Он лжец, он убийца, он враг. Он Кира. Но сейчас, в тишине глубокой ночи, его губы не лгут. Его глаза не лгут. Он лежит на полу, возле своей койки, на боку, руки скованы за спиной, и по движению его плеч я вижу, как он безостановочно, сам того не замечая, поворачивает и поворачивает запястья в наручниках. Его лицо неподвижно – только ресницы взлетают и опускаются, мерно и часто, в такт с каждым миганием цифр, обозначающих секунды на электронных часах. Его дыхание едва можно услышать, но моя аппаратура отрегулирована так тщательно, что я отчетливо улавливаю даже этот слабый звук – единственный в полном безмолвии.

Это один из немногих моментов покоя, когда все остальные угомонились и спят. Спит Ватари – он спит почти так же мало, как я – возраст, но сейчас и он лег. Спит команда полицейских – раньше хотя бы один из них настаивал, чтобы дежурить со мной, проводя ночь перед экранами – но усталость от неизменной ситуации сказывается и на них. А может быть, им просто тяжело смотреть на все это, с каждым днем становится тяжелее. Спит Ягами-сан – скверным, неспокойным сном, и его осунувшееся лицо в электрическом свете кажется лицом мертвеца... и я не знаю, сколько это еще может продолжаться, пока он в действительности не станет мертвецом. Готов ли я взять на себя эту ответственность? Спит Амане Миса, и во сне ее губы опущены трагической скобкой, а ее глаз не видно под повязкой.

Ягами Лайт не спит. Как и я. Его ресницы поднимаются и падают, размеренно, как биение сердца – а его взгляд направлен прямо перед собой... то есть, в никуда – и тихое дыхание срывается с его полуоткрытых, пересохших губ.

- Не спится, Лайт-кун?

Мой голос звучит неожиданно и пугающе отчетливо, но Лайт не вздрагивает; словно был готов к тому, что я заговорю. Или постоянно готов к этому - никогда не забывает том, что я смотрю на него.

- Разве сейчас ночь?

- Три часа сорок девять минут.

- А. Наверное, мои биологические часы сбились. – У кого-то другого это прозвучало бы упреком, но Лайт-кун слишком хорошо владеет собой. Он не смотрит в сторону камеры, его взгляд все так же сосредоточен на чем-то невидимом. – Ты ведь тоже не спишь, L?

- Я мало сплю, - отвечаю я. – Слишком много кофе. И сахара.

В подтверждении этого я облизываю леденец, и в тишине звук получается неожиданно громким, с причмокиванием. Даже мне становится немного неловко. Уголок рта Лайта чуть кривится – это почти улыбка.

- С каким вкусом чупа-чупс?

- Хм? Ваниль и малина – мой любимый, - отвечаю я. – А какой любимый у тебя?

Кажется, он размышляет несколько взмахов ресниц.

- Кола, - наконец говорит он. – С жевачкой внутри.

- Я бы передал тебе такую со следующим подносом с едой, - говорю я, - но ты все равно не сможешь ее есть.

Наручники сделаны мастерски, они не калечат рук и не останавливают кровообращение. Но неудобство они, конечно, доставляют немалое.

Опять эта бледная тень улыбки мелькает на его лице.

- Ничего, - говорит он. – Я подожду.

И я не могу промолчать, я говорю то, что должен сказать – и то, что он, наверное, боится услышать.

- Возможно, ждать еще придется долго.

Лайт слегка опускает ресницы в подтверждении.

- Я знаю. Пока ты не убедишься, что твои подозрения напрасны. Я готов ждать столько, сколько нужно. Недели. Месяцы. Годы.

Вот только я не могу ждать так долго, Кира... Лайт.

Сегодня тридцать девятый день его заключения.

Он лгал, он убивал людей, он был Кирой. Он смертельно опасен. Я никогда не забываю об этом – хотя порой, когда мы сидим рядом перед компьютерами, так близко, что я ощущаю, какой он теплый, а на лице у него это сосредоточенное выражение, которое так странно идет ему – мне хочется об этом забыть. Но я знаю, что с этим самым задумчивым взглядом Лайт-кун, наверное, приговаривал людей к смерти – пусть даже сейчас он утратил эту возможность. И если я не буду предельно осторожен, то это может повториться. Поэтому я не доверяю ему – как не доверяю Мисе, даже когда мы втроем сидим в ее комнате, и она протягивает мне чашку кофе и пирожное, голоском обиженной девочки спрашивая, дам ли я, наконец, побыть наедине им с Лайтом.

