Это цитата сообщения Шели Оригинальное сообщение

Израиль глазами московской туристки.

Данное эссе написано мною со слов и впечатлений гостьи моих друзей.
Отредакировано моей сестрой Викой Сафоновой.

Нахожу нужным послать его вам, и попросить вас переслать его, в свою
очередь, как можно большему количеству людей, так как мне кажется, это
эссе способно представить Израиль совсем под неожиданным ракурсом всем
скептикам, которые называют Израиль "аггресором" и "узурпатором", не
совсем представляя вообще
кто мы на самом деле.

Это эссе очень личного свойства, посему имя гостьи изменено по ее
просьбе - мир невелик, и гостья не желает быть легко узнаваемой своими
московскими знакомыми, а я как раз надеюсь, что данное эссе докатится и
до них..:-)


Здравствуйте,

Меня зовут Марина Романенко, и я хочу поведать вам о своем тур-вояже
в Израиль, Землю Обетованную. И не только о нем.

Вообще-то, я не думала, что возьмусь писать такое... эссе, но, если
прочтете до конца, вы поймете, почему я не могла не написать.

В Израиль я поехала экспромтом - после трагедии в личной жизни (слава
Богу, все живы, меня всего лишь бросил муж ради большой и светлой 22-ух
летней любви). Позвонила моя подруга детства - Наташка, с которой мы
выросли на одном московском дворе, и, узнав про мой резко изменившийся
статус, немедля заявила, что свой 33 день рождения я встречаю не одна с
мамой в нашей двушке в суровом московском январе, а как раз у них, на
берегу Средиземного моря, где в том же январе плюс 20, где
любимые друзья, и вообще... смена обстановки. Так я обнаружила себя на борту
Эль-Алевского Боинга по рейсу Москва-Тель-Авив.

Сказать, что меня встретили хорошо, ничего не сказать. Этих людей
(Наташку и ее мужа Эдика) я знаю много - много лет, мы родные - как
семья, и я чувствовала их природную и столь привычную доброту, как бы
окрашенную легким налетом местного менталитета. Трудно объяснить, но
здесь люди ходят с душой нараспашку, не боясь: дарят свое расположение -
и не только знакомому, а даже чужаку - просто так, "забесплатно". Мне
было странно поначалу, все-таки мы, москвичи, жуткие снобы, и для меня
неприемлемо явиться в гости к друзьям друзей вместе, просто "за
компанию". Я упиралась, Наташка настаивала, утверждая, что "Ира и Таль
классные ребята", и "Оля и Габи всегда рады новым знакомствам". Я поняла
ее только после того, как почувствовала кожей, как тут принимают
гостей. После шумных приветствий и обниманий открывается бутылка
терпкого красного вина (по ходу дела выясняется, что родом оно с
Голанских высот или с Иерусалимского надгорья), из недр холодильника
выуживается все его содержимое, ставится чайник (для тех, кто не хочет
вина или не может, по причине предстоящего вождения машины, и не только
по этой причине, как выяснилось чуть позже), все располагаются, где
угодно (только не в креслах гостиной, а на поверхностях, вроде кухонной
столешницы, ковра и т.д.), и ведется разговор обо всем на свете; и все
очень тепло интересуются, как мне тут, нахожу ли я Израиль интересным и
красивым, как мне было в Иерусалиме на экскурсии, и пробрало ли меня у
Гроба Господня, и снизошла ли на меня Иерусалимская благодать, подобно
которой нет нигде в мире, и что я думаю по поводу местной политики своим
непредвзятым мнением, и как я нахожу жутких и наглых израильтян -
водителей (ха! Вы не ездили по МКАДу в пятницу вечером!), и все, все,
все+ И иврит, и английский, и русский вперемешку; и меня учат
обязательным словам, которые прилипают ко мне насмерть, вроде: мазган
(кондиционер), беседер (все в порядке, хорошо), "ма питом?!" (с
какой радости?!); и хозяйка Ирина, смеясь, переводит мне своего мужа Таля,
"аборигена", как она его называет, который не смог донести (или я не смогла допонять?) до меня свою
мысль по-английски... И вдруг все начинают петь мне "Happy Birthday" и
на английском, и на иврите, и Таль даже исполняет в мою честь "День
Рождение только раз в году" из "Чебурашки" (знания почерпнуты после
просмотра оного мультика с четырехлетней дочуркой, как объясняют мне,
хохоча от его акцента, еще параллельно исполнению). И все
поднимают бокалы с красным душистым вином, и в мою честь произносятся тосты,
которые завершаются емким тостом "Лехаим!" - "За жизнь!", и я краснею и
бледнею, понимая, что лучшего тоста в мою честь не произносили никогда и
никто, как эта странная и разношерстная, но в тоже время какая-то своя,
родная всего за два часа, - компания. И я влюбляюсь в этот тост.

