Сколько раз мы продвигались по одному пути, ваяя из живых, искрометных персон заготовки для чудных памятников, располагавшихся на «постаментах национальной чести и гордости». Мы срывали с них кожу индивидуальности, срезали мышечную массу «гения», чтобы залить одинокий скелет, как остов «будущего шедевра», бетонным раствором цепких привычностей и бескомпромиссных, «неоспоримых» очевидностей. Кем только не предстал за эти 200 лет перед нами «наш дорогой А. С.», и где-то, на перифериях знания, этот облик оказывался реалистичным, правдоподобным (настолько, насколько он отходил от классических лекал одержимого Приамом, вдохновленного Православием, «декабрьского» соратника). Почти два века тщательной критики и музейных деятельности почтительных пушкиноведов действительно вылепили из перво-поэта «наше все» - не гармоничного монстра, сверхчеловека, объединенного множеством гротескных привязанностей и способностей. Первичный лик гениально-скучающего мелкопоместного дворянина-повесы, ловца утрене-осеннего вдохновения, бесконечно подновлялся свежими слоями – литературного администратора, вожака поэтического течения, философа стихотворной формы, борца со старорежимным угнетением, певца будущих свобод, тонкого христианского мыслителя, в конце концов, безрассудного приапического блудника. Правомерны ли эти «реставрационные» слои для и так золотящегося образа, не знаю, может быть только отчасти. Хотя, кажется, что веретено нескончаемых трактовок давно отдалило от человека, оставив нас любоваться «своим Пушкиным». Необходима помощь, надо вернуться к простейшим однозначным истокам. И встретилась, написанная почти по школьным шаблонам классического филологического анализа (что особенно приятно и странно для эпохи узорчатых экспериментов паралитературы и игровой деконструкции), статейка Ж.-Ф. Жаккара «Эротический элемент в поэме А. С. Пушкина Руслан и Людмила» (Перевод с английского В. В. Львова. В сборнике: «А се грехи злые, смертные...»: Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (Х – первая половина XIX в.). М.: Ладомир, 1999. С. 712 – 736.). Не обремененная раздутым научным аппаратом, тяжелой историей предыдущих интерпретаций, насыщенным потоком компаративистского материала, она с «пушкинской» легкостью представила нам живой образ гениального стилиста пародий и экспромтов, чей замысел произведения ни в коем случае ни претендовал на статус музейного экспоната (только сейчас наши творцы нарочито создают «объекты культурной ценности»). «РиЛ» был удачным вариантом интеллектуального флирта, изощренного соблазнения рафинированных аристократок. «Стильная» пародия на средневековые рыцарские романы, соотносящаяся с тонким налетом древнерусской старины, перемежающаяся с всегда удачными «пушкинскими» экскурсами, легковесно ироничными отступлениями о «житии-бытии скромного автора, призванного совратить словом». Наш гений многотонным катком проходит по большинству жанров, чтобы ни остановиться ни на одном, а выполнить одну-единственную здравую цель – покорить фривольным словом сердце новой красотки. Фабула, взятая поэтом, насколько классическая (вечная тема утраты и обретения самого дорогого – жены или супруги), настолько исковерканная лингвистическим художеством «маэстро»: за стандартным поиском похищенной Людмилы прячутся гормонально стихотворные мучения бездействующего Руслана. Ведущим мотивом выступают неудовлетворенные сексуальные желания протагониста и его утраченной «супруги на минуту». Весь процесс версификаторства сопровождается тонкими экивоками на раздражающий плоть обиженного молодца «стояк», саркастичными соответствиями автора с персонажем. Вся интереснейшая «одиссея» Руслана (правда, отличившегося по-настоящему одним форматным подвигом) подчинена строгому метабиологическому принципу: «в ожидании coitus’а». Старая фрейдистская «телега» о сублимации половых вожделений в наши времена была так заезжена, что требуется предложить инвариант: в поэме неудовлетворенного желания Пушкин играет не на поле «секса» – достаточно примитивной и механистичной функции воспроизводства, а выбирает сторону «сексуальности» - знаково-насыщенной, интенсивной сферы физического и душевного, окружающей первичную репродуктивную потребность. Именно здесь, в амбивалентности сексуального – терзаниях и наслаждении воздержанием, мучениях и удовольствии ожидания, - заложена глубина поэтического материала. Каждый из набора персонажей связан с тем или иным полоролевым (гендерным) типом; Черномор – старикан-импотент, хан Ратмир – некий аналог плейбоя, «полный страстной думы», т. д., и сам Руслан – скопление разнородных образцов, более похожий на эрото-Гамлета, находящегося наедине с беспрерывным возбуждением, а не идущего на активные действия по обретению похищенной «невесты». Так «РиЛ» предстает мастерской обработкой посредством пародии, рецитаций, аллюзий мифопоэтической «глыбы» рыцарского романа, предваряя будущие искусственные техники литературного постмодерна. Ну, а за поддерживание постоянного интереса к сюжетной линии отвечает бесконечный по своему потенциалу, искусно завуалированный предмет «сексуальности» - жаждущей и неудовлетворенной, алчной и проигнорированной. Блин, а нас заставляли в отрочестве учить наизусть эротоманские вирши гения, закутанного в путы посредственности и морализаторской пошлости будущего…