Станислав Гроф.

Величайшее путешествие. Сознание и тайна смерти.

(фрагмент из книги)

СОЗНАНИЕ У ПОРОГА СМЕРТИ

         Ты горюешь о том, о чем не следует го­ревать.

 Мудрые не скорбят ни о живых, ни о мертвых.

 Никогда не было так, чтобы не существо­вал

 я, или ты, или все эти цари; и никогда не

 будет так, чтобы кто-то из нас прекратил свое

 существование.

                                                                                                          Бхагаватгита

   Исследования некоторых специфических аспектов умирания в конце XIX и начале XX века вызывались главным образом ин­тересом к феноменам, указывающим на возможность существова­ния сознания после смерти. За немногими исключениями иссле­дователи проводили свои опыты и наблюдения, не уделяя большо­го внимания переживаниям и поведению самих умирающих людей. Основной упор они делали на экстрасенсорных и визионерских пе­реживаниях и физических явлениях, совпадающих по времени со смертью определенных индивидуумов или каким-то образом были связаны с этим событием.

   Ранние исследования: физические предзнаменования и предвестники прихода смерти

Ранние исследователи этой темы собрали множество сообщений родственников, друзей и знакомых относительно близких, предстающих перед ними как видения в момент смерти, накануне или некоторое время спустя. Обширное исследование, проведен­ное группой ученых из Кембриджа во второй половине XIX века, показало, что подобные явления происходили со статистически высокой вероятностью в двенадцатичасовом промежутке вокруг момента смерти (Sidgwick, 1889). Существует также большой объем данных о необъяснимых происшествиях в самый момент смерти, таких, как остановка или неожиданное начало хода часов, звон ко­локолов, падение картин или фотографий со стены, и многих дру­гих инцидентах, которые будто предстают в роли глашатаев смерти человека (Bozzano, 1948).

Другой факт, который привлек внимание ранних исследовате­лей, касался видений умирающих, которых, казалось, их уже умер­шие к этому моменту родственники приглашали к переходу в иной мир. Эти видения на смертном одре были очень достоверны и убе­дительны. Они весьма часто вызывали состояние эйфории у уми­рающих и, по всей видимости, облегчали их переход от жизни к смерти. Такие видения едва ли поддавались объяснению психопа­тологическим состоянием или могли быть отнесены к разряду гал­люцинаций. Они возникали улиц с ясным сознанием, которые не находились в бреду или смятении. Но подобные видения не вызы­вали и особого интереса у исследователей, поскольку умирающие могли легко составить их из образов своей памяти.

По этой причине исследователи сосредоточили свое внимание на одной из важных подгрупп случаев под общим названием «ска­зочный брег». Впервые такой подход высказала мисс Ф.П. Кобб в 1877 году, продолжателями, детально разработавшими дальнейшие исследования, были Джеймс Хайслоп, Уильям Баррет и Харнелл Харт (Cobbe, 1877; Hyslop, 1908; Barrett, 1926; Hart, 1959). Он осно­вывается на вере в то, что духи умерших родственников являются на помощь умирающему, чтобы облегчить переход и забрать их в мир иной. Концепция «сказочного брега» подразумевает, что уми­рающие видят только тех, кто уже умер. Те случаи, когда пациенты видели призраки людей, о смерти которых они ничего не знали, рассматривались как сильное свидетельство в пользу существова­ния загробной жизни.

Значительно интереснее для наших целей большое исследова­ние наблюдений врачей и сиделок у смертного одра пациентов, про­водившееся Карлисом Осисом и его сотрудниками (Osis, 1961). Вме­сто того чтобы проверять частные гипотезы, Осис решил регистри­ровать широкий диапазон явлений, происходящих с умирающими, а затем анализировать вырисовывающиеся закономерности в этом массиве данных. Его исследования базировались на масштабном анкетировании. Было разослано десять тысяч анкет, вопросы ко­торых охватывали самые разные аспекты наблюдений у смертного одра: половина врачам, половина сиделкам. Детальный анализ был проведен по возвращенным заполненными 640 анкетам. Респон­денты заявили, что были свидетелями 35 540 случаев видений на смертном одре.

Осис установил, что приблизительно 10% умирающих пациен­тов находилось в полном сознании в последний час, предшествую­щий смерти. Достаточно удивительным было то, что, согласно на­блюдениям врачей и сиделок, страх не являлся доминирующей эмо­цией у этой группы пациентов. Наблюдавший медперсонал отме­чал, что чаще прочих реакций наблюдались дискомфорт, боль и даже безразличие. Приблизительно один из двадцати умирающих весьма отчетливо проявлял признаки приподнятого эмоциональ­ного .состояния. Неожиданной оказалась также частота видений с преобладающим содержанием нечеловеческих образов. Причем они возникали приблизительно в десять раз чаще по сравнению с груп­пой лиц, обладающих нормальным здоровьем.

Некоторые из этих видений не расходились с традиционными религиозными представлениями и являли божественные небеса, рай или Вечный Град. Другие были видениями мирской неописуе­мой красоты — пейзажами с чудесными растениями и экзотически прекрасными птицами. Согласно авторам исследования, большая часть этих видений характеризовалась сверкающими цветами и проявляла сходство с психоделическими переживаниями под мескалином или ЛСД. Реже встречались устрашающие видения чертей, адского пламени или других кошмарных переживаний, на­пример погребения заживо. Но основное внимание в этих иссле­дованиях обращалось на появление в видениях умирающих образов людей.

