[504x699]
ПАДЕНИЕ ВАЛЬКИРИИ

Скульптура «Рабочий и колхозница» - эмблема киностудии «Мосфильм» и символ всей советской эпохи - сделала свою создательницу Веру Мухину самым известным скульптором Страны Советов, да и самой знаменитой женщиной-ваятелем всех времени народов
Марта Измайлова (story, 10.08)



Девочка и старик внимательно смотрели друг на друга. Он - с прямыми седыми волосами, в сюрту­ке, холеные руки, тяжелый золотой перстень, она -в белом платьице, темно-русые волосы вьются на висках и лбу. Непохожи. Только одинаково твердо очерченные подбородки и гордая линия лба выдают родство. «Верочка, пора на прогулку!» - старшая се­стра Маша заглянула в отцовский кабинет. Вера неохотно отошла от стены, на которой висел портрет деда, на пороге обернулась, кивнула на прощание. Кузьма Мухин с пониманием глядел вслед младшей внучке с небольшого полотна в простой коричневой раме. Их порода, мухинская, купеческая. Упрямая, спину гнуть ни перед кем не станет. Тяжеленько ей с таким характером жить-то будет.

Предательница купеческого рода

Кузьма Игнатьевич вел торговлю хватко, поставлял англичанам и голландцам пеньку, лен и хлеб. Имел дома в Рославле и Риге, там же держал «красные ам­бары» - склады. В Ригу приходили по Двине бар­ки с товаром, в этот день всей семьей выходили на пристань, служили благодарственный молебен, на­крывали столы для всех сплавщиков, выкатывали пивные бочки: «Гуляй, Рига, купец Мухин угоща­ет!» Деньги наживались споро, споро и тратились -в Рославле отстроили больницу для престарелых и реальное училище, в Смоленске - гимназию. «У ла­тинян Козимо Медичи, а у нас - я за него». Шутка, конечно, нос дальним прицелом: хотелось основать род крепкий, богатый, меценатствующий. Сыновья удались в отца, ворочали капиталами, на досуге интересовались музыкой и театром, не жалели денег для молодых художников и музыкантов.
Только старший, Игнатий, в честь деда назван­ный, не в мухинскую породу пошел. Коммерция его мало интересовала, светлые прозрачные глаза смо­трели чуть исподлобья, испытующе и серьезно. Не тяжкий взгляд, а выдержать трудно - как в душу за­глядывает. Братья, отец, матушка не выдерживали, опускали глаза, светловолосая красавица Надень-ка темно-карие очи не отвела в сторону, поглядела в ответ внимательно и улыбнулась ласково. И все, пропал купеческий сын, полюбил дочь рославлев­ского аптекаря Вильгельма Мюде, то ли немца, то ли француза. Рассказывали, что провизор в прошлом был ветеринаром в войске самого Бонапарта, в Рос­сию прибыл с императором, да обратно не отбыл -женился и позабыл прекрасную Францию. Правда, Надя родилась полвека спустя после Отечественной войны 1812 года, а папочка ее все здравствовал, но легенду это не портило. А что старик Вильгельм все еще живи здоров - так, может, он какой эликсир на­шел особой целительной силы?
В 1885 году Игнатий и Надежда обвенчались, пе­реехали в Ригу, счастье от них шло почти ощути­мыми волнами, даже страшно становилось - ну не может такая любовь долго жить на нашей печаль­ной земле! Однако все было хорошо, через год ро­дилась дочка, в честь бабушки нареченная Марией, а 19 июня 1889 года на свет появилась вторая де­вочка, которую отец назвал Верой: Надежда и лю­бовь у него уже были. Однако обожаемая супруга почему-то никак не могла окрепнуть после вторых родов, темно-карие глаза были так же прекрасны и ласковы, но во взгляде появилась обреченность. Туберкулез. Страшный диагноз не прозвучал как приговор -пациентке всего двадцать три года, она борется за жизнь, а в помощь ей - все капиталы тор­гового дома « Кузьма Мухин». Из Рославля приеха­ла Надина подруга Анастасия Соболевская, взяла в свои властные руки «прелестных малюток», Иг­натий схватил в охапку жену, и началась гонка со смертью. Петербург, Москва, Париж, Женева и так далее. Путешествие окончилось весной 1891 года, в Ницце. Игнатий, Анастасия, Маша, Вера. Надеж­да ушла. Любовь, правда, осталась. Ради этой любви к умершей Соболевская решила остаться старой девой и растить сирот. Игнатий даже не заметил эту жертву, после смерти жены он увлекся изобретениями - разрабатывал новые станки для обширного семейного бизнеса. От этого увлекательного занятия его отвлек детский кашель: Верочка немного про­студилась и несколько дней прохворала.
Реакция отца была стремительной - он увез доче­рей из холодной пасмурной Риги на юг, в Феодосию. В конце концов, изобретать технику можно где угодно, а вот с предрасположенностью к чахотке лучше бороться в теплых краях. Самое синее в мире Чер­ное море вошло в жизнь Веры шумом волн, блеском дельфиньих спин, криками чаек. На берегу пахло во­дорослями и мокрыми сетями, рыбаки вываливали из лодок в корзины серебряную рыбу. Море то ласко­во плескалось у крепких Вериных ножек, то тяжко грохотало о каменный феодосийский мол, накаты­вало мощными волнами. Сильнее моря заворажи­вала только любимая музыка - десятилетняя девоч­ка всем композиторам предпочитала Вагнера. Вера играла мелодии из «Золота Рейна» и глядела на мир серьезно и внимательно, так же, как и отец. Подруги в гимназии прозвали ее Соколенком, она в ответ ка­чала головой - нет, соколята умеют летать, а она, Ве­ра, только мечтает о небе.

