ПАМЯТЬ ДЕТСТВА. ДОМОВОЙ КЕРЖАЦКОГО ДОМА
Говорят, что человек приходит в этот мiр с полным знанием и памятью о том, что с ним происходило в прошлой жизни и в других мiрах. Но со временем это знание стирается, а первые впечатления и зрительные образы детства уходят на задний план, их вытесняют вновь приобретенные знания и картинки окружающей взрослой реальности. Так уж хитро устроен механизм нашей памяти. Но иногда бывает так, что в результате каких-либо потрясений или опыта нахождения на грани жизни и смерти человек вдруг вспоминает то, что с ним происходило не только в младенчестве, но даже в утробе матери и там, откуда он пришел в этот мiр. Так было и у меня. В определенный момент я вдруг начал вспоминать свои детские ощущения и переживания, чем вгонял в состояние изумления свою матушку.
- Ты не можешь этого помнить, ведь ты был совсем маленьким!
- Ма-ам! Но я же это помню! Ведь всё было именно так, как я рассказываю?
- Да, это так. Но ты не должен был это помнить!
- Разумеется, не мог. Но я же помню...
Мне три года. Мы с родителями едем в гости к к моей двоюродной бабке, маминой тётке. В те годы, кто помнит, какая-то развитая дорожная инфраструктура в уральской глубинке отсутствовала по определению. Вначале нас вёз какой-то раздолбанный пригородный поезд из трёх вагонов, потом тряслись в телеге попутного трактора, но не успели до темноты добраться до глухой кержацкой деревеньки, стоящей далеко в тайге, и заночевали у Илиодора да Марьи - дальних родственников, живших в доме, обособленно стоящем на самом краю таёжного поселения.
Кержацкие дома — это совершенно особый мiр, своеобразная вселенная сама в себе. Первое, что вы увидите — глухой, доска к доске, двухметровый забор, в который врезаны большие, обитые железными полосами, врата, плотно закрытые, а изнутри заложенные массивной перекладиной. Рядом с воротами — калитка с щеколдой-«собачкой». На неё нужно нажать и тогда сработает затворный механизм и калитка откроется, если хозяева не закрыли её на засов.
Заходим внутрь. Придомовый двор-прихожая сверху укрыт тёсовой крышей, что защищает его от дождя и снега. Прямо у калитки лежит вязаный разноцветный коврик, на котором нужно снять обувь и всунуть ноги в расшитые тапочки. От коврика через весь двор к крыльцу положена чистая, вязаная из цветных лоскутов и тряпочек дорожка. Пока мы идём по ней, можно оглядеться вокруг.
Прямо с укрытого от непогоды и прочих внешних воздействий двора можно попасть в «стайку» - так называется просторный сарай, который разделён на несколько секций. Ближе всего ко двору — дровянник с полугодовым запасом аккуратно уложенных поленьев. Над ним виден квадратный лаз на сеновал, где хранится душистое зелёно-жёлтое сено, в котором обычно валяется и спит летом детвора. На сеновале же по стенам развешаны многочисленные пучки разных трав, используемых для бани, целения хворей, тут же висит и кержацкое лакомство — высушенные в печи гроздья калины, предварительно пропаренные в меду. Ещё одно моё детское воспоминание: мы с братьями лежим на бабушкином сеновале, болтаем о разной чепухе и лакомимся сладковато-горькими ягодами калины, которую снимаем со стен.
Напротив дровянника в стайке — дверь в баню. Там стоит огромная печь с железным котлом, в котором бурлит горячая вода. Рядом с печью — бочки с колодезной ледяной водой. Вдоль стены с небольшим оконцем - длинные лавки, на них горкой составлены тазы разной вместимости. А чуть дальше — дверь в парилку.
Самая дальняя дверь в стайке — вход в жилую часть, где размещается разная домашняя живность. Это могут быть одна-две коровы, пара свиней, с десяток коз, загоны для кур и гусей. Количество животных зависит от числа домочадцев и от общего достатка кержацкой семьи. Стайка — это ещё один мiр в себе. Баня топится два раза в неделю, поэтому тепла от неё как раз хватает для того, чтобы поддерживать комфортную температуру как в помещении у животных, так и в самом сарае даже в лютые морозы.
Поднимаемся по высокому крыльцу на широкую площадку перед входной дверью. Здесь еще раз переобуваемся, на этот раз в домашние тапочки, чтобы не заносить в дом мелкий сор со двора и с сарая. Любой кержацкий дом является олицетворением чистоты как хозяев, так и помещения, в котором они живут. Раз в неделю хозяйка, подоткнув подол домашней юбки, ошпаривает кипятком подогнанные друг к другу массивные половые плахи, моет их с золой, и скоблит набело специальным скребком. По субботам, в банный день, происходит и грандиозная стирка.