Осису удалось получить данные в пользу гипотез Баррета и Хай-слопа, предполагавших, что умирающие преимущественно пред­ставляли себе уже умерших людей, которые стремились помочь в переходе к потустороннему существованию. Он также подтвердил элементы объективности в природе этих видений, так как подав­ляющее большинство пациентов переживало подобный опыт в яс­ном сознании. Их мыслительные способности не были снижены или расстроены седативными средствами или другими медицинс­кими препаратами, отсутствовал также жар, и только лишь неболь­шой процент обследуемого контингента имел в диагнозе болезни, которые могли способствовать появлению галлюцинаций (череп­но-мозговые травмы, нарушение мозгового кровообращения, ду­шевные болезни или интоксикация из-за почечной недостаточно­сти). Большинство умирающих находились в полном сознании и адекватно реагировали на происходящее. Эти исследования также показали относительную независимость базовых черт видений от физиологических, культурных или личностных параметров чело­века. Корни такого рода переживаний, казалось, простираются глубже индивидуальных различий между полами, разницы физио­логических показателей, клинического диагноза и характера забо­левания, образовательного уровня или религиозных воззрений.

Ранние исследования переживания состояний на пороге смерти

Особый интерес для исследователей сознания представляет пе­реживание состояний, связанных с внезапными опасными для жиз­ни ситуациями или клинической смертью. Множество описаний таких переживаний можно обнаружить в автобиографических записках, романах или поэтических произведениях, но до 1960 года эта сфера удивительным образом игнорировалась психиатрами и психологами. Причем самое первое исследование состояний на по­роге смерти было проведено также не психиатром и не психоло­гом. Пионером в этой области выступил швейцарский профессор геологии Альберт Хейм, который приобрел известности, изучая Альпы и выпустив книгу по процессам горообразования. Несколь­ко раз сам едва не погибнув, Хейм сильно заинтересовался субъек­тивными переживаниями умирающих.

За несколько десятилетий он составил подборку наблюдений и записей рассказов тех, кто выжил в ситуациях, крайне опасных для жизни. Люди, которые добровольно предоставили свои сведения,были тяжело раннеными на войне солдатами, каменщиками  и кровельщиками, падавшими с большой высоты, пережившими аварии при горных работах и на железной дороге рабочими и рыбак, который едва не утонул. Однако наиболее важная часть исследования Хейма основывалась на многочисленных сообщениях аль-
пинистов, спасенных после падения со скал, включая трех его коллег-геологов. Результаты своих наблюдений Хейм доложил 26 февраля 1892 года на одной из секций швейцарского альпийского клуба. Впоследствии его статья была опубликована под названием «Notizen ueber den Tod durch Absturz — Заметки о фатальных падениях» — в ежегодном альманахе швейцарского альпийского клуба (Heim, 1892).        

Вывод, сделанный Хеймом в этой работе, состоял в том, что субъективный опыт переживания близости смерти приблизитель­но у 95% жертв происшествий был удивительно схожим и имел толь­ко слабые вариации в каждом конкретном случае. По-видимому, не было никакой существенной разницы, откуда человек падал — со скал, с ледника или вместе с лавиной, в расщелину или водопад. Даже субъективное восприятие тех, кто был сбит вагонеткой, тя­жело травмирован различными машинами и механизмами, по­страдал на поле боя или едва не утонул, по сути, воспроизводило некоторую общую модель. Почти у всех, переживших катастрофу, поставившую их на порог смерти, развилось сходное состояние со­знания.

Не было ни боли, ни отчаяния, ни горя, ни печали, ни страха, который, нарастая со временем парализует личность в случаях, ког­да нет неотвратимо реальной опасности для жизни. Вместо этого при смертельной опасности в первые мгновения мыслительная де­ятельность резко, «во сто крат», усиливается. Далее человек испы­тывает чувство спокойствия и глубокого внутреннего приятия про­исходящего. Понимание событий и предвидение исхода становит­ся необычно ясным, без малейшей дезориентации или замешатель­ства. Время начинало течь медленнее, а испытывавшие все это люди действовали с молниеносной быстротой и на основании весьма точ ной и трезвой оценки ситуации, в которой очутились. Во многих случаях вслед за этим перед глазами жертвы внезапно проносилась вся его прошедшая жизнь. И наконец, человек, столкнувшийся со смертельной угрозой, слышал небесную музыку или испытывал ощущение неземной красоты.

Я проиллюстрирую описания Хеймом опасных для жизни си­туаций двумя рассказами о субъективных ощущениях, взятыми из его статьи. Первый повествует о случае из его собственного опыта скалолазания, который произошел в Швейцарских Альпах, когда во время восхождения он сорвался с ледяной кромки и упал с вы­соты около двадцати метров на снежный нанос.

«С первых же мгновений падения, — пишет Хейм, — я ясно осоз­нал, что сейчас сорвусь со скалы, и в сознании возникло предощу­щение предстоящего удара. Скрюченными наподобие когтей паль­цами я изо всех сил цеплялся за снег, пытаясь затормозить свое скольжение. Пальцы оставляли за собой кровавый след, но боли я не ощущал. Я отчетливо чувствовал каждый удар головой и спи­ной, когда стукался о выступы, и также тупой удар падения. Но боль как таковую я впервые ощутил только несколькими часами позже. Тот поток сознания, о котором я упоминал раньше, начался во вре­мя падения. То, что я пережил в течение пяти или десяти секунд, нельзя описать и за время, в десять раз большее. Все мои мысли были связными и очень ясными и ни в малейшей степени не стер­лись из памяти, как это бывает со снами.

Прежде всего я проанализировал вероятные исходы моей дальнейшей судьбы и сказал себе: «Кромка утеса, с которого я скоро сорвусь, очевидно, переходит ниже в отвесную стенку, так как прежде я не мог различить основание утеса. Очень важно, лежит ли там снег или нет. Если снег есть, то у самой стенки он подтаял и теперь формирует сугроб у основания утеса. Если я упа­ду на такой сугроб, то могу остаться в живых, но если снега там внизу уже нет, то я, определенно, рухну на каменную осыпь, и при такой скорости падения смерть наступит совершенно не­отвратимо. Если сразу после падения я останусь в живых и не по­теряю сознания, то должен буду открыть свою фляжку с уксусом и капнуть несколько капель на язык. Мне не хотелось бы рас­статься с альпенштоком, вполне возможно, он мне еще приго­дится». Поэтому я крепко сжимал его в руке.