Но когда он лежит на соседней кровати, а часы на тумбочке рядом со мной сменяют 3:59 на 4:00 – помнить об этом почему-то особенно трудно. Я смотрю на него - кажется, Лайт уже привык спать под моим взглядом; по крайней мере, я уверен, что он не притворяется. Его глазные яблоки под закрытыми веками двигаются из стороны в сторону, а на его лице сосредоточенное выражение становится почти болезненным – как будто даже во сне он думает, как поймать Киру. И тоже во сне, неосознанным жестом, он трет запястье, окруженное наручником цепи, которая приковывает его ко мне.

Когда он не спит, он так тщательно делает вид, что не замечает этой цепи – что принял ее необходимость и считает небольшой платой за возможность доказать свою непричастность. Цепь не мешает решать поставленную задачу – и хорошо, ведь это самое главное – наша работа. Думать. Искать. Найти и остановить Киру – безжалостного убийцу, возомнившего себя богом.

Но во сне тело Лайта перестает притворяться. Он поворачивается, тянет за цепь – слишком сильно, так, что, несмотря на ее длину, мне приходится переместить руку, но я делаю это молча.

Придется ли мне держать тебя на цепи всю жизнь, Лайт? Чтобы ты остался таким, как есть – с острым, как опасная бритва, умом, с решимостью, которая способна снести стены, с энтузиазмом, так легко заражающим других... и терпением, которое превосходит все, что я знаю в этом мире. Я готов на это. Я сделал бы это, если бы знал, что это может помочь: приковал бы тебя, запер бы в комнате навсегда – ради того, чтобы ты оставался таким, как есть. Чтобы ты не лгал. Чтобы ты снова не стал Кирой.

Его губы искусаны в кровь, отросшие волосы падают на лицо спутанными прядями. Под глазами темные круги. Он снова не спал, думаю я. Он сидит на полу у дивана, раскачиваясь из стороны в сторону, обнимая колени – и его обострившийся слух в единый миг реагирует на легчайший щелчок микрофона. Он вскидывает голову, и его взгляд, обращенный к видеокамере, кажется полубезумным.

- Что? Что ты хочешь сказать? Выпусти меня отсюда! Ты сумасшедший, L, ты не понимаешь, что ты делаешь! Клянусь, я не Кира!

Я знаю. Я верю тебе.

Это правда. Сейчас он не Кира. Но он был Кирой, когда Рем писала имя моего Ватари у себя в тетради – потому что Лайт спланировал это. Потому что все всегда идет так, как спланировал Лайт. Он был Кирой, когда Рем пыталась убить меня, уже начала писать мое имя – и если бы она успела...

Если бы она успела, я был бы мертв. А Кира продолжил бы завоевывать мир.

Он был Кирой на протяжении тех дней, что мне понадобились, чтобы сложить воедино все кусочки паззла – дней, что я провел, ожидая смерти каждую минуту. Он был Кирой еще в тот миг, когда я упирался коленом ему в грудь и прижимал пистолет к его лбу; он смотрел мне в глаза, и его голос звенел от искренности: "Ты делаешь ужасную ошибку, L, я не Кира..." И я сказал ему: "Откажись от нее. Это твой единственный шанс. Иначе я убью тебя прямо сейчас." В этот миг в его глазах что-то изменилось – когда он понял безнадежность своей ситуации - и он позволил мне увидеть свое подлинное лицо, лицо Киры, безжалостное, расчетливое, полное ненависти и насмешки.

А потом он произнес: "Я отказываюсь от нее," – и Киры не стало. И дуло моего пистолета упиралось в лоб Лайта-куна.

Я не должен был делать то, что сделал. Я должен был поступить так, как всегда поступал в этих случаях: собрать все доказательства, а дальше – передать его властям, чтобы они поступили с ним, как он заслуживает. Кира заслужил электрический стул, я до сих пор так считаю.