Примерно раз в месяц зимой проводится процедура «вымораживания» дома: с вечера протапливается печь, а с утра после лёгкого завтрака вся семья идёт в гости к родне, дети играют на улице, а дом оставляется на весь день с открытой настежь дверью и с открытыми печными заслонками. Постельные принадлежности, перины, матрацы, подушки выносятся на мороз и развешиваются на специальных вешалах, которые стоят рядом с дворовыми пристройками на огороде. Половики и коврики осыпаются чистейшим снегом и обметаются вениками. Первым в дом вечером приходит хозяин и затапливает печь, а после того, как живительное тепло снова заполонит пространство дома, в него возвращаются домочадцы. Именно поэтому в кержацких домах всегда свежий воздух, и вы никогда не встретите там ни тараканов, ни клопов, ни мух.
Мы открываем входную дверь и попадаем... нет, ещё не в дом, мы заходим в сени, которые являются прохладным приделом жилого помещения. Здесь на многочисленных полках расставлены банки с квасом, соленьями и вареньями. Здесь же может находиться разный инструмент, который понадобится на каждый день: молоток, топорик для мяса, рабочие ножи, лопаты, точило... На полу стоят лари с картошкой и репой, бочки с квашеной капустой, мочёной брусникой, солёной черемшой. Это на повседневку. Стратегические запасы продовольствия хранятся в «яме» - вместительном капитальном погребе, устроенном рядом с огородом на трёхметровой глубине, где царит круглый год одна и та же температура.
Следующая дверь приводит нас в прихожую. Здесь уже можно снять и повесить на вешалку верхнюю одежду. И зайти уже собственно в дом, который встречает нас огромной печью с железной заслонкой и с духовкой, с оборудованными наверху печи полатями, на которых обычно спят старики и малые дети. Рядом с печью — длинный стол, укрытый плотной повседневной скатертью (на праздники она заменяется на другую - расшитую и накрахмаленную) и лавки. Над хозяйским местом во главе стола обычно висит древняя родовая икона с теплящейся около неё лампадкой. Это центр дома, где семья трапезничает, обсуждает семейные дела, принимает дорогих гостей. Дальше — супружеская спальня, детская комната или комнаты, туда посторонним вход воспрещён, это чисто семейная территория.
Не удивляйтесь, если вас усадят за самый краешек стола, поближе к входу, а перед вами поставят неказистые, так называемые «гостевые» столовые приборы. В кержацких домах неукоснительно чтится одно из главных правил: добрым людям «из мира» (недобрых вообще дальше калитки не пустят) полагается отдельная посуда, из которой ни один из домочадцев ни при каких обстоятельствах есть не будет, дабы не «обмирщиться». На самом деле этот обычай происходит из самых элементарных соображений гигиены. Кто знает, откуда этот гость прибыл, где его носило, какие болезни с собой принёс из внешнего мира? Поэтому пусть питается из отдельной посуды, дабы не занести заразу и прочую нечистоту в обособленную вселенную кержацкого дома. Ведь никаких новомодных «фейри» и прочих химических чистящих средств у кержаков отродясь не водится. Посуду моют золой и хозяйственным мылом, которое изготавливается тут же на месте из подручных средств.
Но уж коль вы попали за хозяйский стол, тут держитесь! Вас будут потчевать наваристым борщом или ухой, запечёной рыбой, кашей с поджаркой и соленьями, пирогами с грибами, картошкой, яйцами с луком, весь стол будет уставлен плошками с ядрёной квашеной капустой, солёной черемшой и груздями, всякой домашней зеленью, вареньями и прочими вкусностями. Если вы сможете потом выйти из-за стола и не свалиться в изнеможении, то вам крупно повезло. 
;)
В тот длинный день из моего детского воспоминания нас после ужина и домашних посиделок во время которых хозяева и гости обменялись новостями, нас разместили в комнате для гостей, постелив на пол матрацы и перины. Спустя некоторое время весь дом со всеми обитателями погрузился в сон. А я, с вечера напившийся вкусного ягодного морса, проснулся часа в три ночи с позывами мочевого пузыря. Потолкав лежащую рядом матушку и не добившись от неё ответа, встал и в одних трусах потопал к выходу. Темнота и новое место сыграли со мной злую шутку, я никак не мог сообразить, где расположен туалет. Поэтому потыкавшись в разные места, я просто приспустил трусы и тоненькой струйкой стал поливать доски двора прямо с высокого крыльца.
Сделав своё дело, натянул трусы и пошлёпал назад в дом. Проходя полутёмные сени, освещавшиеся лишь краешком луны, заглядывавшей в небольшое окошко, вдруг заметил маленького плотного старичка, ниже меня ростом, с растрёпанной бородищей до пупка. Старичок выглядывал из-за здоровенной бочки с капустой, буравил недобрым, осуждающим взглядом, и грозил мне корявым пальцем. Я замер от неожиданности, раскрыв рот, пытаясь как-то идентифицировать эту личность, которую не заметил среди хозяев дома. А маленький дедок вдруг стал медленно выдвигаться из-за бочки и сделал резкое движение по направлению ко мне.