Роман с террористом

Игнатий Мухин с дочками общался мало, приходил с завода, запирался в кабинете, работал над своими проектами. Получалось удачно, на Парижской вы­ставке даже медалью наградили. Зато дела приходи­ли в упадок, замаячил призрак банкротства, но до­чек по-прежнему наряжали, учили, баловали. И все так же тратились деньги на благотворительность. Ни один проситель не уходил с пустыми руками - даже накануне полного разорения Мухин купил за немалые деньги заурядный пейзаж у чахоточного художника, слишком гордого, чтобы принять мило­стыню. Вере сравнялось тринадцать, когда отец тихо скончался. Только тогда она поняла, что значила для нее его незаметная любовь и забота. Закончилось детство у моря, девочек забрали в Курск богатые дя­дюшки. Задаривали без меры - от модного наряда до модного курорта, но Вера все чаще покидала празд­ничную круговерть ради рисования.
В начале 1907 года сестры переехали в Москву, и внезапно Вера почувствовала себя дома. Не как дома, а именно - здесь ее дом, все остальное лишь точки в пространстве. Также ясно почувствовала -любительское рисование не для нее, надо учить­ся. Выбрала студию знаменитого уже тогда Кон­стантина Юона. Поступить оказалось легко - «У вас есть бумага, карандаши и резинка? Приходите, ме­сто найдем», - трудности начались потом. Сначала рисунок. Потом разрешали перейти к живописи, во время практических занятий студенты слушали лек­ции, ни одна минута не должна была пройти даром. Натурщики и натурщицы, множество обнаженных тел, знание анатомии не памятью - пальцами, натру­женными карандашами, черными от угля. Юон нау­чил сочетать математическую точность и работу во­ображения, «горячего сердца и холодного разума», но живопись больше не манила.
Мухина поступила в скульптурную мастерскую. Впервые прикоснувшись к глине, она замерла от сча­стья. Такого с ней не было никогда - из-под пальцев выходило не плоское изображение, творилась поч­ти плоть. Мухина вспоминала: «Все совершается, как в Библии. Сначала - слово. замысел. Потом - глина.
Из нее вылеплен Адам. А из ребра - его глиняного ре­бра - Ева». Но слова пришли потом, а тогда она запом­нила только ощущение полета, и потом, когда получи­лась первая неуклюжая красноватая фигура, счастье. Никто с ней не занимался, до всего приходилось дохо­дить самой, и через несколько месяцев Вера уперлась в тупик. Все. Ремеслом она овладела, а перейти к ис­кусству не может - не хватает мастерства. Она попро­силась у опекунов на учебу в Париж и впервые в жиз­ни получила отказ. Побоялись отпустить барышню одну, да и зачем учиться, не лучше ли замуж?
Рождество 1912 года Вера встречала в любимом поместье Кочаны. Балы, модные спиритические се­ансы, катание с гор на лыжах и санях. Однажды Ве­рины сани налетели на дерево, от удара кровь клыну­ла потоком. Она поднесла руку к лицу - носа не было, вернее, он болтался на лоскутке кожи. На розваль­нях помчались в Смоленск, за восемнадцать дней де­вять пластических операций и ни одного зеркала. Вера смотрелась в блестящую поверхность ножниц, в них белым пятном расплывалась забинтованная голова. Отвезли обратно в Кочаны, полгода зажи­вали раны, приживалась искалеченная плоть. Впер­вые после катастрофы подошла к зеркалу, долго смо­трела на новое отражение, сказала: «Живут и хуже». Пошла к опекунам, еще раз попросила отпустить ее в Париж. «Все, что угодно, девочка!»