Я подумал о том, что надо снять и выбросить очки, чтобы их ос­колки не повредили глаза, но меня так бросало, что я не мог собрать­ся и совершить необходимое для этого движение рукой. Затем часть моих мыслей обратилась к тем, кто остался наверху. Я сказал себе, что после приземления, вне зависимости от того, насколько серь­езны будут мои травмы, нужно будет сразу же крикнуть товарищам из дружеских чувств, что со мной все в порядке. Тогда мой брат и трое друзей смогут оправиться от шока, в который их повергло мое падение, и начнут довольно трудный спуск ко мне. Потом возник­ла мысль, что я теперь не смогу прочесть свою первую лекцию в университете, которая должна была состояться согласно расписа­нию через пять дней. Я представил, как новость о моей смерти до­стигнет близких, но сдержал подобные мысли.

Далее я увидел перед собой всю свою прошедшую жизнь во мно­жестве образов, как бы на сцене, с собой в главной роли. Все было преображено, будто освещено каким-то небесным светом, и пред­стало неописуемо прекрасным: без печали и горя, без тревоги и ка­кой бы то ни было боли. Даже воспоминания об очень трагических случаях, которые имели место в моей жизни, были абсолютно яс­ными, но не вызывали никакой печали. Я не ощущал ни малейше­го раздора в душе — все конфликты перевоплотились в любовь. Воз­вышенные и гармоничные мысли преобладали надо всем и объе­диняли в одно целое отдельные образы, и подобное величествен­ной музыке дивное умиротворение заполнило мою душу. Вокруг простирались великолепные Голубые небеса с нежно-розовыми и нежно-лиловыми облачками. Я влетал в них безболезненно и мяг­ко и тут увидел, что лечу, уже ни обо что не ударяясь, а подо мной простирается ожидающее меня снежное поле. Объективные наблю­дения, мысли и субъективные ощущения — все это происходило одновременно или единовременно. Затем я услышал глухой удар, и мое падение завершилось».

 Второй пример из статьи Хейма является, по его словам, клас­сическим примером субъективного восприятия ситуаций, возникающих при падении в результате несчастного случая. Это отчет студента теологии, попавшего в железнодорожную катастрофу, ког­да в 1891 году недалеко от Мюнхенштейна обрушился мост:

«Почти около самого моста через Бирс я ощутил внезапный сильный толчок, до этого поезд качало. Но в это мгновение по­езд как бы моментально застыл в точке самой стремительной фазы движения. Пассажиры подлетели к самому потолку ваго­на. Я обернулся, не в силах понять и рассмотреть, что же происхо­дит. Из-за сильного металлического скрежета, раздававшегося где-то впереди, я предположил, что произошло столкновение. Мне уда­лось открыть дверь купе, и я попытался выйти, но заметил, что сле­дующий вагон завис над нами и угрожает упасть прямо на меня. Я повернулся к соседу, сидевшему возле окна, желая крикнуть ему: «Наружу, через окно!» Но тут же быстро закрыл рот, так как сильно прикусил язык.

В кратчайшее время последовало самое кошмарное падение, ка­кое только можно себе представить. Я судорожно вжался в свое си­денье. Руки и ноги двигались, как если бы они инстинктивно сами заботились о себе и своей безопасности: быстро и с необычайной легкостью они рефлекторно парировали и отбивали доски, стойки и скамейки, которые переламывались и падали вокруг меня и на меня. За это время целый сонм мыслей в совершенно отчетливой форме пронесся у меня в голове. Мысли говорили мне: «Следую­щий удар убьет тебя». Ряд картинок пробежал перед моим мыслен­ным взором, показывая мне в ускоренном темпе все прекрасное и приятное, что я когда -либо испытал в жизни, а в промежутках меж­ду ними звучала мощная мелодия прелюдии, которую я уже слы­шал в то утро: «Бог всемогущ, Небеса и Земля покоятся в Его руке; мы должны склониться перед Его волей».

С этой мыслью в душе, в самом центре зловещего смятения, я преисполнился чувством бесконечного спокойствия. Еще дважды вагон сильно качнуло вверх-вниз, затем его передняя часть резко и почти перпендикулярно вошла в воды Бирса, а задняя часть ваго­на, в которой находился я, стала раскачиваться влево и вправо над береговой насыпью и тоже начала погружаться в воду. Вагон был разбит. Меня придавило кучей из досок, скамеек, и я лежал, внут­ренне готовясь к тому, что следующий за нами вагон вот-вот обру­шится на мою голову, но все внезапно стихло. Грохот прекратил­ся. Кровь стекала с моего лба, но боли я не чувствовал. От поте­ри крови начала кружиться голова. Через некоторое время я выб­рался из-под обломков и затем через окно на свободу. И только тогда я начал осознавать грандиозный масштаб произошедшей катастрофы».

