«Шрамы есть письмена времени. Иероглифы, которые может расшифровать лишь написавший.»

   Тонко выведенные на груди символы – это молитва. Заклинание, в котором я умоляю о прощении. Сегодня в моё окно врезалась птица. От удара она свернула шею и упала на балкон. Сейчас она лежит на столе, раскинув крылья и открываясь потолку. Её тело я опустошил, дабы вес мёртвых органов не отяжелял её полёта в потоке жизни. Глаза её я так же удалил. Они были ослеплены разрывом нити, связывающей её душу с жизнью. Если бы мог я овладеть Священной книгой «Хамунаптра»…

Её стеклянный глаз непрерывно следит за мною. Я уже начинаю жалеть, что впустил ещё одну душу.

  Я достал сигарету и выглянул в окно. Удивительно, как завертелись в жизни некоторые люди. Не смотря на проблемы с транспортом и другие множественные причины, они всякий раз возвращаются домой вовремя… Она тоже уже сидела на своих качелях. Ветерок игрался с её длинными тёмными волосами, ласкал светлую кожу… но мне всё казалось, что это были те холодные и пугающие потусторонние ветры. Серые глаза остановились на моём окне. Взгляд какой-то не детский. И словно понаставлены мириады барьеров, скрывающие запретные мысли. Наши глаза встретились. Я в очередной раз подумал о том, что она необычайно красива, хотя ещё так мала…

-Поднимайся. Квартиру помнишь?

  Она кивнула, и, встав с качелей, зашагала к подъезду.

  Пока я заваривал зелёный чай, она поставила диск Дельфина, остановив на песне «Серебро». Мы сели пить чай. Остатки еды скромно украсили процесс чаепития. Затем я сел на окно, закурив очередную сигарету, а она пошла рассматривать комнату. Уже, наверное, в сотый раз. Лишённая способности говорить, она жила словно бы была единственным живым человеком в мире витрин и манекенов. Никогда не чем не интересовалась у людей, и наверное объясняла себе всё сама, по своему. Для десятилетнего ребёнка это было довольно странно…

Её звали Ада. Адель. Она жила в соседнем доме с матерью и сестрой. Мать выбивалась из сил, зарабатывая деньги. Старшая сестра лишь оказывала влияние на внешность младшей. А целыми днями таскалась с друзьями по кладбищам, играя в проклятия и мертвецов. Сама же Ада была странная, нелюдимая.

  Девочка бесстрашно приподняла птицу за крылья и посмотрела на меня.

-Я ещё не закончил с нею… И не смотри так. Я её не убивал.

Она вернула птицу на стол, двинулась дальше по комнате, и опустилась в том углу, где спал хорёк.

  Я взял толстые нитки и вернулся за стол. Пока я работал над птицей, она с интересом наблюдала, переключаясь временами на игру с животным.

Теперь птица сидела на столе, сложив крылья, внимательно оглядывая комнату и всякую утварь. Ада сидела на полу и рисовала что-то на листах бумаги. Я закрыл глаза и откинул голову. Лёгкие шорохи и тиканье часов гипнотизируют. Утаскивают в пустоту, как волна песок…

  «В такие минуты возвращается осознание реальности. Полное понимания того, что ничего больше не осталось. Нет сил. Нет боли и сожаления. Только усталость. И какая-то фантомная надежда на… На что? Никогда не веришь, что такое возможно. Остаться совершенно одному. Потерять всё. Не веришь, пока это не происходит. И понимаешь, что когда говорят, что надежда умирает последней… То это не правда. Она умирает вместе с тобой. Забирая из тебя всё. Высасывая вместе с кровью.

  Один удар, другой. И всё катится к чертям. Думаешь, что скоро повезёт. Стараешься не отчаиваться. Самообман. Просто одним дано, другим же… Удар за ударом. Неудачи не кончаются. Только короткие мгновения, которые, издеваясь, заставляют продолжать надеяться… И так до тех пор, пока не понимаешь смысл этой игры…»

  Когда я открыл глаза, девочки уже не было, дверь была прикрыта. Всё в комнате было мертвенно неизменно. Только рисунки на полу.