В Париже надо было выбрать учителя: Майоль или Бурдель? Майоль - дышащее спокойствием мо­ре, Бурдель - пафос огня. Как в детстве - море или Вагнер? И опять тот же выбор -огонь. Если учитель находил ошибки, разбивала и начинала работу за­ново -нечего править, надо переделывать. Нелю­бовь к правкам осталась на всю жизнь, так же, как и страх подражания. украсть чужое - страшно, тво­рец не копирует, создает то, чего не было никогда, пока он не пришел в этот мир. А ее мир в тот год су­зился до мастерской и пансиона мадам Жан на буль­варе Распай. Живут в основном русские, почти все хотят быть художниками. Вечером все вместе учат итальянский - собираются в Италию.
В пансионе Вера познакомилась с Александром Вертеповым, террористом из России. Во время рево­люции 1905-1907 года он застрелил генерала на буль­варе в центре Пятигорска, бежал в Брюссель, отту­да переехал в Париж. Случайно пришел в студию Бурделя, где училась Мухина, попробовал лепить -оказалось, что у него необычайный талант, его даже взялись учить бесплатно. Что их связывало с Верой -любовь или дружба? Она запретила себе влюбляться, считала, что ее красота погибла безвозвратно, а жа­лости не приняла бы никогда. Наверное, Мухина считала их чувства дружбой, но портрет Вертепова, вылепленный ею, говорит совсем о других чувствах. А он сам и не скрывал своего отношения к Вере, шра­мов не замечал, смотрел в ее удивительные прозрач­ные глаза, но говорить о любви не решался.
Весной 1914 года Вера уехала в Италию. Накану­не они с Александром долго гуляли по парижским улочкам, прошлись по бульварам. Он не мог поехать с ней - денег у нищего эмигранта едва хватало на оплату пансиона мадам Жан. Договорились, что осе­нью она вернется к нему в Париж, и тогда... Что «тог­да», не обсуждали, просто никак не могли расстать­ся. Даже под волшебным итальянским небом Вера не могла забыть о покинутом друге, но тоски не было -все растворялось в солнечном свете, зное и ощуще­нии безмятежного счастья. Много ходила пешком, однажды с подругой поужинали сыром и вином на обочине дороги, там и заснули. Проснулась Верочка оттого, что через их ноги, вытянутые поперек тро­пы, аккуратно перешагивал английский джентль­мен, с совершенно невозмутимым видом пожелав­ший барышням доброго утра.
Поразил мрамор, совсем другой, чем в музеях, -розоватый, прозрачный и теплый, как будто в мраморе дышала таинственная жизнь. Белые козы, цикады, ослепительное сияние моря - под Феодосией оно так не блестело. Фонтаны - струи воды дробятся и сия­ют на солнце, брызги несут прохладу на раскаленные площади и улицы. Микеланджело. Она видела копии с его работ, альбомы. В реальности все оказалось ина­че, особенно знаменитый «Давид». Мухина несколь­ко дней не могла прийти в себя от потрясения, Ми­келанджело творил свободно и мощно, как Бог-Отец, она поняла это сразу, и еще поняла, что у этого гения нет рассказа о событии - есть образ. Только так она и будет работать. Летом 1914 года Мухина вернулась в Россию. Шрамы на лице зажили, руки обрели ма­стерство, душа - крылья. Осенью ее ждали Париж и Александр Вертепов, творчество и любовь. Но это потом, а пока - Москва, Кочаны, родные и друзья, все остальное будет завтра. Завтра была война.

