Я нажимаю «REWIND» и мы видим меня маленького, лет восьми или семи.
Теплым июньским днем я иду по бульвару своего родного пригорода. Солнечный свет, такой естественный, такой яркий, ложится на асфальт, на ухоженные газоны, на серебристые автомобили, на загорелые лица людей, заставляя все вокруг улыбаться и смеяться, просто так, просто потому что никто не запрещает, и это здорово, это замечательно. Прогретый воздух теплым одеялом обворачивается вокруг твоего тела, но тебе не жарко, тебе хорошо. В небе птицы, много птиц, они летят неторопливо, важно. Мистер Грин в своей соломенной шляпе косит лужайку у небольшого коттеджа. Домик небольшой и скромный, но построенный на честно заработанные деньги. Мистеру Грину уже за пятьдесят, но он только полтора года назад въехал сюда со своей семьей: всегда веселая толстушка жена Миссис Грин и просто потрясающая дочурка Бетти. Раньше они жили в каком-то Гетто, уж не знаю, что это за город такой, думал я, когда услышал это слово, но взрослым это место почему-то не нравится. Мистер Грин приподнял соломенную шляпу а-ля «Я белая рвань с юга», как называли ее родители, и кивнул, когда увидел меня. Я еще шире улыбнулся и кивнул в ответ. Хорошие люди, эти Грины, но родителям они почему-то не нравились.
В голове играет сама по себе песня какой-то старой группы: "See the animal in his cage that you built...". Даже названия не помню, просто слова и мотив.
Я иду дальше. А вот и Бетти Грин. Она играет с другими девчонками, одна из них Коллетт Браун, и какими-то парнями, не местными, на лужайке у Браунов. Бетти старше меня лет на пять, но мне не нравятся девчонки моего возраста, мне нравится Бетти Грин. Она уже походит на взрослую женщину, думаю я. Я до сих пор не решился подойти к ней, но уверен, что когда-нибудь это сделаю. А лучше, если она сама подойдет. Но родители говорят, чтоб я особо на нее не облизывался. Бедные не водятся с богатыми, говорят родители. Бедные прислуживают богатым. Я сильно сомневался в правдивости их слов. Мистер Грин никому ведь не прислуживал, он работал на заводе. И вообще, всегда такой приветливый, такой добрый, и его жена, и Бетти.
Что это за уроды трутся вокруг нее? Я младше их, и их больше, что еще больше злит меня. Я, конечно, кинусь в драку, если будет какая-то угроза Бетти с их стороны. Но как быть уверенным, что она сама не скажет «отвали, мелочь», как быть уверенным, что ей самой не нравятся эти залетные? Один из них, в тяжелой кожаной куртке и с прилизанными назад волосами, явно лидер, уверенный такой, клеится к Бетти. Его друзья тоже, в общем-то, не лохи, но рядом с ним выглядят довольно дебильно. Они о чем-то разговаривают, но о чем, черт подери? Вдруг Коллетт Браун толкнула одного из ребят. Тот упал, а девчонки звонко расхохотались. Парни явно не ожидали чего-то подобного и, обиженные, ретировались. Девчонки продолжали смеяться. А потом Бетти Грин повернулась и, ты не поверишь, она увидела меня и помахала мне рукой. Я кивнул, потом попытался поднять руку в приветствии, но от волнения жест вышел настолько неуклюжим, что и понять-то толком было невозможно, что я пытался сделать. Бетти улыбнулась еще шире (боги, как она красива!), и я еще раз подумал, что таких потрясающих дней просто не бывает. У меня даже не было чувства, такого тревожного чувства, которое обыкновенно сопровождает подобные счастливые дни, чувства, что все это может в миг закончится. Я просто радовался жизни.
Я понял, что слишком пристально смотрю на Бетти и слишком широко улыбаюсь, и что, вообще, мне бы надо охладиться. И, какая удача, я замечаю невдалеке фургон с мороженым. Такой большой розовый фургон, как в мультике, звенит себе через динамик. Я покупаю большой ванильный рожок и сажусь на ярко зеленую скамейку дальше по дороге.
"Are you sure what side of the glass you're on?"
У дома напротив малыши пускали мыльные пузыри. Большие, переливающиеся на солнце пузыри. Они не лопались. Летели.
Густая злоба поднялась из поджелудочной железы и опалила губы огнем. Ванильное мороженое оказалось клубничным. Не красным, не розовым, а желтым, но клубничным. Я услышал дикий скрежет несмазанных деталей тысячелетней шарманки у себя над головой, когда преподобный Уайт подошел ко мне.
- Здесь не занято? – спросил приходской священник, кивая на свободное место на скамейке.
