Он мне снится, на натыкаюсь на него в телевизоре (при том, что последний почти не включаю). Я натыкаюсь на него в переносном и, что самое страшное, в прямом смысле... А сейчас вот нашла такую интересную статейку.



Анна Броновицкая
Большой столичный журнал

Этот дом на улице Чайковского (теперь Новинский бульвар) будоражил мое воображение с детства. Говорили, что в нем двухэтажные квартиры ─ я тогда не понимала ─ как это, подниматься у себя дома по лестнице? А еще там можно было попасть в "солярий" (волшебное слово!)
Стоило только выйти на крышу, ограждения которой и надстройка в форме рубки действительно делали дом похожим на корабль.



Мой одноклассник, живший здесь, как-то произнес смешную фразу: "Кухня у нас в ванной, а ванны у нас нету". Мы ему сочувствовали: каждый ведь знает, что в хорошей квартире кухня должна быть метров 10, а санузел ─ раздельный. Но когда в восьмом классе наш приятель устроил у себя дома вечеринку с танцами под "Машину времени?", жалость как-то сразу испарилась. И хотя на втором этаже его квартиры находились только входная дверь и туалет, зато гостиная ─ "большая комната", как тогда говорили, была высотой в два этажа и с огромными окнами. Из-за этого находившаяся за ней спальня половинной высоты казалась укромной и необыкновенно уютной.
Вся квартира была какой-то "нездешней" и производила совершенно иное впечатление, чем квартиры в привычных "сталинках", или уже ставших экзотикой коммуналках центра, или окраинных "панельках", в которых жили остальные мои друзья.
А потом мама повела меня в этот дом в гости к ее знакомым, собиравшимся уехать в Америку ─ как тогда казалось, навсегда. Меня больше всего поразило, как они могут оставлять такую квартиру ─ наверное, самую красивую из всех, что я до сих пор видела, ─ залитую светом, с цветными стенами и синим потолком, с проходящей по верху столовой галереей. На самом деле им было очень жаль ─ ведь эта квартира с выходом на крышу когда-то принадлежала наркому финансов, теоретику социалистического расселения Николаю Милютину, который сам придумал для своей семьи это жилище.
Благодаря Милютину дом для сотрудников Наркомфина стал экспериментальной площадкой по созданию новых форм жилья. Перед архитекторами Моисеем Гинзбургом и Игнатием Милинисом стояла задача так спроектировать дом, чтобы максимально освободить жильцов от бытовых забот и дать им новые возможности для общения и личностного развития. Кроме собственно жилого дома, были еще два корпуса: коммунальный ─ с "комбинатом питания", спортивным залом, библиотекой и клубными помещениями ─ и небольшой служебный ─ с гаражом и прачечной-сушильней. Еще один корпус ─ для детского сада ─ так и не построили, и детсад пришлось разместить в клубных комнатах.
Предполагалось, что живя в доме Наркомфина, можно было питаться в столовой, белье стирать в общей прачечной, а детей отдавать в круглосуточные ясли-сад. Родители бы встречались с ними по желанию, в свободное время. При таком устройстве быта нет особой нужды ни в кухне (вместо нее ─ примыкающая к душевой кабине кухонная ниша), ни в закрывающихся дверях ─ комнаты образовывали "перетекающее" пространство. Это, как и двойная высота основного жилого помещения, давало ощущение простора.
Сэкономив на метраже квартир и на числе лестничных клеток (в довольно длинном доме их всего две ─ в торцах), на уровне третьего и пятого этажей нашли место для широких галерей, которые служили не только для прохода к квартирам, но и для общения соседей.
В двух больших квартирах никто не жил ─ они выделялись по запросу жильцов, к которым должны были приехать родственники или прийти гости. В теплое время года "общественным пространством" служил и солярий на крыше ─ 20-е годы были временем солнцепоклонничества.

Нужно сказать, что и нарком Милютин, и архитектор Гинзбург понимали: человеческая природа будет противиться столь "необузданному" обобществлению быта. Поэтому вместо радикального дома-коммуны решили построить дом "переходного типа". Помимо "мини-квартир", предназначенных для молодых (и более гибких) семейных пар, в нем были и "нормальные" трехкомнатные квартиры с кухней и большой ванной. Предусмотрели и небольшое общежитие для одиноких, его разместили на крыше рядом с квартирой Милютина.
Не стоит забывать и о том, что дом строился в 1928-30 годах, когда в Москве остро не хватало жилья, и сотрудники Наркомфина чаще всего переезжали в новый дом из "уплотненных" квартир, где степень приватности жизни была еще ниже.
Для моего поколения, в основном выросшего в отдельных квартирах, но с родителями, успевшими пожить в коммуналках, социальная утопия дома Наркомфина казалась жестоким советским экспериментом по выращиванию "нового человека". На самом деле, кому по доброй воле захочется постоянно общаться с соседями, прилюдно стирать свое белье и есть в общепите? И каким же нужно быть монстром, чтобы без крайней нужды отдавать маленьких детей под присмотр чужих людей? Осознание того, что наше стремление полностью закрыть от посторонних глаз свою частную жизнь является реакцией на советскую действительность, пришло позднее, по мере знакомства с тем, как живут люди в странах, которые социализм миновал.