И этот смешной и живой Вавилон вдруг замолкает и становится очень
серьезным, когда муж Ольги, кинув взгляд на свой пейджер, срывается с
места и бежит, как есть, без куртки и зонта (а шел дождь), к своему
автомобилю, успев крикнуть Эдику, чтоб довез Олю домой. И я с изумлением
узнаю, что этот смешной балагур, который травил анекдоты на почти трех
языках, виртуозно не растеряв их смысла в переводах, - боевой летчик
Израильского ВВС в звании майора, находящийся на "коненут" - боевой
готовности, в случае вызова на базу при необходимости. А что может быть
за необходимо - в этой маленькой отважной стране, окруженной недругами
(да что там - врагами) - можно только догадываться. База находится
совсем рядом с тем населенным пунктом, где меня принимают друзья и
друзья друзей, и, когда через 20 минут я слышу рев реактивных двигателей
над головой, Таль говорит что-то на иврите, я понимаю только одно слово
- "Аза" (Газа), и Эдик не успевает перехватить нечто непечатное,
вылетевшее у него из-за плотно сжатых, побледневших губ. У каждого в
этой стране есть кто-то знакомый, который погиб, ее охраняя. Это трудно
понять, в это трудно поверить, но представьте себе: у каждого (!)
человека в возрасте около 30 лет здесь есть хотя бы один "кто-то" (друг,
сослуживец, знакомый, брат...), кто положил свою жизнь при обороне
этого государства, вынужденного ежедневно, ежечасно бороться за
безопасность своих граждан и за свое право существовать; или - пал
жертвой теракта. Но не подумайте, что все так мрачно, жизнь идет своей
колеёй, и назавтра все уже как будто забыли о том, как мы подвозили Олю
одну домой, как она ждала своего мужа до 2 часов ночи, когда тот
вернулся с задания. И о том, как она уже научилась не спрашивать (все
равно не ответит): "как?" и "что?". Потому что это - их быт. Это их
жизнь, и израильтяне умеют шутить о своем быте с известной долей
цинизма. Вы знаете, что у евреев есть даже шутки о Холокосте? Может, в
этом - секрет ума и живучести этой удивительной нации: в умении
смеяться над собой и своими самыми великими несчастьями?

А на следующий день мы едем в Хайфу и в старый город Сакко, и успеваем
заехать в волшебное местечко на горе, с которого видно синее Средиземное
море: Зихрон-Яаков. А еще через день мы едем на Мертвое море через
Иерусалим и заезжаем в этот Город, потому что не заехать - невозможно. И
на этот раз мы идем не по святым местам, а просто по кривым улочкам
Города и по знаменитому базару Махане-Ехуда, и смотрим на город со
смотровой площадки. И на меня нисходит пресловутая "Иерусалимская
благодать", о которой меня спрашивали простодушные израильтяне, для
которых спросить о самом сокровенном - все равно как пожелать доброго
утра, но почему-то это не воспринимается как бестактность, и почему-то
им легко отвечать... И, уезжая из Золотого Иерусалима уже ближе к заходу
солнца (а ехали мы на Мертвое Море с ночевкой, с палатками), я понимаю
суть этого названия: весь город вымощен и облицован светлым камнем,
выкорчеванным из самих же Иерусалимских гор, который светится золотом в
лучах заходящего солнца.

