МОРЕ

Всякий любит море по-своему. Для подавляющего большинства людей море — это отложенные деньги, покупка тура, перелет, отель, шведский стол, пляж, разглядывание водорослей сквозь маску. Арендованное море красиво, уютно и безопасно. Заботливые аборигены, стоит только щелкнуть пальцами, принесут и наденут на тебя ласты, вставят трубку, бережно спустят тебя на воду и будут внимательно наблюдать с берега за каждым твоим движением. Насладившегося морем до изумления, тебя вынут, вытрут, накормят до отвала, отвалят и вставят трубку кальяна. И повеют на тебя ветерком. И отойдут в сторону, чтобы не мешать тебе смотреть на раздетых женщин. Которые оставили на своих телах так мало материи, и она так тонка и прозрачна, что шевельнувшаяся надежда всего за какие-то секунды вырастает в устойчивое намерение. Вечером ты будешь у себя в номере не один. Упругим потным вечером ты много раз будешь у себя в номере не один. Море — это ведь не только огромная соленая лужа с постоянно включенным солнцем. Это место встречи людей. Мужчин и женщин. Обнаженных с раздетыми. И к концу путевки ты станешь выглядеть по-настоящему отдохнувшим — загорелым, невыспавшимся, покусанным, с поцарапанной спиной и мозолями на коленях. Море — это радость. Для тех, у кого есть силы, время и деньги.

Всякий помнит море по-своему. Для тех, кто носит майки в полоску и знает, что такое цистерна главного балласта, море — это тихий привычный ужас за тонкой стенкой. Это шесть длинных стальных ужасов в носовых аппаратах и еще двенадцать на стеллажах. Плюс шестнадцать непредставимых баллистических кошмаров в шахтах. Это страх, в котором ты живешь сам и который наводишь на тысячи тысяч других людей. Вон те два плохо выбритых мужика с усталыми глазами синхронным поворотом двух ключей могут отправить на тот свет пол-Америки. Боги. Вон от того невыспавшегося мужика зависит, будут ли у тебя когда-нибудь дети, и будешь ли ты мужиком, и будешь ли ты вообще. Бог. Огромная емкость со сгущенной смертью прячется под водой, не видимая никем, боящаяся всего. И через пять лет ты еще будешь вскакивать с кровати в холодном липком поту, и через десять еще будет сниться тебе упавшая в зашкал стрелка глубиномера. Море в любой момент может сделать с тобой что угодно. Оно терпит тебя в себе, и позволяет шариться где захочешь, и раздвинет для тебя любые свои границы. Но попробуй только расслабиться... И оно откусит от тебя тысячами мелких зубастых пастей, и унесет в клешнях, и завалит илом, и растворит в себе без остатка. Море — это печаль. Тех, кто жив, о тех, кого больше нет.

Всякий знает море по-своему. Для меня оно ассоциируется прежде всего с маленькими черными таблетками активированного угля. С большими серыми рулонами туалетной бумаги. С хлопаньем унитазной крышки и зеленовато-бледным отражением лица в зеркале. Десять лет назад был я приглашен в Одессу на юбилей М. Жванецкого. Я на тот момент много еще чего ни видал. В частности, моря. Никакого и никогда. Как и мой отец. Ведь у нас в Сибири с морем довольно плохо, оно когда-то было, ракушки в породе есть, и большое, куда там Черному, но мы с отцом опоздали. Но желание было. Но возможность подвернулась нескоро. Отец впервые увидел море в полтинник, а я... А мы приехали поездом «Москва-Одесса» веселой шумной толпой (два вагона юмористов во главе с юбиляром) и свалились на знаменитый город хищным десантом. Кто куда, а я сразу же пошел к морю. Чтобы его увидеть. Чтобы потрогать его руками. Я шел медленно и нагло. Море уже было у меня в кармане, я шел к нему со щитом, гвоздями и молотком, как древний князь, чтобы найти где-нибудь ворота и прибить на них щит. Как и у отца, у меня проблемы с обонянием, поэтому я не чуял запаха моря. Но знал, что с каждым шагом оно все ближе, и никуда от меня не денется, и вот он я иду к морю тяжкой поступью завоевателя, под писк разбегающихся от моих огромных подошв местных жителей, под корабельные гудки, под картавые крики чаек, под...
Цыпленок. Табака. Он дико заорал у меня в животе и заглушил все и вся. И развернул меня. И заставил бежать. На огромной скорости. К туалету. Украина, Одесса, середина девяностых, какие уличные туалеты, откуда... Только в гостинице. Никогда в жизни я так не бегал. Навстречу шла какая-то шутливая процессия с какими-то дарами, наверное, юбиляру. Я со своими дарами пронесся мимо на такой скорости, что за моей спиной дымился асфальт. На входе в гостиницу я ушиб дверью очень известного человека, на лестнице ударил плечом неизвестного, на улице еще слышался топот моих ботинок, а в номере уже летели на пол сброшенные через голову брюки, и фаянсовый белый друг! брат! спаситель! оказал мне первую помощь. Вторую. Третью. Я сел всерьез и надолго. Я съел то, чего нельзя было даже трогать. У меня ведь проблемы с обонянием. Как и у отца. Правда, он, в отличие от меня, спокойно мог бы переварить даже миску жаренных в машинном масле шурупов.

Ах, море... Мне ли, никогда тебя не видавшему, говорить о тебе? Ах, Одесса... Могу ли я сказать, что был в этом городе, если из архитектуры помню лишь лепнину на высоком потолке туалета? Зеленомордый, шатающийся от слабости, я иногда покидал свою обклеенную кафелем одиночную камеру и быстро-быстро, один-два коротеньких монолога, выступал то в театре оперетты, то где-то очень неподалеку еще... До моря так и не добрался. Оно было близко, но все-таки вне радиуса моих действий. Цыпленок табака, маленькая распятая птица, надругался надо мной за то, что над ним надругался повар.

Я сижу в квартире на твердом стуле и смотрю море по телевизору. Мне еще нет полтинника. Я подожду. Не полезу поперед батьки. Правда, меня все время зовут съездить отдохнуть в Турцию. Посмотрим, посмотрим... Почему бы и нет? Можно и съездить. И наконец-таки прибить щит. Тем паче, что на воротах бывшего Константинополя он будет выглядеть гораздо более к месту...