Но я не смог – я не знаю, когда я понял, что не смогу – но мне пришлось искать другой выход. И я нашел его. Я не мог позволить, чтобы Лайт перестал существовать. Умный, бесстрашный, сдержанный и полный страсти, упрямый и настойчивый. Мой самый опасный враг. Мой единственный друг. Я не мог отказаться от него.

Поэтому он здесь, в запертой комнате на верхнем этаже здания, о принадлежности которого мне не знает никто - уже почти десять месяцев. Поэтому он ничего не помнит о том, как был Кирой. Поэтому он сходит с ума, и с каждым разом, когда я подхожу к экрану, чтобы посмотреть на него, я вижу, как его взгляд становится чуть более безумным – а руки чуть более отчаянно скользят ладонями по телу, словно он пытается убедить самого себя, что реален.

- Ты сошел с ума, L, как ты не понимаешь? Пока ты держишь меня здесь, Кира продолжает убивать! Разве это не так?

Это так. Я еще не выиграл. Я не знаю, сколько тетрадей существует в этом мире, но пока есть хоть одна, похоже, что всегда будет человек, который захочет быть Кирой. Убийства продолжаются.

Главное в том, что теперь я знаю, что это не ты.

Он угадывает ответ в моем молчании.

- Я нужен тебе! Я могу помочь в расследовании!

- Нет, Лайт.

Второй раз я на эти грабли не наступлю. Он способен думать на слишком много ходов вперед – больше, чем я. Я не могу снова сыграть ему на руку, позволив найти путь к тетради.

- Тогда почему ты меня не убьешь? Если я не нужен тебе?

Мне стоило это сделать, наверное. Или не стоило бы останавливать, как я не остановил Мису, когда, узнав о том, что случайно выдала своего Лайта, она покончила с собой. А теперь я медленно убиваю его родителей, которые сводят себя с ума, не зная, что с их сыном. Порой я думаю, не было бы более милосердным сказать им правду о Кире - и убить их этим быстро.

- Ты нужен мне, Лайт.

Твой интеллект, твое партнерство, чувство твоего плеча рядом, когда мы сидим за компьютерами. Твоя проницательность, твой нестандартный подход, твоя способность рисковать и выигрывать. Можешь высмеять меня, но я иногда представляю себе, как это будет: мы работаем над очередным случаем, вместе, и я снова вижу это сосредоточенное выражение на твоем лице, которое делает тебя таким красивым.

Я не могу позволить, чтобы такой ум, как твой, был уничтожен. Он нужен миру. А ты нужен мне. Я хочу, чтобы ты работал со мной.

Но сколько лет мне потребуется, чтобы Лайт смирился с мыслью, что никогда не выйдет из этой комнаты – и согласился помогать мне? Иногда мне кажется, что я готов ждать столько, сколько нужно. Иногда – что ждать осталось совсем недолго, потому что Лайт, уже давно находящийся на грани, скоро сломается – и в том, что он погибнет, будет моя вина. Его не сломало предыдущее заключение, его не сломали мои подозрения и то, что он был прикован ко мне цепью на протяжении месяцев. Но тогда у него была надежда.

Сейчас надежда – именно то, чего я не могу ему дать.

Он обнимает голову руками и утыкается лбом в колени – словно не хочет слышать моего голоса, не хочет видеть красный глаз камеры. Хочет остаться один. Здесь он никогда не будет один. Он не сидит так, не двигаясь, очень долгое время, а я смотрю на него. Может быть, он, наконец, заснул.

Поднос с едой стоит на полу, нетронутый в очередной раз, рядом с его узкими босыми ступнями.

Может быть, думаю я, когда-нибудь он проснется - и я буду сидеть на полу рядом с ним, прижимаясь щекой к его коленям – и он будет теплый и твердый, такой, каким я всегда его себе представлял – но никогда раньше не чувствовал. Я не уверен, возможно, этот момент будет моментом моей смерти – или первым шагом к ней, потому что Кира способен строить многоходовые комбинации, такие, которые учитывают все, даже мое желание прикоснуться к нему. Но я знаю, что так будет – я уже принял эту возможность, как когда-то принял возможность того, что умру, если спровоцирую Киру.

Я готов рисковать – потому что есть то, что я хочу получить, и это ты, Лайт. Я приду к тебе.

The End