- Нет. – выдавил я, не отрывая глаз от гадости, стекающей из рожка на асфальт.
Преподобный Уайт сел.
- Ты ведь Адам, да?
- Я не люблю это имя. – я и правда не любил, когда меня звали Адамом.
- И как ты хочешь, чтобы тебя называли?
- Лекс.
- Но ты же Адам.
- Я Лекс.
- Как Лекс Лютер?
- Да.
- Странно. – Уайт сказал это с чувством, будто он и правда считал это странным, но лицо его оставалось каменным. – Я думал все мальчишки хотят быть Суперменами, а Лекс Лютер, если я не ошибаюсь, злейший враг Супермена.
- Я не хочу быть Суперменом, я не хочу быть Лексом Лютером, я просто хочу, чтобы меня звали Лексом. Просто Лексом.
"What if all the devils and the gods, all the living and the dead..."
- Но ведь имя Адам тебе дали родители, ты должен уважать их и их решения, какими бы они ни были. Так говорит Священное писание. – Уайт выдержал паузу. – Кстати, почему ты не был в церкви в прошедшее воскресенье? Я видел твоих родителей, но не тебя.
- Вы знаете всех, кто ходит в церковь? – я действительно был немного удивлен.
- Бог знает всех. Бог знает все. Я не Бог, но я его слуга. Видишь? – Уайт наклонился и оттопырил указательным пальцем левое ухо. За ухом была дыра размером с пятицентовик.
- Что это? – скривился я.
- Ты не ответил на мой вопрос. Ты не был в церкви на прошлой неделе. Почему?
- Я почувствовал себя плохо. Живот, знаете ли. Так что я остался дома. Съел, наверное что-то не то.
- Ты говоришь правду?
- Да.
- Перед этим распятием? – Уайт коснулся маленького серебряного крестика на своей шее.
- Да.
- Так мал, и так грешен. Ты лжешь.
- Нет.
- Лжешь! – седые волосы на голове преподобного Уайта встали дыбом, но я смотрел на его ухо.
- Да нет, вроде.
- Ты соврал своим родителям, и теперь ты врешь мне. Наглец! У тебя не болел живот! Ты просто не захотел идти в церковь! Я все знаю! Смотри… - он снова оттопырил ухо. Там была дыра.
- Не докажете. – усмехнулся я.
- Ты остался дома и думал об этой грязной девчонке, Бетти Грин, и трогал себя.
- Я… я… да что вы вообще… - я перепугался, а лицо наверное залила краска, то ли от испуга, то ли от смущения, то ли от смеси испуга, смущения и отвращения к этому козлу.
- Бог все видит!
- Бога нет! – вырвалось у меня. Я решил, что эти слова позлят Уайта.
Но тот вдруг как-то успокоился и мягко сказал:
- Бог есть. Иначе откуда я все это знаю?
- Он что, подглядывает за мной?
- Не подглядывает, ты, маленький богохульник, Он видит.
- Если он подглядывает за маленькими мальчиками, что в нем такого хорошего? За что вы все любите его?
- Ты еще мал, чтобы понимать действия Его и волю Его. Возможно, тебе и не будет дано познать это. Но ты должен просто принять это, как должное. Многие так делают, почти все.
- Но я не хочу принимать!
- Тогда ты окажешься в аду.
- А откуда вы знаете, что ад – это плохо?
- Так говорит Священное писание.
- Не знаю, не читал. – я посмотрел на клубничный кефир, стекающий из вафельного рожка с ванильным мороженым. – Что там еще написано?
- Все. – многозначительно произнес мистер Уайт, пристально глядя на меня.
- А там не написано, почему ванильное мороженое ни с того ни с сего становится клубничным?
- Нет. Но это очень важный вопрос. – без тени сарказма в голосе сказал священник. – Очень важный, правильный вопрос. Ты сам как думаешь?
- Ванильное мороженое не может быть клубничным, я думаю. Потому что оно ванильное, никакое другое. Это ошибка…
- Нет, это не ошибка. Подумай. Ты любишь клубничное мороженое?
- Терпеть не могу. Потому и купил ванильное… Дьявол!
- Именно он. – улыбнулся Уайт.
- Что?
- Я сказал «именно он». Дьявол.
- Не понимаю. Вы хотите сказать, что дьявол сделал мое ванильное мороженое клубничным? Но зачем?
- Низачем. Просто он плохой, и он любит делать людям плохо.
- Плохой? А Бог хороший?
- Да.
Я попробовал мороженое.
"An elaborate dream..."