Хейм завершает свою статью утверждением, что смерть от па­дения с субъективной точки зрения приятна. Погибшие в горах в последние мгновенья жизни обозревали свое прошлое, пребывая в преображенном состоянии. Возвысившись над телесной болью, они находились во власти благородных глубоких мыслей, величествен­ной музыки, чувств умиротворенности и восстановления гармонии. Они падали в величественно прекрасных голубых и розовеющих небесах, и затем все мгновенно застывало. Согласно Хейму, смер­тельные падения гораздо более «ужасны и жестоки» для оставших­ся в живых, нежели для жертв. Несравненно болезненней — как с точки зрения испытываемых в тот момент чувств, так и во время последующих воспоминаний — видеть падающим кого-то другого, нежели падать самому. Часто свидетели таких происшествий быва­ли столь глубоко потрясены и парализованы ужасом, что остава­лись надолго травмированы событием, в то время как жертва, если ей удавалось избежать тяжелых повреждений, выходила из проис­шествия свободной от тревоги и боли. Хейм иллюстрирует данное положение собственным опытом, когда ему пришлось наблюдать падение коровы. Это воспоминание до сих пор болезненно для него, а собственное несчастье сохранено в памяти как могучее и даже экстатическое преображение, лишенное боли и муки, точно также, как оно переживалось на самом деле.

Автобиографические хроники и описания, взятые из художе­ственной прозы и поэзии, очевидно, подтверждают тот факт, что люди, которые переживали смертельную опасность и действитель­но оказывались в состоянии, близком к смерти, испытывали не­обычные состояния сознания. Такие переживания качественно от­личаются от нашего повседневного состояния сознания, их не очень просто описать обычными словами. Вот почему необходимо обра щаться к рассказам и запискам тех людей, которые способны хоро­шо проанализировать собственное состояние, а также обладают даром ярко и красноречиво его описать, чтобы передать все оттен­ки. Одно из лучших описаний подобного рода мы находим в авто­биографии Карла Густава Юнга «Воспоминания, сновидения, раз­мышления» (Jung, 1961). В начале 1944 года Юнг сломал ногу, и это вызвало у него сердечный приступ. Пока его жизнь висела на во­лоске, а он получал кислород и инъекции камфоры, Юнг испытал несколько потрясающих визионерских переживаний. Далее следу­ет несколько сокращенная версия его подробного изложения пе­режитого состояния:

«Мне казалось, что я находился на большой высоте в околозем­ном пространстве. Далеко внизу я видел земной шар, залитый вос­хитительным голубым сиянием. Я видел темно-синие моря и кон­тиненты. Под моими ногами, внизу, лежал Цейлон, на каком-то расстоянии передо мной простирался Индийский полуостров. Мое поле зрения не включало всю Землю, но ее сферическая форма ясно различалась, и очертания планеты отливали серебряным мерцани­ем сквозь чудесное голубое свечение. Во многих местах поверхность шара выглядела цветной или разноцветной или покрытой пятнами темно-зеленого цвета наподобие цвета окисленного медно-серебряного сплава. Далеко слева виднелась протяженная область — красновато-желтая Аравийская пустыня, будто там серебро обрело чуть золотистый отлив.

Далее располагалось Красное море, а еще дальше, как бы в вер­хней левой части карты, виднелся краешек Средиземного моря. Мой взгляд был направлен в основном туда. Все прочее казалось нечетким. Приметил я и покрытые снегом Гималаи, но в том на­правлении было облачно или подернуто дымкой. Направо я вооб­ще не глядел. Я знал, что нахожусь на грани ухода с Земли.

Позже я установил, на какой высоте следует находиться, чтобы обозревать такую картину: приблизительно в тысячу миль! Вид Зем­ли с такой высоты был самой величественной картиной, которую я когда-либо видел.

После созерцания ее в течение некоторого времени я обернул­ся. До этого я был повернут, так сказать, спиной к Индийскому оке­ану и лицом к северу. Затем, судя по всему, я повернулся к югу. Нечто новое попало в поле моего зрения. На некотором расстоя­нии от себя я увидел огромный темный каменный блок, подобный метеориту. Размером этот блок был не меньше моего дома, а то и больше. Он парил в пространстве, как и я сам. Ранее я уже встречал подобные камни на побережье Бенгальского залива. Монолиты ко­ричневатого гранита, и в некоторых из них вырублены храмы. Мой камень был одним таким гигантским темным блоком. Вход вел в небольшую прихожую.

Направо от входа на каменной скамье в позе лотоса молча си­дел темнокожий индус. На нем была белая мантия, и я знал, что он ждал меня. К прихожей вели две ступени, и внутри, с левой сторо­ны, были врата в храм. Бесчисленные крошечные ниши, в каждой из которых выдолблена неглубокая ямка, заполненная кокосовым маслом с плавающим в нем маленьким горящим фитилем, озаряли дверь кольцом сияющих языков пламени. Я действительно когда-то видел такое во время посещения храма Священного Зуба в Канди на Цейлоне, врата были окружены несколькими рядами горя­щих масляных светильников подобного типа.

Когда я подошел к ступеням, ведущим ко входу в скалу, про­изошло нечто странное: я ощутил, как все стало сползать с меня — все, к чему стремился, чего желал, о чем думал, вся фантасмагория земного существования была с меня снята, — весьма болезненный процесс... Однако кое-что осталось. Я теперь как бы нес с собой все, что когда-либо пережил или совершил, все, что в прошлом про­изошло вокруг меня. Я мог бы также сказать: все это было со мной, и я был тем. Так сказать, состоял из всего этого. Я состоял из соб­ственной истории и твердо чувствовал: это то, чем я являюсь. «Я еемь сей узел всего, что произошло и было совершено».

В случае с Юнгом визионерский характер и мистическая при­рода описания может быть истолкована как следствие свойств этой выдающейся личности и профессиональных интересов. Другой пример касается человека, чьи характер и профессия были весьма отличны от юнговских, — немецкого актера Курта Юргенса, пере­жившего клиническую смерть во время сложной хирургической операции, проведенной доктором Майклом де Бакеем в Хьюстоне, штат Техас. Для замены изношенной аорты пластиковой трубкой хирургу пришлось остановить сердце. В ходе операции Курт Юр­генс был мертв в течение нескольких минут. Ниже следует его опи­сание необычных переживаний, имевших место в этот период, взя­тое из книги Жана-Батиста Делакура «Отблески запредельного» (Delacour, 1974).