"Жизнь в этом доме ─ тупик", ─ были первые слова, которыми меня встретили. "Сколько лет идут разговоры о реставрации, а ничего не происходит. Наоборот, создается впечатление, что дом пытаются скорее разрушить. В последнее время хоть слесари стали быстро на вызов приезжать, а то, бывало, по неделе трубы текли, и никого нельзя было дозваться. И когда канализацию прорвало, то же самое было. Мы все время ждем, что нас будут выселять, и боимся вкладывать деньги в эту квартиру, так что сами ремонт уже лет десять не делали. Хорошо хоть во всем доме отопление поменяли, теперь тепло. Мы все понимаем, мы живем в памятнике архитектуры, к нам все время исследователи приезжают из разных стран, восторгаются, но нам-то что делать? Подъезды в кошмарном виде, в квартире повсюду грибок, в боковом корпусе бомжи ночуют, в любой момент пожар может случиться. Мы бы и рады выехать, если предложат что-то в Центральном округе, но нам официально вообще ни разу ничего не предлагали. Так, иногда ходят какие-то люди, пытаются разузнать, не продаст ли кто квартиру".
Многие все же разными путями дом покинули ─ сейчас в нем пустует примерно половина квартир, они используются как общественные кладовки. Занимать их под жилье РЭУ не позволяет, хотя многие из оставшихся в доме людей живут в страшной тесноте. Нужно ли говорить, что общественные службы дома перестали работать еще в 1930-х годах ─ только медицинский кабинет, где принимали сестры Семашко, просуществовал до 1970-х.
Меня пригласили заглянуть в квартиру, где на 38 метрах обитает семья с двумя детьми. Зайти в нее оказалось непросто ─ вместо прихожей узенькая площадка со входом в туалет. Вниз ведет довольно крутая лестница.
Спустившись по ней, пытаюсь представить, как здесь было бы красиво, если вынести мебель, восстановить первоначальную окраску стен. Люди, живущие в этом доме не из любви к конструктивизму, а потому, что им когда-то выдали ордер на эту квартиру, попытались создать в ней привычный уют, причем с минимальным вложением средств: "Мы решили, что будем здесь жить, как на даче". Действительно, если представить, что вы на даче, уже не шокирует закуток с раковиной, в которой и умываются, и моют посуду (в глубине того же закутка из стены торчит шланг душа, а в полу устроен сток ─ это душевая кабина), не раздражает и стоящая в уголке комнаты кухонная плита. И все же про себя думаю, что если я здесь поселюсь, то буду обходиться микроволновкой и электрическим чайником.
Спрашиваю хозяев, почему они поставили кровати в большой комнате, а не в маленькой, где, по идее, должна быть спальня. "Что вы, в маленькой спать невозможно, там же над потолком проходит галерея, полдома над головой ходит, ─ запросто можно стать невротиком". Помимо этого принципиального просчета, строители дома допустили еще один, который сильно отравляет жизнь его обитателям. Экспериментальный материал ксилолит ─ "теплый" бетон, в котором в качестве заполнителя используются древесные опилки, как оказалось, обладает выдающимися звукопроводящими свойствами, так что каждый жилец в курсе всех подробностей жизни своих соседей.
Вывод ясен: если переезжать в дом Наркомфина, то в квартиру, расположенную между двумя пустующими, и только в такую, где спальня находится не под галереей, а над ней. И конечно, эту квартиру нужно не покупать, а снимать ─ будущее дома по-прежнему призрачно.
Официально он находится под охраной государства как памятник архитектуры. ЮНЕСКО включил дом Гинзбурга в список шедевров, которые находятся под угрозой уничтожения. Но для его спасения ничего не делается. Понятно почему: стоимость земли многократно превышает стоимость самого здания. Элитный жилой дом из него даже после полной реставрации не получится, а идея создать на его основе центр изучения конструктивизма с гостиницей для приезжающих в Москву исследователей и поклонников архитектуры XX века не находит отклика у городских властей.


ЗЫ. Я думаю, о чём речь - все поняли, но если вдруг что - то вот:

[508x650]

[640x480]

[700x469]

[700x469]