Ключ к 3амкову

В августе 1914 года Вера пошла на курсы сестер мило­сердия и уже через два месяца работала в эвакогоспи­тале. Раненых везли прямо с фронта, мыли, перевя­зывали. Под грязными присохшими бинтами кровь и гной, вши копошатся живой массой, она выдержала это. А вот то, что не было лечения, вынести было тя­жело - она училась, чтобы лечить, а тут справилась бы и обычная санитарка. Мухина перешла в госпиталь, двенадцать штатных сестер, тринадцатая - сверхштат­ница Вера. Она пошла ради идеи, брать деньги не мог­ла, кроме того, обнаружилась странность - оказалось, она терпеть не может платных должностей. «Свободу люблю больше денег», - так объясняла свои отказы.
У Веры оказалась легкая рука - ее раненые выздо­равливали чаще, чем у других. Секрет крылся в отно­шении к солдатам - Вера дежурила и не в свои смены, следила, чтобы в беспамятстве пациенты не срывали бинты. С выздоравливающими подолгу разговарива­ла, утешала, поддерживала. А ее утешить было неко­му - Саша Вертепов ушел на фронт, во французскую армию, в Россию ему вход был по-прежнему закрыт. Писем не было, приходили маленькие открытки, за­штемпелеванные, захватанные чужими руками. По­том пришло письмо - нежное и грустное, с надеждой на будущую встречу. Дальше - молчание. Только че­рез несколько месяцев добралось беспощадное изве­стие - в траншею, где находился Александр, попал снаряд, превратив все в кровавое месиво. На брат­скую могилу Вере не удалось приехать никогда, но она до самой смерти хранила листочки, присланные ей Вертеповым с Западного фронта.
После гибели друга Мухина начала работу над «Пьетой», где она одевает свою оплакивающую в ко­сыночку сестры милосердия. В фигуре женщины -горечь и упрек. Кто она? Кого потеряла? Это не мать оплакивала сына, а жена или невеста плакала над убитым возлюбленным. Скульптуру Вера сделала из глины в натуральную величину, поверхность ста­ла рассыхаться, один из друзей стал спасать работу Мукиной, залил водой, и все погибло. Вера не очень огорчилась - она выплеснула свое горе, простилась с первой любовью, а что работа не сохранилась... Зна­чит, нечему было сохраняться. Скульптура времен­но отошла на дальний план, Мухина в свободное от госпиталя время работает в Камерном театре, у зна­менитого Таирова - участвует в оформлении спек­таклей, разрабатывает эскизы костюмов. Оказалось, что декоративно-прикладное искусство очень нра­вится Вере, это для нее не работа, а отдых.
Однажды утром Вера столкнулась в дверях госпи­таля со своим знакомым - военным врачом Алексе­ем Замковым. Впрочем, знакомство их было шапоч­ным: всего несколько дней осенью 1914 года, перед отправкой Замкова на фронт. Через два года Алек­сея привезли в Москву умирающим от тифа, он вы­жил и был назначен начальником госпиталя. Он влюбился в Веру сразу, как когда-то Вертепов, а Ве­ра опять не спешила. Октябрь 1917 года едва не сто­ил ей жизни - в госпиталь попал снаряд, несколько сиделок были убиты, другие ранены, а Веру взрывом вышвырнуло в коридор, она осталась жива.
Перепуганный Алексей Замков уговорил Мухину уйти из госпиталя, о любви говорить не решился, просто сказал, что в жизни боится одного - потерять Верочку. В эти сумасшедшие дни он работал в двух госпиталях, по ночам следил за доставкой в голод­ную Москву продовольствия, а на выходные ехал под Клин в деревню Борисово - его дед был из крепост­ник, вся семья так и жила там уже больше ста лет. В деревне Замков лечил крестьян, плату брал картош­кой и молоком - надо было подкармливать Веру. Ле­том Алексей решился, сделал предложение. О любви опять не говорил, и так все было ясно. Мухина не ко­лебалась, 11 августа 1918 года они обвенчались, чтобы быть вместе и в радости, и в горе, навсегда.