«Чувство благополучия, охватившее меня вскоре после введе­ния пентотала, длилось недолго. Вскоре из бессознательного стало подниматься ощущение, что жизнь угасает. Сейчас я люблю гово­рить, что оно пришло в тот момент, когда сердце прекратило бить­ся. Ощущение, что жизнь вытекает из меня, пробудило в моей душе трепет. Более всего я жаждал удержать ее и был, однако, не в состо­янии это сделать. До того я все время смотрел в огромный стеклян­ный купол, расположенный над операционным столом. Теперь купол начал меняться. Внезапно он замерцал красным. Я видел искривленные лица, они глядели на меня и гримасничали. Охва­ченный страхом, я пытался подняться и защититься от этих блед­ных призраков, придвигавшихся все ближе.

Затем, казалось, стеклянный купол превратился в прозрачный свод, медленно опускающийся и накрывающий меня. Теперь лил огненный дождь, но, хотя капли были ненормально большими, ни одна не задела меня. Они падали и разбрызгивались около, а из них вырастали угрожающие языки пламени, лижущие все вокруг. Я больше не мог избегать жуткой правды: без сомнений, лица, на­полнившие этот огненный мир, были лицами проклятых. Меня охватило отчаяние, чувство невыразимого одиночества и покину­тости. Ужас был столь велик, что он душил меня, мне казалось — еще немного — и я задохнусь окончательно.

Безусловно, я был в самом аду, и языки пламени могли настичь меня в любую минуту. В этот момент внезапно материализовался черный человеческий силуэт, фигура начала приближаться. Вна­чале я нечетко различал ее среди языков пламени и облаков крас­новатого дыма, но она быстро прояснилась. Это была женщина в черном покрывале, стройная, с безгубым ртом, и от выражения ее глаз по спине побежали ледяные мурашки. Когда она встала лицом к лицу со мной, на меня глянули две черные, пустые дыры. Фигура протянула руки, и, притягиваемый необоримой силой, я последо­вал за ней. Ледяное дыхание коснулось меня, и я вступил в мир, заполненный слабыми звуками причитаний, хотя вокруг не было ни души.

И только тогда, только там я спросил фигуру: кто же она? Голос ответил: «Я — смерть». Я собрал всю свою силу и подумал: «Я боль­ше не буду следовать за ней, ведь я хочу жить». Выдал ли я эту мысль? В любом случае она придвинулась и опустила руки на мою голую грудь, чтобы я вновь попал под действие ее магнетизма. Я ощущал на коже ледяные руки женщины, и ее пустые глазницы неподвиж­но уставились на меня. Я вновь сконцентрировал все мысли на живом, чтобы избежать смерти в этом женском обличье. Перед тем как войти в операционную, я обнял жену. Теперь ее призрак явил­ся, чтобы вывести меня из ада и вернуть к земному существованию.

Когда Симона (жена) появилась на сцене, женщина в темном покрывале с ужасной улыбкой на безгубом лице без звука отступи­ла. Смерть ничего не могла противопоставить Симоне, сияющей молодостью и жизнью. Я ощущал лишь свежесть и нежность, пока она вела меня обратно тем же путем, который я только что прошел под действием чар темной фигуры. Постепенно, шаг за шагом мы покинули страшный мир теней и приблизились к яркому свету. Это сияние вело нас дальше и, наконец, стало таким ослепительным, что начало жечь глаза и пришлось их закрыть.

Затем внезапно возникла сильная тупая боль, угрожающая ра­зорвать грудную клетку. Я сжимал руку Симоны все крепче и креп­че, после чего неожиданно пришел в себя. Симона сидела у меня на кровати в белой одежде медсестры. У меня едва хватило сил слабо улыбнуться. Я смог только выдавить одно слово: «Спаси­бо». Им я завершил страшное, но все же зачаровывающее путе­шествие в запредельный мир, путешествие, которое я никогда не забуду, пока жив».

Важным вкладом в изучение околосмертных состояний явились замечательные исследования, проведенные Дэвидом Розеном, пси­хиатром Нейропсихиатрического института Лэнгли Портера в Сан-Франциско. Розен провел дополнительные исследования шестерых из восьми выживших после прыжков с моста Золотые Ворота и од ного из двух выживших после прыжка с моста Бей-бридж (Rosen, 1975). Он хотел получить информацию, которая могла бы прояс­нить ту необъяснимую притягательность, которую имеет для само­убийц мост Золотые Ворота. Помимо этого он запротоколировал и проанализировал природу субъективных переживаний во время падения и долговременные последствия этого события на их жизнь.

Все выжившие во время или после прыжка переживали мисти­ческие, необычные состояния сознания, характеризующиеся по­терей ощущения пространства и времени, чувствами духовного воз­рождения, обновления или единения с другими людьми, со всей природой, со всем космосом и с Богом. В итоге своей личной бли­зости к смерти некоторые из них испытали глубокое религиозное обращение, другие рассказывают, что их прежние религиозные взгляды обрели новое подтверждение и укрепились. Один из вы­живших вообще отрицал, что это была попытка самоубийства. Ему Золотые Ворота виделись как «золотые врата», через которые он хотел попасть из мира материального в царство духа. Он заявлял, что его прыжок с моста был вызван духовными потребностями и имеет большее отношение к парапсихологии, чем к психологии или психопатологии.

