Последняя запись о конкурсе на сегодня.


Любовь живет три года? Иногда – дольше

Посвящается людям, с которых списаны образы главных героев и имен и историй которых я не знаю



- Коленька, Коленька! – пухленькая бабулечка – высокая прическа из легонькой рыжеватой паутинки, а голос – молодой, приятный, низкий. На вид – лет семьдесят, но точно так же может быть и ближе к восьмидесяти. Зовет мужа. Ходит по вагону симферопольского поезда, заглядывает в каждое купе.
- Коленька! К вам не заходил? Муж мой, Коленька – не заходил?
На нее смотрят понимающе, с сочувствием – уж очень манерами похожа на какую-то тихую, слегка помешанную женщину – мало таких, что-ли? Бывает…
В крайнем купе находится добрая женщина: берет потерянную бабулечку под руку, ласково, как ребенка, спрашивает:
- Вы из какого купе? Давайте, я Вас проведу, а он, может, уже там… - главное ведь к своим ее откомандировать, а там пусть родственники разбираются – и легонечно так ее подталкивает по коридору…
- Из второго, - растеряно говорит бабулечка и послушно идет, куда направляют, аккуратно ступая синими домашними тапочками, с полоской тесьмы на кругленьком носочке…
- Вас как зовут, бабушка?
- Антонина Васильевна, - она останавливается. – А тебя как, девочка? – взгляд детский, невинный, глубокий, а на дне – легкость какая-то, свет. Ребенок, в самом деле…
-Точно не в себе, - думает провожатая, - У нормальных стариков такого взгляда не бывает… - а вслух отвечает:
- А меня – Марина. Вот Ваше купе, смотрите.
- Нету Коленьки, нету… - бормочет совсем растеряно бабуля, заходя туда. – Где же он, где Коленька? – начинает сразу же метаться она по узкому пространству между полками.
- Девочка, не уходи! – хватает она вдруг за рукав Марину, развернувшуюся к выходу. Та уже пожалела о своей минутной слабости, но что теперь делать?
- Посиди со мной, девочка, - он придет скоро, я знаю. Я знаю, скоро, он ненадолго…
- Ну хорошо, - вздыхает Марина. Делать нечего – придется потерпеть, пока придет кто-то из ее родственников. Не могли же ее отпустить одну в таком состоянии?
Марина садится на пустую полку.
- Хорошо, давайте подождем. А давно он ушел?
- Я… Я не помню… Он всегда так неожиданно уходит! – на глазах у бабулечки заблестели слезы.
- А вы давно женаты? – поспешила сменить тему Марина. Получилось: выражение лица у Антонины Васильевны меняется с потерянного на радостное:
- Да, давно, девочка, давно… Мы ведь с Коленькой еще в школе полюбили друг друга… Учителя все против были, даже в комсомол нас не принимали. Последними приняли. А мы сразу после школы поженились и стали жить вместе. Коленьке в общежитии комнату дали, мы там и жили…
Марина вдруг так хорошо представила себе эту узкую комнатку с высоким потолком, со стенами в трафаретных орнаментах на цветной штукатурке… Окно в старой раме со слегка облезшей краской, а сквозь него – зеленые ветки клена во дворе, а сквозь него – детские голоса на игровой площадке и запахи простой еды, готовящейся соседями на ужин… И кто-то зовет с пятого этажа:
- Ира-а-а! Обедать! Я кому сказала?!.
И скрипучая патефонная музыка. И, в квадрате света, падающего в их с Коленькой комнату-мирок – молодая Тонечка с рыженькой прической-каре, в платьице горошком, носочки беленькие – и такие счастливые глаза, как сейчас, когда она вспоминает о давно ушедшем – и радость, лежащая на самом дне ее взгляда поднимается на поверхность и, кажется, может залить все вокруг…
- Может, и лучше, что она не понимает ничего – пусть ей кажется, что ее Коленька вот-вот вернется… - думала Марина, а Антонина Васильевна продолжала:
- Только мы там недолго прожили – война началась… Коленьку сразу призвали, а я тоже хотела на фронт пойти, но оказалось, что нельзя мне… Пришлось эвакуироваться с родителями в Самарканд – там наш сыночек, младшенький Коленька, родился…
- А сейчас ваш сын где? – спросила Марина в надежде на то, что сын едет здесь же, а значит все-таки будет на кого оставить бабулечку.