Алупка, гипс, костыли

Революцию 1917 года Мухина услышала как музы­ку своего любимого Вагнера - лед и огонь, замерзаю­щая Москва и пламя революции. Ее семья потеряла все поместья и фабрики, уцелели рижские капиталы и то, что успели вывезти за границу. Род Мухиных распался - одни уезжали, другие оставались, разлом прошел по самому сердцу - сестра Машенька вышла замуж за француза, уехала из России, звала сестру с собой: на проценты от сохранившихся сбережений можно прожить безбедно. Как было объяснить, что жить для Веры означало работать, а работать она мо­жет только дома, в Москве?
Новая власть поспешила заняться монументаль­ной пропагандой - установить памятники всем борцам самодержавия. Мухина подала заявку на уча­стие, ее героем стал просветитель восемнадцатого века Николай Новиков. Проект утвердили, с удив­лением отметив сочетание мощи и вы разительно­сти работы, втихаря поговаривали, мол, трудно по­верить, что автор - женщина. Фигура была слеплена из глины, она промерзла и сверкала ледяной броней. Утром Мухина вошла в мастерскую, затопила печку, внезапно голова просветителя зазмеилась трещи­ной, через несколько секунд все разлетелось на ку­ски. Мухина еще несколько раз участвовала в кон­курсах. «Революция» - для Клина, «Освобожденный труд» - для Москвы, «Пламя революции» - проект памятника Свердлову.
Ни один памятник так и не был установлен, с мо­нументальной скульптурой роман никак не скла­дывался. Зато получается с моделями одежды. Идея нарядить женщин революционной России очень по­нравилась Мухиной - она, как и Чехов, верила, что в окружающем мире должно быть прекрасно все, а значит, мелочей не существует. Вместе со знаме­нитым модельером Надеждой Ламановой Мухина разрабатывает нарядные и практичные модели, рас­считанные на дешевые, грубые материалы. Из бязи, сурового полотна и бумазеи создавались костюмы, украшенные орнаментом. Вера разработала «пету­шиный узор» - веселую стилизацию народной вы­шивки. И сразу пришел заказ на две тысячи таких моделей. Правда, оценили таланты Мухиной не на Родине - платья закупили Нидерланды, предложи­ли постоянное сотрудничество. Но Вере было не до них - весной 1920 года она родила сына Всеволода и вся ушла в материнство. Но позже вновь занялась моделированием - по разработанным ею моделям красиво одеться могла каждая женщина с самыми простыми навыками шитья.
А потом - Париж. После десяти лет разлуки она увидела знакомые улицы, вдохнула давно забытые запахи. Пахнуло молодостью и первой любовью, но прошлое увлекло только на мгновенье - Веру инте­ресовало настоящее, Всемирная выставка.
Платьям из домотканого полотна предстояло со­стязаться с парчовыми и шелковыми нарядами, сум­ки к костюмам плели из шнура, пуговицы вытачива­ли из дерева, бусы лепили из хлебного мякиша. «Гран при»! Париж признал советские модели «гвоздем программы». В Москву вернулись победительница­ми, и сразу началась черная полоса - умирают одна за одной подруги юности, свекровь, а самое страш­ное - на пороге смерти сын. В четыре года он упал и сильно расшибся, теперь начался костный тубер­кулез. Консилиум лучших московских врачей объ­явил ребенка смертником, лечить его отказались. Замков не смирился с приговором, дома, на обеден­ном столе провел операцию, риск которой он опре­делил в 90 процентов. Сказал о6 этом жене и... поставил ее ассистировать - пригодилась госпитальная выучка. Потом были Крым, Алупка, инвалидная ко­ляска, гипс, костыли. Вера исхудала, вокруг глаз за­легли черные круги. Спасала работа. Мухина начала женскую фигуру. «Юлия» получилась сильной, гиб­кой и мощной - как дерево, полное жизненных сил. Чтобы эта идея читалась еще очевидней, ее вырезает из цельного ствола липы. Второй год болезни - еще одна женщина, «Ветер». Все силы на борьбу с поры­вом ветра, почти с бурей, напряжение, усилие и во­преки всему красота. С сына сняли гипс, он заново учится ходить, Вера делает третью женщину - «Кре­стьянку». Она стоит на земле, расставив босые ноги, уверенная, сильная и спокойная. За нее Вера полу­чила первую премию на выставке к 10-летаю октя­бря и награду - поездку в Париж. Она выкроила вре­мя и заехала в Будапешт, повидать сестру Марию. Они обнялись, поцеловались, зная, что вряд ли еще увидятся. У Машеньки впереди была размеренная буржуазная жизнь, у Веры - мировая слава.