И я вспоминаю вопрос одного из моих соплеменников (заданный гиду во
время Иерусалимской экскурсии), разочарованно заметившего, что он
воображал Иерусалим на более знатной высоте гор; на что гид,
усмехнувшись, ответил, что не тот город возвышен, который высок, а тот,
который ближе к Господу.

А по дороге мелькают библейские пейзажи, прямо как с иллюстраций к
Старому Завету: надгорья, кустистая зелень, пещерки и лесочки, "что-то
крымское немного и кавказское слегка"&, и я осознаю, что каждый
квадратный метр этой страны насыщен историей - мировой, великой, порою -
страшной историей, а так же - пропитан кровью, совсем недавней для этой
исторической земли, кровью, которой всего несколько десятков лет, -
кровью людей, боровшихся за право иметь свою Родину и право жить.

Мы разбиваем палатки на горе Мецада; полная луна светит почти
неестественным светом, показывая мне самое низкое место на земном шаре -
Мертвое Море, а за ним горы Иордании, и чуть ближе - призраки библейских
Содома и Гоморры и соляные столбы Лота и его жены... И горит костер, и я
курю сигарету, и каждый думает о своем; и я знаю, что думаем мы об одном
и том же: что такие минуты редки, а помнят их всю жизнь, что скоро
мы расстанемся, так как мои друзья живут на одной из своих Родин, и
наличие другой, нашей общей, порой разрывает им сердце; и этот вечный
диссонанс, вечная мука русской души кровного еврея, уехавшего сюда "с
концами", но "не до конца" уехавшего оттуда. И скоро будут "снова между
нами города, взлетные огни аэродрома", но мне жаль только чуточку, потому что вдруг я понимаю, как я горда за
моих друзей, которые являются частью этого народа, сумевшего за каких-то
60 лет построить страну в пустыне; народа, не растерявшего себя через
тысячелетия и все беды и катастрофы; у которого внутри есть животворная
сила, как будто он и в самом деле был избран Господом в пустыне, совсем
недалеко от того места, где сейчас догорает наш костер.

А восход солнце открывает мне совершено непередаваемый пейзаж:
бирюзовое Мертвое Море в окружении розовых гор и белой-пребелой соли,
обрамляющей бирюзовые берега. Мы спускаемся к берегу, и я захожу в эти
воды, которые всё норовят вытолкнуть меня, как будто в них нет места
для инородного тела. Но, в конце концов, Море позволяет мне опуститься в его
маслянистую теплую воду, где вместо дна - глыбы соли. Ощущение
непередаваемое, его можно только почувствовать, словами его не передать.
И это в январе месяце! А тут 25 градусов, тепло, как в Эдеме Из песен Владимира Фридмана

А в последующие дни Эдик сокрушается, что не сможем поехать в Эйлат -
никак не успеваем: ехать далеко, но на один день - нет смысла, а отгул
Эдику не дают... Зато мы гуляем по старому Яффе и Тель-Авиву, и я
удивляюсь, как такой небольшой по нашим меркам (400 тыс.) город создает
впечатление такого большого из-за своей разношерстности и
противоположностей, которыми он кишит: молодой и вместе с этим солидный,
современный и исторический, бурлящий и степенный... Сидящие в "кафешках"
израильтяне что-то горячо обсуждают, и я интересуюсь у Наташки, о чем
сыр-бор. Послушав их гортанную речь, Наташка хмурится и переводит мне,
что в связи грядущим (28 января) всемирным днем памяти Холокоста по
всему миру прошла волна антисемитских выступлений разных общественных
лиц: дескать, Холокоста вообще не было, и все это - промысел хитрых
евреев, маскирующих таким образом собственные грехи перед палестинским
народом. И вот, дескать, мужики в кафешке спорят как можно "натереть
пятак" мерзким антисемитам по всему миру, да и вообще всему ООН, который
дает им право голоса...

А на следующий день случилось землетрясение в Гаити, и Израиль первым
направил на другой конец света бригаду спасателей со всем оборудованием
и медикаментами, которые за 2 часа после прилета разбили там самый
лучший и самый современный полевой госпиталь и начали спасать жизни
гаитянам, которые и понятия, что такое Израиль и с чем его едят, - не
имели, да и не факт, что будут иметь и потом.