- Сын? Он, девочка, давно в Германию уехал. Мы воевали с немцами, а он уехал, живет там, - сказала Антонина Васильевна не осуждающе, а просто отвечая на вопрос. – И вот нас туда вызвал. Туда на автобусе – два дня ехать, мне такого не вынести. Так мы с Коленькой придумали поездами до Польши доехать, а там нас сын сможет встретить на своей машине. И уже оттуда мы быстро доедем. А вещи мы грузом отправили. Много вещей у нас, девочка – всю жизнь на одном месте прожили, здесь в Крыму. Маленький город – ты не знаешь… Все время здесь, кроме тех трех лет в Самарканде, когда я Коленьку с войны ждала, да кроме того года, когда я искать его ездила… Его – или его могилку, как уж получилось бы…
- Могилку?! – вырвалось у Марины. Она начала путаться. Так что все-таки творится в голове у этой Антонины Васильевны?!
- Да, девочка, - взгляд у той был спокойным, серьезным. Возможно, это как раз то, что ее сознание еще готово принимать? – Маленькому Коленьке уже два годика почти исполнилось, когда похоронка нам пришла. Все меня вдовой считали – одна я не верила. Тела-то не нашли – так в этой похоронке было написано… Я и поехала – долго ездила, искала своего Коленьку – не нашла. А Коленька маленький с моей мамой тогда жил. Они меня в Самарканде ждать не стали – домой, в Крым уехали как только разрешили возвращаться. Ну, и я туда вернулась. Поняла я, девочка, что так его не найду. Нужно ждать. Вот что я поняла. Я и ждала… - она замолчала надолго, вспоминая, глядя в окно. По перрону бежали и прогуливались люди, продавали семечки, виноград, молодое вино, дыни…
Марина тоже молчала. Понятно, что несчастная Тонечка повредилась в уме, когда устала ждать. В конце-концов ей стало казаться, что ее Коленька вернулся к ней – а сейчас просто куда-то на пару минут вышел. Как всегда…
- А потом я дождалась, - подтвердила ее соображения Антонина Васильевна. – Вернулся наш Коленька, почти через год после войны – вернулся. Никто ведь не верил – а я знала: почувствовала бы, если бы его не стало! Он в плену был до самого последного дня, а потом год домой добирался… Плохо ему было – я это знала, но его сердце вот тут во мне билось. Живое сердце – и он сам живой пришел.
Марина сглотнула. Хотелось плакать.
По коридору, мимо открытой двери купе прошел проводник:
- Отправляемся! Отправляемся! Провожающие, просьба выйти из вагона!
- Коленька! Коленька! Где Коленька?! Он не успеет! Без него поезд уйдет! Где Коленька?! – запричитала опять Антонина Васильевна…
В дверях кто-то появился:
- Да что ты, Тонечка? – сказал он. Ласковым таким, родным голосом… Марина резко обернулась. В проеме стоял дед. Лет семьдесят на вид, но вполне может быть ближе к восьмидесяти. Худой – рубашка пузырем, на лбу залысины, высокий. В руках – три соленых рыбки на ниточке – ходуном ходят: руки трясутся, как стариков бывает.
Старик-стариком – а глаза – детские. Взгляд глубокий, чистый – глаза сияют молодым, озорным блеском. И ни на кого больше не смотрят, кроме Тонечки. Марину он даже не заметил, хоть и сидела она ближе к двери…Только на Тонечку, девочку его рыженькую в белых носочках, центр Вселенной.
- Коленька! – засияла таким же светом – сквозь невысохшие слезы. – Где ты был? Я испугалась, Коленька! Не знала, где ты…
- Тонечка… - тот, с трудом согнув ноги в коленях, сел рядом. – Ты говорила, рыбки хочется – так я принес…Ты рыбки хотела, помнишь? – еще раз ласково повторил Коленька. – Тут станция крупная, поезд долго стоит. Дай, думаю, сбегаю – ты же так хотела рыбки.. Ну прости, прости… Ты спала, чего ж тебя будить? Я думал, быстро вернусь, - он сложил рыбу на столик, обнял жену и гладил трясущейся рукой по волосам…
- А если бы на поезд не успел? – всхлипнула та.
- Да как же – не успел? Успел бы. Ты же тут. Успел бы…
Поезд тронулся. Дед прикрыл глаза и слегка покачивался, не выпуская из рук так долго ждавшую его жену, свою любимую Тонечку…
Марина тихонько выскользнула из купе. Никто не заметил ее ухода.

До ужаса кривые грамматические конструкции, куча грамматических и пунктуационных ошибок. Или господа авторы думают, что они могут быть безграмотными?