Стальные люди

После возвращения из Парижа Алексей и Вера от­метили десять лет со дня свадьбы. Не было гостей и торжеств, только они вдвоем, позади были годы труда и горестей, теперь они надеялись на лучшее: сын здоров, они вместе, у каждого - громадье пла­нов. Доктор Замков работал в Институте экспериментальной биологии, искал «эликсир молодости» и, кажется, нашел его. Назвал свой препарат грави­даном, его получали из мочи женщин на ранних сро­ках беременности. Лечебный эффект достигался за счет высокой концентрации гормонов, пациенты выздоравливали быстрее и чаще, чем у других врачей. Коллеги 3амкова все чаще обвиняли его в шар­латанстве. Напрасно он объяснял, что дело в восста­новлении гормонального баланса больных, 9 марта 1930 года разразился скандал - вышла статья с об­винениями в адрес доктора. О дальнейших событи­ях есть две версии. Первая - романтическая: яко­бы Мухина с супругом решились бежать из страны чуть ли не в Персию, их арестовали за попытку по­бега, 3амкова судили и сослали, за ним направилась и верная Вера. Вторая версия прозаичнее, но и прав­доподобнее - Алексея 3амкова просто уволили из института и отправили в ссылку. В обеих версиях совпадает лишь пункт назначении - Воронеж. Там они жили вдвоем, сын остался в Москве с тетушкой Анастасией, Вера ходила на рынок, стирала в коры­те белье, мыла полы. Готовить она терпеть не могла, обед варил Алексей. Он не сдавался, устроился в по­ликлинику, продолжал лечить больных. К нему сно­ва стали выстраиваться очереди - шарлатанство или нет, но лечение гравиданом помогало многим. Через два года 3амкова и Мухину вернули в Москву, Алек­сея назначили главой спешно созданного НИИ по изучению чудо-препарата, поселились в особняке у Красных ворот, там же Вера и работала - портреты родных, женские фигуры для таки не построенно­го Фонтана национальностей, в 1934 году - надгроб­ный памятник Максиму Пешкову, сыну Горького. И еще одно надгробие пришлось делать - своему другу, великому певцу Леониду Собинову. За памят­ник Собинову Мухину упрекали в пошлости - она изобразила белого лебедя, умирающего над моги­лой. Мухина отмалчивалась, но когда она перевела гипсовую модель в мрамор, случилось чудо - засия­ло каждое перышко, изломанные крылья заговори­ли не о муке смерти, а о светлой печали.
В 1936 году СССР готовился к Всемирной выстав­ке в Париже - советский павильон должен был по­разить воображение старушки-Европы мощью, размахом и новизной. Победил проект архитекто­ра Бориса Иофана, 34-метровое здание должна бы­ла венчать парная скульптура «Рабочий и колхозни­ца». Вера Мухина решила участвовать в конкурсе. Однако ее фигура оказалась совсем другой, неже­ли представлял архитектор. Легкость, порыв и в то же время мощь. Воздух и сталь, ажур на фоне неба, и еще - развевающийся шарф. Мухинская пара лег­ко обошла других претендентов, оставалось лишь воплотить грандиозную идею. Решили делать скуль­птуру из стальных листов. Такого еще никогда не бывало - сможет ли сталь гнуться, передавая объ­емы? Для опытного образца Мухина предложила «Давида», так впечатлившего ее двадцать лет назад. Получилось. Теперь можно было делать «Рабочего и колхозницу». Самым тяжелым оказался каркас -больше 60 тонн, а стальные листы весили всего 12 тонн - толщина листа не превышала половины миллиметра. Когда-то Вера услышала: «Сталь-самый бесстрастный из всех материалов». Тогда она не на­шла, что возразить, а теперь знала: бронза или медь не отражают света, а стальные ласты утром розовые, днем - серебристые, вечером - сияют закатным зо­лотом. А еще в них отражается небо...
Стальные гиганты отбыли в Париж в 28 вагонах, с ними ехала целая бригада, со сборкой уложились в десять дней. Парижане привыкли к новинкам, но мухинская скульптура поразила и их воображение. С некоторых точек пара казалась летящей в возду­хе, и притом что мужская фигура была выше, глав­ной оставалась стремительная, блистающая жен­щина. Ника Самофракийская? Валькирия? Спорили журналисты, горожане, художники. Одно было оче­видно - в мировой скульптуре аналогичных работ не было и нет.
После триумфа был долгий обратный путь, ком­позицию повредили при разборке и погрузке, при­шлось делать новый экземпляр. Стальную пару во­друзили перед входом на только что отстроенную ВДНХ, на низком, десятиметровом постаменте, ощущение полета исчезло. «Статуя ползает по зем­ле», - беспощадно припечатала Вера свое детище. Она избегала поездок на выставку - вид прилеплен­ной к бетонному кубу валькирии надрывал сердце, но она всегда умела оставаться внешне спокойной, ровной и приветливой. Если бы Мухина знала, как скоро ей пригодится это умение!