При изучении биографии выживших после их попытки само­убийства Розен обнаружил благоприятные изменения в их эмоци­ональном статусе, образе мыслей и поведении. Наиболее удивитель­ным аспектом этой трансформации являлся резкий прилив духов­ной наполненности чувств, что привело к религиозному обраще­нию или возрождению ранее существовавшей веры. Ощущение духовного возрождения ассоциировалось у них с новым образом бытия и восприятия мира. Наиболее значимым практическим следствием этого нового мироощущения было уменьшение саморазрушительных склонностей и увеличение жизненной энер­гии, радостного самоутверждения жизни. Один из выживших описывал это так:

«Я преисполнился новых надежд и целей в жизни. Большин­ство людей этого не понимают как следует. Я осознал значение чуда самой жизни — будто смотрел на птицу в полете — все обретает боль­ший смысл, когда едва не теряешь все окончательно. Я испытал чувство единения со всем, что есть, со всеми людьми. После моего ду­ховного возрождения я также стал чувствовать боль другого чело­века. То, что я выжил, укрепило мою веру и придало жизни цель. Все было ярким и ясным — я стал сознавать связь с создателем».

Наряду с горой Михара, вулканом в Японии, мост Золотые Во­рота держит мировое первенство по числу совершенных там само­убийств. Свыше тысячи двухсот человек бросились с него или были обнаружены в воде возле него, с тех пор как мост открылся в 1937 году, и попытки самоубийств продолжаются с частотой приблизи­тельно один инцидент в две недели (Friend, 2003). Возможно, часть необъяснимой притягательности этого моста для людей, которые намереваются совершить самоубийство, имеет своей причиной тот факт, что его название содержит комбинацию трех мощных трансцендентных символов — золото, врата и мост. По моему опыту, са­моубийство представляет собой присущее этой ситуации трагичес­кое противоречие между смертью субъекта мышления, личности, которое ведет к психодуховному возрождению, и физической смер­тью этой личности, то есть между смертельной метаморфозой эго и прекращением физической жизни (Grof, 1985, 2000).

Субъективные отчеты выживших в исследованиях Розена де­монстрируют большое сходство с данными Хейма и описаниями переживания околосмертных переживаний из других источников. Главное отличие состоит в том, что в данном случае акцентируется трансцендентальная фаза, в то время как элементы борьбы и со­противления обстоятельствам отсутствуют. Дополнительное отли­чие состоит в том, что сильное переживание ярких воспоминаний и обзорная ретроспекция эпизодов жизни кардинально сокраща­ются или даже отсутствуют вовсе. Розен связывает эти отличия с намеренным характером самоубийства по сравнению с внезапным характером несчастных случаев и катастроф. Люди, готовящиеся к самоубийству, преодолевают инстинкт выживания еще до того, как окончательно решатся положить конец своей жизни. Сходным об­разом ретроспектива жизни и окончательный, расчет с ней, вероят­нее всего, происходят раньше.

На начальном этапе исследований попытки понять механизм и создать теоретическую основу, интерпретирующую опыт переживаний, связанных со смертью, встречались еще реже, чем описа­тельные и поверхностно феноменологические работы. Эдвард Кларк, автор классического исследования по переживания/ опыта состояний, близких к смерти, чей труд, озаглавленный «Видения. Изучение обмана зрения», написан, когда он сам находился при смерти, считал общую ссылку на угнетение работы мозга вполне удовлетворительным объяснением тех изменений сознания, кото­рые наблюдались у умирающих людей (Clarke, 1878). Другие же привлекали для объяснения более специфическую причину — кис­лородное голодание мозга и указывали на сходство между проявле­ниями околосмертных переживаний и различных аномальных яв­лений, наблюдаемых на больших высотах, при анестезии, у испы­тателей в барокамерах при понижении давления и в других услови­ях при кислородном голодании. Карлис Осис (Kadis Osis, 1961) и Рассел Нойс (Russel Noyes, 1971) обнаружили интересные паралле­ли между переживанием видений у умирающих людей и состояни­ями, вызванными психоделическими препаратами. Данное наблю­дение, хотя и обладает большим теоретическим значением, не много добавляет к нашему пониманию переживания умирания. Как мы уже видели ранее, переживания под действием психотропных пре­паратов и сами по себе дают повод ставить под сомнение современные концептуальные мировоззренческие принципы и не име­ют пока адекватного объяснения.

Все вышеприведенные объяснения в лучшем случае относятся только к одной стороне околосмертных состояний, а именно к фи­зиологическим или биохимическом триггерным механизмам этих явлений. Они ничего не говорят об их специфическом смысле и глубинном психологическом значении. В двух работах была пред­принята серьезная попытка применить основные психоаналитичес­кие концепции к детальному исследованию переживаний, связан­ных со смертью. В первой из этих работ Оскар Пфистер использо­вал в качестве отправной точки для своих теоретических построе­ний исследования, проведенные Альбертом Хеймом, которые мы описали ранее в этой главе (Pfister, 1930). В дополнение к наблюде­ниям Хейма, собранным им за двадцать пять лет после его собствен­ного едва не ставшего фатальным падения, Пфистер имел в своем распоряжении письмо лично от Хейма, в котором описаны мно­гие детали, опущенные в статье швейцарского исследователя. Об­ширным материал, полученный от Хейма, дал Пфистеру возмож­ность ознакомиться с общей природой околосмертных пережи­ваний.

Однако для глубокой психодинамической оценки и интерпре­тации подобных явлений он нуждался в получении серий свобод­ных ассоциаций выживших на предоставленный смысловой ряд. Подобный анализ стал возможным на основе информации, любез­но предоставленной случайным дорожным попутчиком. Этот че­ловек, испытавший близкое к смерти состояние в окопах войны за тринадцать лет до встречи с Пфистером. Он смог описать свои фан­тазии в той ситуации и сообщил о свободных ассоциациях, кото­рые возникли у него в связи с содержанием этих фантазий. На ос­новании этого материала Пфистер сделал предварительные теоре­тические выводы о психодинамических механизмах подобных шо­ковых мыслей и фантазий, возникающих у человека во время смертельной опасности.