- Оно все еще клубничное. – сказал он. – Почему дьявол сделал мое мороженое плохим, а Бог не делает его хорошим, ванильным?
- Допустим твое мороженое станет снова таким, как ты любишь. Однако однажды оно уже было осквернено. Сатаной. Ты станешь его есть?
- Почему нет?
- Потому что его уже коснулся Нечистый. Бог может сделать его хорошим, вкусным, может даже превратить его в мороженое, несущее благодать. Но подумай, стоит ли Ему размениваться на такие мелочи, как плохое мороженое?
Я задумался. Одно испорченное мороженное – мелочь по сравнению с большим розовым фургоном, набитым хорошим мороженым. Один розовый фургон, набитый испорченным мороженым, - мелочь по сравнению с большим розовым заводом по производству хорошего мороженого. Один розовый завод, изготовляющий плохое мороженое, - мелочь по сравнению с одной хорошей Бетти Грин в розовой мини-юбке. Одна испорченная Бетти Грин…
- Знаете, мистер Уайт…
- Преподобный Уайт.
- Не ебет. Я люблю клубничное мороженое. – я в два присеста осилил вафельный рожок с ягодно-молочным коктейлем, в который превратилось мое мороженое. Я облизал пальцы. – Очень, мать его так, вкусно. Знаешь, чем плох белый цвет, Уайт? Его легко запачкать. Ты носишь черную сутану, потому что на черном хуже видно пятна грязи. Но от меня тебе не спрятаться, гондон. Потому что ты Уайт, клирик, ты Белый.
Священник почувствовал, что задыхается. Лицо горело, он пытался что-то сказать, но не знал, что именно можно сказать в такой момент, как этот, поэтому из его глотки вырывались лишь нечленораздельные звуки вперемешку со зловонными парами из недр его похабного чрева. Он поднял свою волосатую руку, чтобы просто ударить меня, мальчишку, который потихоньку ускользал из этого мира Большой Неправды, впереди маячила земля под сводами красного неба, расчерченного желтыми буквами. SHOOT.
"You can leave in this illusion, you can choose to believe!.."
Но я не ускользнул. Уайт не ударил. Мы оба уставились на только что подошедшего мистера Грина. Сказать, что он был немного не в себе, значит не сказать ничего. Его лицо побледнело в несколько раз, даже обычный летний загар рабочего человека куда-то исчез. Он едва дышал. Он немного шатался, и я сначала подумал, что он пьян. Но мистер Грин не пил. У него не было проблем с алкоголем, он просто не любил пить. И сейчас он был трезв. Потом я содрогнулся. Мистер Грин держал перед собой розовую юбочку Бетти. На ней черным маркером было написано «Мы тут все заводные болванчики».
- Мистер Грин, что с вами? – я спрыгнул со скамейки и сделал шаг в его сторону.
- Мы тут все заводные болванчики. – одними губами произнес мистер Грин, а через секунду раздался выстрел и его затылок превратился в облако красной пыли.
Подбежал какой-то парень с дымящимся револьвером в руке:
- Вы в порядке? – спросил он.
- В полном. – ответил Уайт.
- Что… что здесь… - я помолчал, а потом выпалил, - Ты гребаный ковбой, что ты наделал?! Ты убил мистера Грина! За что, за что, мать твою, гребаный ковбой!
- Эй, полегче, парень. – стрелок убрал револьвер в кобуру. – Никакой я не ковбой. Федеральное Бюро Расследований, отдел по борьбе с терроризмом. – сказал он, обращаясь скорее к Уайту, чем ко мне. – Специальный агент Банана. Этот человек…
Я сквозь слезы вселенской горечи и скорби по мистеру Грину дико заржал, как необъезженный конь:
- Ты, блядь, Банан!.. Мистер Грин не должен был умереть от рук козла с таким именем! Ты слышишь, падаль?! Ковбой Банановый Джо, еб твою мать!.. Блядь, за что?! За что ты убил его?!
- Эй, парень… - Банана растерялся. Я уверен, он всегда терялся, когда смеялись над его именем. – Парень, ты бы хоть из уважения к власти попридержал свой язык. Этот человек, Джеремайа Грин, изготавливал в подвале своего дома оружие массового поражения. Он был коммунистом, парень. Ты ведь знаешь, что это за люди, так ведь?
Я упал на колени перед телом мистера Грина и зарыдал.
- Коммунисты враги всего христианского мира. – прогудел преподобный Уайт.
Я, отчаянно вытирая вновь подступающие слезы, шептал: «суки, суки, суки, суки».