Легенда о граненом стакане

Над Алексеем замковым сгустились тучи, снова нача­лась кампания против «знахаря в белом халате». Ин­ститут был обречен, дело его жизни -тоже. Но он про­должал принимать пациентов, если у кого-то не было денег на лечение - платил из своего кармана. Однаж­ды в институте у него украли с вешалки пальто - тре­тье по счету, ходить доктору было не в чем. Оказалось, что это бывший полупарализованный инвалид, кото­рого замков освободил от платы за лечение. Больной оклемался настолько, что стал нормально ходить и ре­шил поправить свои финансовые дела за счет врача. Вора задержала милиция, пальто вернули владельцу, но Замков продолжал проводить экс-инвалиду под­держивающее лечение - разумеется, бесплатно.
После закрытия института доктор перевез до­мой архив и слег с инфарктом. Вера забросила все дела и не отходила от любимого, утешала, развлека­ла, кормила с ложечки и улыбалась. Плакала только в мастерской, чтобы муж не услышал. Больше года проболел ее Алексей, потом снова стал лечить больных - пошел на крошечную зарплату в клинику для слепых, и снова к нему на прием толпился народ. Но битва за препарат была проиграна безнадежно, мож­но было бороться только за отдельных больных.
Мухина вернулась к работе, только когда угроза для жизни супруга миновала. У нее полно заказов -фигуры для Москворецкого моста «Хлеб», «зем­ля», «Море», проекты памятнику Горькому в Москве и Нижнем Новгороде. Она опять осваивает новый материал - теперь стекло. Вера работает консультан­том на Опытном заводе при Институте стекла в Ле­нинграде, сотрудничает с Гусь-Хрустальным. Стек­ло увлекает текучестью, пластичностью. Жаль, что оно такое хрупкое - на крылья не годится. А крылья ее снова манят, теперь хочется сделать Икара, в па­мять о погибшем Чкалове.
Новое разочарование - на скульптуры для моста денег не выделили, проект памятника Горькому по­просили переделать в соответствии с ценными ука­заниями. Она отказалась, конечно, но в итоге при­дется что-то править, иначе и этого памятника не будет. Только Икар удался, Вера сделала его в паде­нии, одно крыло уже коснулось поверхности. Она смогла передать ту немыслимую высоту, до которой поднялся Икар... За Икаром - Борей, северный ветер, проект памятника челюскинцам.
Стоит ли говорить, что ни Чкалову, ни челюскин­цам таких памятников ставить не стали -слишком странно, слишком не о том, хотя, конечно, и уважае­мый человек эта Мухина. И памятник Дзержинско­му не годится - он действительно получился желез­ным, не человек - машина. И меч в руке - слишком большой, с крестообразной рукояткой. На что наме­кает скульптор? При чем тут крест, зачем он в руках у главного чекиста? И портретов вождей Вера Игна­тьевна не делает, предложили ей самого товарища Сталина изваять - потребовала сеансов с натуры. Зачем ей натура - бери газету и твори.
Вот со стеклом у нее неплохо получается - ва­зы, графины, даже кружку пивную придумала, вся страна теперь пьет пиво из мухинской кружки. Ей еще и авторство граненого стакана приписали, но это уже легенда. Из граненых стаканов пили, когда товарища Мухиной еще и на свете не было.
С началом войны к Вере вернулась былая энер­гия. Но первыми военными работами стали не герои фронта и тыла, а балерины. Поясная фигура Мари­ны Семеновой и портрет Галины Улановой - не на­до изображать ее танец, довольно лица. Пока лепила Уланову, много разговаривала. Заговорили о красо­те. Мухина долго молчала, потом тихонько сказала: «Красота -это жизнь». И больше ничего не добавила.
Великая балерина вспоминала, что с Верой не­возможно было говорить о пустяках, зато мож­но было молчать о главных вещах. Молчание на­полнялось смыслом, становилось плотным, как материал в руках скульптора. «Она сама напомнила мне валькирию, даже внешне», записала Уланова свои впечатления.
В октябре Вере вручили первую из пяти ее Ста­линских премий и отправили на Урал, в эвакуацию. Уехали всей семьей, вместе с неизменной Анастаси­ей Соболевской. По дороге их настигали страшные вести - погиб Сергей Замков, любимый племянник, чьи портреты она делала с такой любовью, умерла Надежда Ламанова. До Свердловска не доехали, осе­ли в Каменске Уральском, и уже на другой день Мухина осознала свою ошибку - нельзя было уезжать из Москвы в эвакуацию. Еда есть, дрова есть, а жиз­ни нет. Вера потребовала вернуть ее в Москву: ху­дожник переживет что угодно, но вместе со всей страной. Иначе - творческая гибель.