И тут меня накрыло волной липкого ужаса. Почувствовав, как вздыбились на голове волосёнки, я со всей мочи порскнул в дом, хлопнув дверью, понёсся через полусонные комнаты, спиной ощущая, что незнакомец бежит за мной по пятам. И тут же мягкая ладошка ухватила меня за бедро и попыталась остановить. Я сделав последнее усилие, ворвался в комнату, где спали родители, и отчаянно заверещал! Дом наполнился звуками и встревоженными голосами. Зажегся свет. В комнату ввалились хозяева и дети. Мать прыскала мне в лицо холодной водой и успокаивала. Отец спрашивал, чего я испугался, не приснился ли мне страшный сон? А я, вытаращив глазёнки, тыкал пальцем на входную дверь и кричал: «Там! Там! Там, в сенях! Там этот... Дядька страшной! С во-о-от такой бородой! Я писать ходил, а он... За ногу меня хватал! И ругался!»
Тут хозяйка дома облегчённо выдохнула и засмеялась:
- Да все понятно! Это малец нашего домового увидал. Где писал-то, Егорка? Ах, с крыльца! Вона оно што! Немудрено, што Хозяин от наш засерчал и заругался! Непорядок это! Там же ведро погано стояло, в сенцах. Не заметил ты его штоль? А, Егорка? Не заме-етиил! Ну, и ладно, и ладно! Будет тебе! Успокойся давай, не шуми. Хозяин у нас порядок любит. А тут ты от взял, да напрудил ему на крыльцо, да на двор. От он и поругал тебя маненько...
- Ты бы хоть, Марья, предпредила бы нас заранее, - укоризненно посетовала мать хозяйке дома. - А то бы я вот так же пошла бы на двор ночью, да встретилась бы с вашим домовым, так и обмерла бы со страху-то прям там, а то и еще чего хужее!
- Нее, Дуся! Тебе б он вряд ли показался! Они ж лишний раз взрослым глаза не мозолят! Это детки, ангелы наши, годов до пяти-семи могут их видеть. А потом и у них зрение закрывается, как постарше становятся.
Видя, что я успокоился и заулыбался, хозяева и гости облегчённо засмеялись и принялись наперебой обсуждать ночное происшествие. Затопили самовар, Марья достала из духовки напеченые с вечера пироги, один из которых вручили мне вместе с чашкой тёплого чая. И неспешным ручейком потекли кержацкие рассказы и байки о неведомом...
«Иван от наш, свояк то, за дровами в лес поехал. Поехал, да плутанул малось. Видать, Лешак его водил там кругами, баловался. А тут и стемнело уже. Луна вышла, посветлее стало. Тут и выехал он на дорогу к деревне. Едет себе, посвистыват. А рядом, за кустами все «ширк, да ширк», идёт вроде кто. Он остановится, и тот стоит. Он поедет, тот снова - «ширк да ширк»! На деляну выезжат, да видит, рядом с ним мужик от здоровенный идет соседним курсом. Метров под восемь-десять ростом. На Ваньку даже не смотрит, но вровень с ним идёт. Так до края леса его и довёл. Позыркал на него, как Ванька лошадёнку нахлёстыват, торопится, повернулся, да и в лес обратно — нырь! У Ивана то полголовы чё и седые после того стали...»
«А эта, с Илиодором то нашим как было? Поехал он в пещеру за деревней щебня нарубить. Всю телегу мешками завалил. Напластался, да и сморило его чуток. Прилёг, а проснулся уже заполночь. А из пещеры — голоса! Факел зажёг да и пошёл глянуть, что за люди там шорохаются? Походил, посветил. Нет никого! А голоса вроде как из-за стены доносятся. Стал стучать в стену камнем, да кричать. А в стене вроде как окошко отворилось. И голос оттуда, чего, мол, базлашь? А разговор от не наш, вроде слова похожие, а смысла нет! А понимал прямо в голове, вроде как прям в мозгу понятие приходило. А на слух чё говорят — непонятно! Ну, поговорили, поговорили... Да и посоветовали ему те, пещерные, скоренько домой ехать, потому что у него в бане печь прогорела, того гляди, вся баня полыхнёт. Он и поехал домой от. Приезжат, а в бане и правда, печь прогорела снизу и угли все ссыпались под баню, и уже дым идёт с поддону! Ну он бочку воды туда навернул, успел загасить! А голоса-то чьи? Дак щелпов, что в пещерах по горам уральским ещё раньше нас живут!»
«А девки то, девки на Святки гадать в баню-то заброшену ночью ходили! От умора то была! Гадали, гадали. А потом суженых стали вызывать. А тут в окошко образина-то страшная и заглянула. Они в чем были оттуда и в бега! Да через полдеревни драпали! Хорошо, что ночь была, темень, а то бы сраму нахватались, нагишом то! А это Илька соседский подглядывать за ними пошёл, да личину на себя и натянул. Да и шуганул их для острастки, штоб не колобродили по ночам за деревней! Ах-ха-ха-ха!»
Я пригреваюсь под материнским боком и начинаю потихоньку прикемаривать. Кто бы мог подумать, что воспоминание это обретёт своё новое наполнение, когда спустя многие десятки лет я снова увижу домового в отдаленной избушке на окраине алтайского села, а потом и сам буду жить в добром соседстве с Хозяином в своём доме недалеко от Магадана?