковые прямоугольники, т. е. создать некую модульную сетку. Пользуясь этой сеткой, нужно было разложить необходимые элементы композиции на листе. Попав на модульные линии, элементы композиции органично распределялись на листе. Никто не объяснил мне, что в основе любой композиции должен лежать голый математический расчет, а не интуиция.
На первом курсе было особенно трудно учиться. Шрифты стали для меня еще одним тяжелым предметом. И вновь из-за отсутствия навыков исполнения. Тогда не было компьютеров, все делалось вручную: шрифтовые цитаты, композиции, в которых к каждому слову нужно было подобрать характерный шрифт, одинаковые межбуквенные расстояния, выскакивающие "дырками" уже после того, как работа была выполнена.
На занятиях по народному искусству нужно было создать тот или ной вид орнамента: линейный, сюжетный, растительный, геометрический. Мы изобретали велосипед, стараясь сделать лучше, чем это было сделано задолго до нас. Никто не объяснял нам символику знаков народного орнамента. Все это я изучала самостоятельно, лет через 20 после окончания института. После первого курса мы поехали на практику в Полтаву, в краеведческий музей. Там, сидя в хранилищах, мы копировали фрагменты народных вышивок, изумляясь, с каким мастерством неграмотные крестьянки заполняли ткань своими неприхотливыми органичными узорами, изображающими мировой космос и устройство мира.
Одним из интересных предметов была для меня история искусств. Читал ее Михаил Иванович Зубарь. Это был чудаковатый мужчина лет 55-60. Он был очень брезгливый. Двери в туалет открывал локтями да и свет пытался включать тем же местом. Говорили, что он стал доцентом еще до войны, но, оставшись в Харькове при немцах, позже был лишен этого научного звания и вынужден был зарабатывать свое звание вновь, начав с нуля. Мы сидели в темном классе, а преподаватель с помощью допотопного диаскопа демонстрировал на экране репродукции. В темноте мы и вели конспекты.
Нас напугали старшекурсники, что Зубарь принимает экзамены, заваливая бедных студентов. Я ужасно волновалась. Трудно было запомнить многочисленные храмы романского и готического периодов. Поэтому я написала все названия шариковой ручкой на ногах. На экзамене я вытянула слайд с изображением памятника кондотьеру Коллеони. Я помнила автора, но из головы вылетел город, в котором этот памятник установлен. Усевшись за третий от преподавателя стол, я потихоньку стала поднимать юбку, пытаясь прочесть ответ на второй вопрос. Скосив глаза вправо, я увидела, что мой однокурсник ожесточенно строит гримасы, стараясь привлечь мое внимание. Он надеялся, что на своих ногах я заодно найду ответ и на его билет. Увы! Я боялась ему помочь! Зубарь мне поставил «5», и вместе с Исаем я отправилась отмечать успешно сданный экзамен. В парке мы попали под дождь. Записи, сделанные шариковой ручкой полиняли на белую юбку.
Много часов отводилось на рисунок и живопись. Первый курс – это, в основном, натюрморты. Живопись у нас вел пожилой преподаватель, который, как оказалось, в гражданскую войну воевал в 1-й Конной, у Буденного. Студенты, более всего ценившие в живописи виртуозность и колорит, с усмешкой слушали скрипучие занудливые замечания преподавателя, советовавшего в конце своего монолога пойти и смыть все написанное.
Я же в отличие от своих продвинутых сокурсников, внимательно слушала все, что говорит Петр Михайлович. Найдя в моем лице благодарного слушателя, преподаватель прилипал к моей работе и торчал рядом минут по 40, делая мне «под руку» бесконечные указания и замечания.
Однажды преподаватель предался воспоминаниям. Петр Михайлович вспоминал, что известный художник-баталист Самокиш, когда писал свои полотна, то изображал лошадей с натуры. Коня приводили прямо в мастерскую.
— А у нас сейчас имеется подшефное танковое училище. И если вам нужно будет изобразить танк, вы всегда можете подойти в училище и сказать об этом. И вам предоставят возможность писать танк с натуры.
—А если нужно написать горящий танк?— поинтересовался один из студентов
—Вон!— заорал преподаватель.— Выйдите из класса! И без разрешения декана я вас не пущу!
В середине года нам начали ставить обнаженную натуру. Натурщицей была молодая девушка с обиженным лицом. Мы рисовали ее углем. Потом были задания другого плана: рисунки растений в любой технике. Я старалась. Времени на гулянки не оставалось. Все общение – только в институте. Задания наваливались комом: только успевай, поворачивайся! Однако, к концу года на курсе оказалось только две пятерки по рисунку, и одна из них – моя.