Вы знаете.
Даже нет, не так. Не то начало.
Начать следует совсем с другого.
Я люблю дороги. Или не дороги?
Я люблю то, что возникает вокруг. Может возникнуть, если долго смотреть на запыленные кеды и слушать Tito&Tarantula.
Когда песок под ногами становится невыносимо-рыжим, настолько ярким, что режет глаза, забивается в нос, рот, въедается в тонкую, выцветшую джинсу, а дорога - непередаваемо длинной и американской, я подхватываю рюкзак и иду вперед, вдоль дороги штата Мэн, или Огайо, или любого другого штата, - какое, собственно, это имеет значение. Я иду, а где-то позади слышится рев чьего-то кадиллака, и почему-то верится в то, что там те-самые-парни в черных костюмах с "магнумами" в кобурах, и в багажнике гремит серебряный кейс. Я иду, меся пыль и глотая раскаленный воздух, дрожащий над ржавой пустыней, мимо одиноких забегаловок и бензоколонок, подпевая пересохшими губами "now I know her secret name..." и рассеянно перебирая тугую пачку банкнот в кармане.Я иду, и мои руки пропахли красным "Lucky strike", а последняя сигарета заложена за ухо, и ярко-голубое небо кажется воистину безмерным и необъятным, а ты себе - чем-то вроде la cucaracha, зажатой между двумя бесконечностями. Я иду, а впереди - голосующие шлюхи в коротких шортиках, размалеванные и неизменно улыбающиеся, призывно машушие наманикюренными руками и матерящиеся, когда очередной водила проезжает мимо, удостоив их лишь коротким сигналом клаксона. Я болтаю с одной из них, и она говорит, что приехала из Джерси, или Канзаса, или еще-откуда-нибудь, а я курю и рассказываю о том, каково это - быть эн-надцати-летней и шляться по тайным хайвеям. Она остается позади, размывается в белом мареве, а я иду, в необъяснимом порыве щуря глаза, надеясь увидеть вдали безликие стрелы небоскребов, и - уже понимая, что пора возвращаться, что мой маленький мирок описал круг и замер в исходной точке, где нет "магнумов", бесконечности и где я уже давным-давно бросила курить.
Звонит телефон.