В работе «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд вы­сказал мысль, что живые существа были бы сметены мощными энер­гиями внешнего мира, не будь они оснащены специальными за­щитными приспособительными механизмами, функционирующи­ми по принципу активационного барьера, преодолеваемого только определенными стимулами (Freud, ed. 1975). Пфистер посчитал эту идею наиболее полезной для понимания механизмов околосмерт­ных переживаний. Согласно его представлению, шоковые фантазии предохраняют личность от чрезмерного эмоционального травмирования и действуют как защитный механизм против пол­ной потери сознания и обморока. Они аналогичны снам, защи­щающим сон человека. На относительно умеренную опасность индивид будет реагировать заторможенностью или временной потерей дара речи. Однако экстремальная опасность вызывает активизацию и стимулирование процесса мышления. На этой стадии включается сразу несколько защитных механизмов. Один из них состоит в иллюзорном представлении, что опасность может быть эффективно преодолена, другой — в способности отмечать все сопутствующие чувства и ощущения. Согласно Пфистеру, потеря чув­ства реальности происходящего, часто наблюдаемая в подобных ситу­ациях, представляется также имеющей защитную функцию, посколь­ку включает в себя отрицание ситуации или ее значения, когда стано­вится уже невозможно справиться наделе с опасностью.

При таких обстоятельствах адекватное чувство реальности сби­вается и появляются замещающие регрессивные фантазии. Неко­торые из воспоминаний, которые часто встречаются как часть про­смотра содержания жизни, включают в себя памятные эпизоды ус­покаивающего содержания, а также намеки на опасные ситуации в прошлом с хорошим концом, и просто произвольные фантазии. Пе­реживания дежавю или бегство в предвосхищение будущего также могут рассматриваться как варианты неприятия неотвратимой ре­альности. В крайних случаях это уход в трансцендентальные пере­живания небес и рая, что согласно психоаналитическим концеп­циям и понятиям есть возвращение в океаническое блаженство внутриутробного существования. Таким образом, Пфистер видит в переживаниях околосмертных состояний демонстрацию «блестя­щей победы желаемого над устрашающими фактами, иллюзии над реальностью».

Другое психоаналитическое исследование процесса умирания, которое вполне уместно рассмотреть в рамках нашей дискуссии, было проведено и опубликовано Р. Хантером, которому представи­лась уникальная возможность проанализировать околосмертное пе­реживание медицинской сестры, являвшейся его постоянной кли­енткой (Hunter, 1967). Он наблюдал ее в ходе обычного психоана­литического сеанса за два часа до произошедшего с ней несчастно­го случая и через двадцать два часа после него. Эти обстоятельства позволили провести своевременную и полную регистрацию содер­жания всех ее фантазий и воспоминаний пережитого опыта, а так­же некоторых свободных ассоциаций по поводу всего случившего­ся. Таким образом, пациентом Хантера была практически здоро­вая женщина тридцати четырех лет, мать троих детей. Ко времени несчастного случая она не находилась в состоянии патологической депрессии и не существовало никаких причин подозревать нали­чие у нее склонности к самоубийству. Она проходила психоанали­тические сеансы в связи с проблемами в отношениях со своим му­жем, едва не ставший фатальным несчастный случай был совершенно неожиданным и произошел внезапно. Дантист сделал рент­геновский снимок зуба, причинявшего ей боль, и, диагностировав гнойное воспаление корня зуба, прописал ей сочетание аспирин-кодеин и пенициллин.

По дороге домой в машине она приняла таблетку, пока они с мужем стояли в пробке в час пик. Двадцать минут спустя в резуль­тате аллергической реакции на пенициллин  у нее начался отек гор­тани и голосовых связок, сопровождающийся резким и тяжелым удушьем и потерей сознания. Ей ввели адреналин и отвезли на ка­рете «скорой помощи» в ближайшую больницу, где она получила кислород, адреналин и кортикостероиды. Она довольно быстро вер­нулась к полностью нормальному состоянию и уже на следующий день была способна обсуждать пережитый ею опыт на психоанали­тическом сеансе. Вот как записал Хантер ее рассказ:

«Никогда прежде у нее не было видимых проявлений аллерги­ческих реакций, а также наследственной предрасположенности к аллергии. Однако, будучи медсестрой, она была, конечно, вполне осведомлена о случаях аллергии на пенициллин, и, когда она при­няла таблетку, в голове промелькнула мысль, что и у нее, в прин­ципе, может оказаться аллергия на пенициллин. Когда же в маши­не дыхание вдруг стало резко ухудшаться, она поняла, что именно случилось, и испытала приступ панического страха, который, од­нако, скоро прошел. (По словам медсестры, страх перед смертью у нее пропал теперь навсегда.) Она ощутила сильное сочувствие к сво­ему мужу. Потом возникло чувство вины, что она обрекает его на такие испытания. Ей стало стыдно. Теперь, после события, доба­вилось чувство, что отчасти это было местью, но тогда она созна­тельно не руководствовалась этим чувством. Как последнюю «силь­ную свою реакцию» она помнила отчаянную борьбу со смертью, но при этом у нее не было чувства страха, а потом она прекратила борь­бу, поняв, что хочет этого.

Далее у нее перед глазами в быстрой последовательности про­неслось великое множество сцен из ее жизни. Позже она опреде­лила, что они начинались примерно с пятилетнего возраста. Все представлялось в ярких, живых цветах. Она увидала любимую кук­лу, которая когда-то у нее была, и оказалась поражена, настолько ярко-голубыми были ее стеклянные глаза. На другой сцене она сидела на ярко-красном велосипеде на столь же яркой зеленой лу­жайке. Пациентка утверждала, что не вся ее жизнь представлена в картинках, только некоторые сцены и эпизоды из ее детства, при­чем они были наполнены неописуемым чувством счастья.)