Болезнь, от которой умирают каменотесы

Москва встретила ее известиями о победах и поте­рях - уходили друзья. Вера начала хлопотать о воз­вращении семьи и снова погрузилась в работу -портреты героев войны, безымянная партизанка. Странно, но обобщенные образы у нее получались узнаваемыми, а лица конкретных людей приобрета­ли завершенность и символичность. Мастерство от­ступило, остался только художник. Она наконец-то научилась не глядеть на мир, а видеть его.
Приехал муж, на вокзале она не узнала его - за не­сколько месяцев разлуки он превратился в худого ста­рика с потухшим взглядом. Приехал домой умирать -у Веры защемило сердце от тоски. В Москве Алексей приободрился, поправился немного, но сил жить у него уже не было. За день до смерти друг дома встре­тил доктора Замкова на улице - зеленовато-бледный, одышливый, он медленно брел в поликлинику. «За­чем вы вышли из дома?!» - «Я еще успею помочь двум больным, спасти две жизни». Утром Вера проснулась и испугалась хриплого дыхания мужа. «У меня ин­фаркт». - «Почему не разбудил?!» - «Тебе еще долго со мной возиться, хотел, чтобы ты поспала».
Но долго возиться Верочке не пришлось - пришла молодая докторша, послушала больного, велела ле­жать и предостерегла от... шарлатанского препарата Замкова. Он в ярости вскочил, закричал: «Во-о-он!» и замертво рухнул на диван. Мукина закрыла мужу глаза, сложила на груди еще теплые руки. зазвонил телефон - ей сообщили о присвоении звания заслу­женного деятеля искусств. Она сидела рядом с Алек­сеем, держала его за холодеющую руку. звонки не прекращались - казалось, вся Москва спешит ее поздравить. Вера благодарила своим спокойным ровным голосом, а по щекам непрерывно струились слезы.
На кладбище потребовала два места - ему и себе. «Я тоже тут лягу». Памятник мужу специально делать не стала - выбрала тот портрет, где она изваяла его по­хожим на римлянина, таким он был в пору расцвета их любви. Взялась работать над скульптурой «Воз­вращение» - ее женщина, когда-то летящая в неукро­тимом порыве, теперь стояла все так же свободно, запрокинув голову, но взгляд застыл от горя, выпря­милась и застыла вся она. К ее ногам прильнул без­ногий калека. Прекрасный торс, сильные руки и бес­сильно поникшие плечи. Мухина увеличила эскиз до натуральной величины, работала трое суток, никого в мастерскую не впускала. А потом - разбила. Раско­лотила молотком так, чтобы ничего не осталось. гово­рила, что слишком страшно получилось.
Так ли это? Вряд ли, ведь она сохранила восковой эскиз до самой смерти - вместе с письмами Алексан­дра Вертепова и портретом мужа. Просто ее валькирия могла рухнуть, но стоять в немом и бессильном отчая­нии не могла никогда. Годы протекли сквозь пальцы, а Вера так много не успела. Еще надо придумать па­мятник Чайковскому - под конец жизни она оцени­ла прелесть его музыки, не все полыхать вагнеровско­му небесному огню, пора услышать и дыхание цветов, как у Петра Ильича. Комиссии недовольны ее работой, опять переделки, но тут уж она наберется терпения -Чайковскому в Москве отыщется место, не будь она Верой Мухиной, внучкой упрямого деда Кузьмы.
И еще проект - в Сталинграде на купол плане­тария взойдет последняя мухинская женщина. Те­перь ее зовут «Мир» - она спокойна, величава и пре­красна, как Афина Паллада, только мудрее, потому что пережила и взлет, и падение. В одной ее руке -сноп колосьев, в другой - хрупкий и легкий земной шар, с которого взлетает голубь. Не реалистический, а свернутый из одного тонкого металлического ли­ста - сплошные крылья. Так будет хорошо.
Она еще много может сделать, ее руки скульптора сильны и ловки, вот только сердце уже не Выдержи­вает. Стенокардия, болезнь каменотесов и ваятелей. Мужская работа все-таки оказалась тяжела для жен­ского сердца. Снова осень, а она уже месяц лежит в Кремлевке. Ясно, что отсюда ей уже не выйти. Ве­ру добила «доработка» ее «Мира» - все-таки ответ­ственные товарищи потребовали усадить на хруп­кую сферу голубя-бройлера. Никак не хотят люди летать по-настоящему! Ну это она поправить уже не успеет, а вот последнюю работу закончит.
...б октября 1953 года в Москве от тяжелого при­ступа стенокардии умерла Вера Мухина -один из лучших скульпторов ХХ века. Последней ее работой стала стеклянная пробка для графина в виде летя­щего Амура - наконец-то она создала существо, ко­торому не страшно падение.

[700x513]
[700x525]