Вот так "натерли пятак" израильтяне всем мировым мудрецам, которые
призывали отменить день памяти тем 6 миллионам, стертым с лица земли
нацистами 60 всего лишь лет назад.

И я не могла понять: откуда у них столько великодушия? Как они не
посылают всю эту мировую общественность, лениво отчитывающую
антисемитов, в тартарары, как у них есть еще желание делать что-то для
какой-то другой страны, в которой о них духом не слышали, когда их хают
все, кому не лень? Какого черта они шлют сотни своих солдат и все это
оборудование через 3 океана, неужто они думают, что страны поближе не
смогут помочь? Зачем им этот чужой, незнакомый народ, который оказался в
беде, когда и них своих бед - выше крыши? И ответ приходит сам собой -
за Жизнь. Они летят туда подарить Жизнь, потому что народ, которому
столько стран отказывали в помощи, когда его обезумевшие беженцы искали
и е находили спасения у врат чужих государств от смерти в концлагерях
нацизма, не имеет право равнодушно созерцать чужую беду. Этот народ
подарит помощь своими руками, которые раскопают руины и спасут тех,
кого можно спасти, и похоронят тех, кого спасти не удалось, сделают
сложнейшие операции в невозможных условиях, примут роды, - и все
потому, что (для них) ничего, более святого, чем Жизнь, - нет. Любой
жизни - своего народа или чужого: израильского солдатика, или
островитянина с другого конца земного шара, который не понимает языка
своих спасителей, но успокаивается, глядя в их глаза. Они приехали
подарить Жизнь. Так они ответили на надругательство над памятью их
народа и его истории. Так они почтили погибшие 6 миллионов - подарив
жизнь людям другого народа, попавшего в беду.

А я, созерцая все это немного со стороны, почти уже как своя в этой
стране, давалась диву и робела перед тем, что только начинала понимать.
Как можно пронести себя через тысячелетия гонений и погромов? В чем
секрет этого народа? Уж не в том ли, что так ёмко и верно превозносит их
"фирменный" тост "лехаим" - "За Жизнь"? Не это ли проносило и сохраняло
их народ в течение 5 тысяч лет, и не просто сохраняло, а еще произвело
величайших людей своего поколения, где бы этот народ не был вынужден
начинать все с нуля? Не это ли является простой формулой их избранности
и вечности - свято чтить Жизнь, свою и чужую просто потому, что ничего,
более святого, попросту нет.

Делегация с Гаити возвращалась со своей миссии как раз 28 января - в
международный день памяти Холокоста, а так же - в день моего вылета
назад, в Москву. Я видела их в аэропорту: уставшие люди в несвежей
военной форме с черными тенями под глазами, которые светились каким-то
особым внутренним светом, - они возвращались домой. Конечно же, их
встречали. Все СМИ теснились вокруг, армейские и политические шишки были
тут же. Хлопнуло шампанское, и зашуршали пластиковые стаканчики (героев
встречали скромно, как, впрочем, и везде), и я услышала столь знакомое
и столь уместное именно в этой ситуации "Лехаим!" - "За Жизнь!".

Наше расставание с ребятами было нелегким. Я скучала по ним, еще
обнимая их, понимая, что пройдет еще немало месяцев до нашей следующей
встречи.

Самолет набирал высоту, и я смотрела в иллюминатор. Милая
Эль-Алевская стюардесса предложила мне вина, и, получив мой пластиковый
стаканчик с красным и терпким вином Голанских высот, я салютовала
удаляющемуся берегу Тель-Авива, понимая, что эта страна течет у меня
в крови, что я ей благодарна за подаренную мне возможность посмотреть на
свою жизнь под совсем другим углом, что я безнадежно влюблена в ее
непосредственных и добрых людей, в ее историю и в ее простое величие; и
я подняла свой стаканчик с простым, емким и древнем тосте - "за жизнь".

Марина Романенко
Иерусалим - Москва
Февраль 2010