Ее следующим воспоминанием было состояние «блаженства» или «экстаза». При этом возник образ Тадж-Махала, который с ра­достной притягательностью захватил все ее внимание. Это была кар­тина, которую она, должно быть, видела случайно несколько раз — классический фронтальный вид со стороны пруда лилий. Изобра­жение было цветным, вода пруда голубая, листья водной лилии — зеленые, минареты и купол, соответственно, чудесного золотисто­го и кремового цветов. Ей хотелось остаться одной с ее прекрасной мечтой о Тадж-Махале. Затем она осознала, что на лице у нее кис­лородная маска, а в вену введена игла. Неохотно она пришла в себя в отделении «скорой помощи» больницы.

Анализируя пережитый ею опыт, Хантер был немало удивлен сходством ее изложения пережитого с тем, что было опубликовано Пфистером. В обоих случаях вслед за осознанием грозящей опас­ности последовала вспышка страха, далее неприятие угрозы, а за­тем обзор предыдущей жизни жертвы несчастных обстоятельств, составленный из счастливейших, экстатических сцен и эпизодов жизни. На основании своих наблюдений Хантер предложил рас­сматривать отдельно саму смерть и опыт предсмертного состояния. В то время как смерть может в принципе означать разное для раз­ных людей, процесс неожиданно начавшегося умирания может проходить через ряд заранее предсказуемых стадий. Однако содер­жание этих переживаний окрашивается в зависимости от типа каж­дой личности.

Хантер представлял быстрый просмотр картин жизни своей па­циентки как проявление неприятия или отрицания ею ситуации, опасной для жизни. Вызывающие удовольствие свойства как результат разворачивающейся последовательности этих вновь ожив­ших полных радости переживаний и фоновых воспоминаний на

деле скрывали весьма неприятный аффект. В интерпретации Хантера видение Тадж-Махала имело сугубо личностное психодина­мическое значение для этой пациентки. Кроме достижения цели отрицания реально происходящего и трансцендентального снятия смертельной опасности, оно также отражало ее наиболее желаемые фантазии по отношению к своему мужу, так как мавзолей Тадж-Махал был построен глубоко любящим мужем для вечно любимой жены. На более глубоком уровне возвращения к истокам, согласно Хантеру, пруд с водой и купол указывают на связь с внутриутроб­ными фантазиями, относящимися к материнской груди.

Профессор психиатрии из университета Айовы Рассел Нойс (Russell Noyes, 1972) в серии статей сопоставил ряд рассказов лиц, переживших смертельную опасность и едва не погибших, и проанализировал их с психиатрической и психод^намической точки зрения. Он обнаружил удивительную схожесть, развитие по типичной модели и весьма характерную временную последовательность переживаемого опыта в основе кажущихся весьма разнообразными по содержанию описаний пережитого. Согласно Нойсу, в описаниях близких к смерти или закончившихся смертью состояний четко проявляются три стадии: сопротивление, обзор жизни, выход за пределы земных образов. Хотя степень представленности каждой из них в отдельных случаях может сильно варьировать, а в некоторых одна из этих стадий может даже совсем выпадать, значительное постоянство их появления делает обоснованным их выделение.                              

Первая стадия — сопротивления — включает в себя осознание опасности, возбуждающей чувство испуга или борьбу с надвигаю­щейся опасностью и, наконец, приятие смерти, Осознание того, что смерть близка, стимулирует быстротечную, но яростную борьбу, ча­сто сопровождающуюся выраженной тревогой. Человек колеблет­ся между необходимостью возобладать над ситуацией и побужде­нием покориться. Пока остается хотя бы слабый шанс на спасение, осознание опасности ситуации и внимание к каждой детали толь­ко

усиливаются. В такой ситуации энергия, которая может быть мо­билизована как для физической, так и для умственной деятельнос­ти, возрастает многократно. Дезорганизующая паника пока не возникает, но стоит непосредственной угрозе миновать, как она мо­жет накатить с полной силой.

Удивительное ускорение мыслительных процессов у людей, сталкивающихся со смертельной опасностью или угрозой покале­читься, часто выливается в серию крайне ясных, взвешенных мыс­лей и столь же эффективных действий, направленных на сохранение жизни. Это может быть проиллюстрировано рассказом Альберта Хей-ма о том, как чрезвычайная активация всех ресурсов мышления пре­дохранила его от тяжких травм во время несчастного случая:

«Летом 1881 года я упал на ходу между передними и задними колесами фургона, курсирующего между Аостой и Сент-Реми, и на какое-то мгновение сумел задержаться за его край. Целая вереница мыслей пронеслась у меня в голове: «Я не смогу продержаться так, пока лошадь не остановится, я должен отпустить руки. Но если я просто отпущу руки, то упаду на спину и фургон прокатится по моим ногам. Тогда перелома коленной чашечки или бедра не избежать; значит, я должен упасть на живот и тогда колеса проедут по ногам сзади.

Если я затем напрягу мускулы, они послужат упругой предох­ранительной прокладкой для костей. Давление от мостовой будет все же не таким большим, чтобы сломать кости, по сравнению с давлением колесных ободьев. Если получится повернуться влево, я успею подтянуть левую, при повороте же вправо, судя по размерам фургона, пострадают обе ноги». Я помню совершенно отчетливо, что отпустил руки только после этих молниеносно пронесшихся, абсолютно ясных и логичных размышлений, которые, казалось, от­печатались у меня в мозгу. Вслед за этим резко оттолкнувшись ру­кой, я развернулся влево, подтянул левую ногу и одновременно напряг до максимального предела мускулы ног. Колесо прошло по моему правому бедру, и я отделался только сильным ушибом и си­няком».