- Он оказал сопротивление при аресте, парень. – Банана только сейчас понял, что надо бы извиниться. – Ударил нашего сотрудника. Извини, что так вышло. Детям не следует видеть смерть. Я думаю, тебе стоит уйти отсюда подальше…
- Сам иди куда подальше, сука! УБИЙЦА!
Я вновь опустил голову и заплакал. Тут я вспомнил последние слова славного мистера Грина. Мы тут все заводные болванчики, сказал он. Что он имел в виду? Кто, мы? Мы все? Заводные болванчики? Что-то здесь неправильно, нечисто. Он ведь держал в руках юбку Бетти, вдруг вспомнил я. После выстрела мистер Грин упал прямо на нее. Я вытащил розовую юбчонку из-под бездыханного тела. Мы тут все заводные болванчики. Ну точно, это юбка Бетти. Я задрожал. От злости, от жалости. Да. Но еще я задрожал от страха. Я видел Бетти Грин где-то двадцать минут назад. И эта розовая мини-юбка была на ней. Я вскинул красные от слез и гнева глаза на Бананового Джо.
- Элизабет. – Банана поежился под взглядом ребенка. – Она напала на нас… вступилась за отца, наверное… - агент сделал шаг назад, потому что я встал и сделал шаг вперед. – Она в порядке, парень. Но… понимаешь…Она наказана. С ней сейчас ваш директор школы…
Я рванул по дороге что есть сил. Последние два слова… Черт! Директор школы, чертов религиозный фанатик, Свидетель Иеговы. Безумный фашист с кожаной плетью за поясом. Мистер Блэк.
Через тридцать секунд я услышал тихий детский смех и громкие крики Блэка. Возле дома Гринов собрались люди, соседи все, на лицах улыбки. Дети смеются и машут руками вслед отъезжающему черному фургону. В фургоне миссис Грин, накачанная транквилизаторами. Я останавливаюсь и с распахнутыми глазами пытаюсь понять, что за повод для веселья в такой поганый день. Я слышу громкие… что это, шлепки? Звук противный, звук ужасный. Я подхожу ближе. «Вонючие коммунисты», слышу я, «Так их», говорят соседи. Я подхожу еще ближе и вижу огромную тушу мистера Блэка на крыльце Гринов. Он сидит на ступеньках в неизменном черном костюме, который только подчеркивает нескладность его жирного тела. На его коленях животом вниз лежит Бетти. Без юбки. Трусики спущены. Блэк бьет ее по попе. Каждый удар неизменно оставляет красный отпечаток его пухлой ладони и сопровождается чем-то вроде проповеди о Красном Дьяволе в лице коммунизма и необходимости следовать закону и Конституции. Бетти, похоже, без сознания. Соседи и их маленькие ублюдки смеялись над Бетти. Над моей Бетти.
Я зарычал:
- БЛЭЭЭК!!!
Тот вскинул голову. Выражение критической свирепости скривило его и без того уродское лицо.
На мое плечо легла рука преподобногоУайта, подошедшего сзади.
- Не надо, сынок.
Я повернулся к нему. Рядом с ним стоял агент Банана. Большой блестящий револьвер находился в кобуре на его бедре. Так близко.
- Не делай того, о чем можешь потом пожалеть, Адам.
- Отъебись, Уайт. – я кинулся на агента, но тот увернулся, и я упал, а Банана добил меня ударом колена в челюсть. Я почувствовал как кровь наполняет мой рот, и начал терять сознание, когда Блэк поднял меня за шиворот над землей.
У дома напротив малыши пускали мыльные пузыри. Большие, переливающиеся на солнце пузыри. Они не летели. Лопались.
- Ты хочешь меня убить, Адам? – он ударил кулаком в мой живот.
- Я заберу ее, малыш, - прошептал он мне на ухо. – Я заберу ее.
Я поднял глаза. Блэк улыбался.
- Я могу читать твои мысли, - шепотом сказал я.
- Что? – он не расслышал и наклонился ближе.
- Я могу читать твои мысли, - громко сказал я и вцепился ногтями в его лицо.
Он закричал и сдавил мое горло рукой. В глазах потемнело, но я видел, как небо над моей головой разверзлось, обнажив огромный ржавый часовой механизм, и одна из шестеренок со скрежетом покинула его и, набирая скорость, раздувая облака, полетела вниз. Я видел как все задрали головы вверх. Я видел как они тоже видели это. Огромная шестеренка упала где-то внизу пригорода, где асфальт и земля взорвались, поднимая вверх обломки домов, переворачивая в воздухе машины. Синий бьюик моего отца упал с небес и раздавил всмятку Блэка и меня.
Теперь я уже и не скажу точно, что было на самом деле в тот июньский день.

"And it's all right where it belongs..."